– Давай, командир, шарахнем! Давай, Федот Пантелеич! Христом богом тебя прошу! Как друга. Шарахнем и – ходу! Кони накормлены, понесут как оглашенные! А?
– Дай подумать, – опять не сразу, спокойным тоном человека, на которого звание и обстоятельства возложили непростую должность командира, ответственного здесь за всё и вся, ответил старший сержант.
Наводчик он был славный. Лучший в полку! Сравниться с ним мог только сам майор Свистунов. Но комполка убило вчера, на Снопоти. И зачем выдвигать батареи за реку? Ведь с самого начала было понятно, что пехота там удержится час-два, не больше. Пехоте-то что? Винтовку за спину и – через реку, назад, в свои окопы. А их, артиллеристов, немецкие «лаптёжники» прихватили как раз на переезде. Три захода и двух батарей как ни бывало. И комполка погиб, и весь штаб. Потом, когда прорвались танки, смяли ещё одну батарею. Осталось одно орудие. Вот и весь их полк. Тылы небось где-нибудь уже за Зайцевой Горой, подумал старший сержант Дарькин с неприязнью о старшине Осоцком. Увозят от нас наши полковые сухари…
В животе заурчало. С утра расчёт ничего не ел. Хорошо, пехотинцы подвернулись. Забрели к ним на позицию трое чудиков из стрелкового батальона, который прикрывал их истребительно-противотанковый полк в бою. Батальон тоже разнесло в клочья, когда немцы вчера вечером попёрли всей силой вдоль Варшавки. Кто уцелел во время бомбёжки и артобстрела, кто успел увернуться от танков, разбежались по лесу и по оврагам. Вот трое к ним ночью и прибились. У них сидор с рыбными консервами. И где они их натырили? Говорят, разбитую машину на дороге нашли, а в ней продукты. Врут. Хотя ребята вроде бесхитростные, здешние, смоленские. Тут же поделились и ночью обещались ещё сходить на дорогу к той разбитой машине. Но на рассвете подошла вот эта проклятая колонна и остановилась. Видать, надолго. Раз кашу заварили…
– Это не каша, Дрёмин, – сказал старший сержант Дарькин. – Не кашу они варят.
– А что? – И прави́ льный потянул чутким носом, поставив его по ветру, как опытная гончая, учуяв кабанью тропу.
– Макароны. Макароны с тушёнкой.
– Точно. Точно, Федот Пантелеич. И из машины нашей, видать, тоже всё выгребли.
– Не пропадать же добру.
Рассвело уже ясно. Туман стало утягивать в низины. Вот-вот из-за леса появится солнце. Оно уже встало, и присутствие его ощущалось в проснувшемся мире. Лес, луговины по опушке, молочная вуаль тумана в низинах и вся окрестность жили прежней жизнью природы, не понимавшей, что такое война и смерть людей, возненавидевших друг друга. Старший сержант Дарькин тряхнул головой, как задремавшая лошадь, и снова поднял бинокль.
– Буди народ и подавай запряжку, – коротко приказал он прави́ льному.
– Вот это дело, Федот Пантелеич. Вот это правильно. Макароны им с тушёнкой… – И с готовностью, словно только того и ждал, отозвался прави́ льный Дрёмин. Он сгрёб с пожухлой листвы винтовку и свой тощий, помятый, как заношенная портянка, сидор, по-хозяйски оглядел лежбище, не оставил ли чего, и побежал в овраг, где стояли кони и спали бойцы.
Через минуту расчёт сидел возле орудия.
– Надо подкатить немного, – вполголоса командовал старший сержант Дарькин, и расчёт тут же выполнял сказанное. – Доворачивай. Вот так. Бронебойный.
Расчёт у него был хороший. Каждый на своём месте. Никого он не потерял ни на Шуйце, ни на Снопоти, ни под Латышами. Что и говорить, везло. И артиллеристы, повидавшие за эти дни всякого и всякое пережившие, жались к нему, как ягнята к пастуху во время грозы. Приблудившие пехотинцы тоже скоро распознали в нём надёжного человека и смотрели на него с уважением и подчинялись каждому слову.