– Я прикажу отвезти вас назад. Передайте своему правительству: безоговорочная капитуляция!
Генерала Кребса и полковника фон Дувфинга в 13.08 отпустили и проводили к выходу. Уже давно наступил полдень. Яркое майское солнце сияло над смертельно раненным городом. Оба офицера облегченно перевели дух. К зданию подъехал советский разведывательный бронеавтомобиль. Молоденький капитан предложил им занять место в броневике.
Вскоре немецкие парламентеры прибыли в рейхсканцелярию. Геббельс, Борман, Бургдорф и Вейдлинг уже начали терять терпение. Геббельс приказал привести офицеров, которые, кажется, уже совершенно выбились из сил, в кабинет Гитлера. Министр начал дебаты в своей излюбленной деятельной манере:
– Что говорят Советы? Они согласны с моим предложением?
Генерал Кребс отвечал спокойно. Каждое предложение он произносил, растягивая слова, громко и четко, так что каждый из присутствующих хорошо слышал его. Он сообщил, что советское Верховное командование требует безоговорочной капитуляции на всех фронтах, в том числе и на Западном фронте, где сражаются армии союзников. Оно дало согласие на то, чтобы новое имперское правительство собралось в Берлине. Советы гарантируют доставку гроссадмирала Дёница в столицу рейха.
– Да, а как обстоит дело с предложенным перемирием? – нетерпеливо вставил свое замечание Геббельс.
– Герр министр, – ответил Кребс, – Советы категорически отклоняют перемирие. Речь может идти только о капитуляции!
– Капитуляция, – протяжно повторил Геббельс. – Капитуляция, но это же конец!
– Герр министр, – на этот раз в разговор вмешался генерал Вейдлинг. – Я как командующий Берлинским оборонительным районом допускаю капитуляцию. Борьба в городе стала совершенно бессмысленной. Ежечасно погибают сотни людей.
– Я не разрешаю капитуляцию! – резко запротестовал Геббельс. – Для меня последняя воля фюрера священна, а он запретил капитулировать. Национал-социалист никогда не капитулирует!
– Я позволю себе обратить ваше внимание на то, – настаивал Вейдлинг, – что мы должны в интересах германского народа принять именно такое решение. Я предлагаю, чтобы мне позволили еще раз связаться с советским командованием. Стоит попытаться избежать дальнейшего кровопролития!
Генерал Кребс, который в этот день впервые увидел ужасные разрушения в городе, поддержал генерала Вейдлинга. Начальнику Генерального штаба удалось уговорить Геббельса предоставить командующему Берлинским оборонительным районом свободу действий. А когда к предложению Кребса присоединились Борман и Бургдорф, Геббельс окончательно сдался.
– Герр генерал Кребс, – обратился министр к начальнику Генерального штаба, – вы самый старший по званию офицер в рейхсканцелярии, поступайте по совести!
Доктор Геббельс оставил трех генералов и рейхсляйтера одних. Тогда Вейдлинг предложил Кребсу осуществить наконец сегодня прорыв, запланированный на завтрашний вечер. Тем самым удалось бы перебросить на запад хотя бы часть войск.
– Дальнейшая борьба в руинах Берлина совершенно бессмысленна!
– Я понимаю вас, герр Вейдлинг, – ответил Кребс. – Хорошо, делайте то, что считаете нужным! Я прошу вас только об одном: все приказы должны отдаваться из рейхсканцелярии. Это возможно?
– Так точно, – подтвердил Вейдлинг. – Мой батальон связи контролирует нужные частоты. Мы можем в любое время связаться друг с другом.
– Тогда все в порядке! Отдавайте свои приказы! Но будьте в нашем распоряжении, чтобы мы могли в любое время переговорить с вами здесь, в рейхсканцелярии!
После того как генерал Вейдлинг попрощался, возвратился Геббельс. Он снова вызвал к себе Кребса, Бормана и Бургдорфа. Они недолго посовещались вчетвером. Теперь они знали, что нет никакой возможности вести переговоры с русскими. Оставался только прорыв из окруженного города. Геббельс предложил сообщить Дёницу о кончине Гитлера.
В 15.15 в Шлезвиг-Гольштейн ушла последняя радиограмма из рейхсканцелярии:
«Гроссадмирал Дёниц!
Вчера в 15.30 фюрер скончался. Завещанием от 29 апреля вам передается должность рейхспрезидента. Вам самому предоставляется право решить, в какой форме и когда проинформировать об этом войска и общественность!»
Во второй половине дня с быстротой молнии по Берлину распространился слух, что Гитлер мертв. Это известие привлекло к себе внимание людей в бункерах, на станциях метро, в подвалах домов, в руинах зданий, солдат в окопах, в воронках от снарядов и бомб и на позициях. Пока еще никто не хотел верить в это известие. С каждым часом все ощутимее становились растерянность, уныние и отчаяние.
Боевые группы дивизии «Мюнхеберг», которые закрепились недалеко от большого бункера ПВО в зоопарке, узнали эту новость от гражданского населения. Измученные старики, женщины и дети высыпали на улицу из бункеров и бомбоубежищ, приставали к каждому солдату и спрашивали, правда ли, что Гитлер мертв и что вермахт хочет капитулировать. Офицеры и рядовые ничего не могли сказать в ответ, так как сами толком ничего не знали. Многие приходили в отчаяние. Другие оживленно беседовали и говорили о прорыве. Это новое ключевое слово, которое будоражило умы. Прорыв! Никто не знал, куда именно. Но только подальше от русских! Женщины и девушки толпились у командных пунктов, собирались у последних бронетранспортеров, старались не покидать группы солдат. Лишь немногие из них таскали с собой скудные пожитки. Теперь речь шла только о том, как бы спасти свою жизнь.
Во второй половине дня, ближе к вечеру, русские усилили свои атаки. Они проникали в шахты метро и городской железной дороги, решительно проталкивались сквозь толпы перепуганных горожан, не раздумывая, пристреливая каждого, кто вставал у них на пути, а затем снова выбирались наверх – уже в тылу немецких позиций. Немецкие солдаты вынуждены были держать круговую оборону. Отдельные опорные пункты стояли до тех пор, пока их защитники не падали под ударами прикладов красноармейцев.
Но, несмотря на безвыходность положения, офицеры и рядовые сражались ожесточенно. Крики и жалобы простых берлинцев, вопли и стоны изнасилованных женщин заставляли их собраться с последними силами. Уже некому было заботиться о раненых – не стало ни медикаментов, ни перевязочных материалов.
Фельдфебель Хартман со своим взводом сумел с боем отойти с Будапестерштрассе. Боеприпасы подходили к концу. Бойцы выходили из трудного положения, лишь находя патроны и гранаты у мертвых солдат.
Когда Хартман со своими бойцами отдыхали у стены дома, наиболее удаленной от противника, к ним неожиданно подошел офицер для поручений из штаба дивизии.
– Нет ли среди вас берлинца?
– Я здесь! – отозвался Рамлау.
– Отлично, – сказал офицер. – Тогда пойдемте со мной на командный пункт дивизии!
Офицер объяснил, что дивизия хочет сформировать ударный отряд, который должен разведать путь для прорыва из города.
– Ребята, прорыв!
– Мы смываемся!
– Вон из этой неразберихи!
Солдаты взволнованно выкрикивали эти фразы, перебивая друг друга. Офицер заметил, что сказал лишнее. Однако Хартман успокоил его:
– Герр обер-лейтенант, если вам нужны добровольцы, то мы все пойдем с вами!
– Так точно! – эхом отозвался взвод.
Полчаса спустя фельдфебель Хартман получил задание от генерал-майора Муммерта прорваться со своим взводом до моста Шпандауэр-брюкке, захватить мост и удерживать его для обеспечения прорыва дивизии. Двадцать бойцов готовились к выступлению. Рамлау, который хорошо ориентировался в этом районе, повел взвод на запад. Бойцы шли плотным строем, чтобы не терять связи с направляющим. Продвижение вперед крайне затруднялось, так как улицы были запружены многочисленными группами отходивших в западном направлении раненых и гражданских лиц (что было, в общем, бесполезно – с 25 апреля Берлин был окружен Красной армией. – Ред.).
Советская артиллерия обстреливала главные улицы, ведущие из центра города к западным пригородам, что приводило к потерям среди беженцев. Взвод Хартмана держался сплоченной группой. Однако прошли часы, прежде чем они добрались до моста. Сам мост не имел никаких видимых повреждений, нигде не видно было русских. Хартман поднялся во весь рост:
– Вперед, ребята! Марш, марш!
Изголодавшиеся, измученные и грязные бойцы еще раз собрались с силами и побежали по мосту. И тут начался яростный артиллерийский обстрел. Взрыв следовал за взрывом. Мост дрожал. Но держался. Снаряды падали в воду и взрывались у въезда на мост. Русские захватили цитадель Шпандау и установили там батарею. К счастью, они слишком поздно заметили ударный отряд Хартмана. И когда вскоре первые вражеские пехотинцы устремились к мосту, взвод Хартмана встретил их смертоносным пулеметным огнем. Мост Шпандауэр-брюкке остался в руках немцев. В штаб дивизии был отправлен связной, а уже оттуда генерал Вейдлинг получил следующую радиограмму:
«С боем расчищен путь для прорыва!»
Гарнизон зенитных башен до сих пор ничего не слышал о кончине Гитлера. И только в 16.45 к полковнику Вёлерману явился для доклада подполковник Фрике, командир батальона связи корпуса. Подполковник тихим, дрожащим голосом произнес, что только что принял радиограмму, в которой сообщалось, что Гитлер мертв. Вёлерман был так ошарашен этим известием, что сначала не мог в него даже поверить.
– Может быть, это вражеская пропаганда? – неуверенно спросил он.
– Да нет, – ответил Фрике. – Хотя русские тоже с полудня сообщали об этом, только что немецкое правительство передало радиограмму «Всем, всем!».
– Это просто невероятно! – возразил Вёлерман. – Прежде чем что-либо предпринять, подождем подтверждения от командующего оборонительным районом. Сейчас мы должны позаботиться только о том, чтобы войска пока ничего не узнали, чтобы избежать паники.
Но прежде чем полковник успел уведомить обоих генералов в зенитной башне, расположенной в зоопарке, пришло еще одно сообщение, на этот раз радиограмма от генерала Вейдлинга из рейхсканцелярии: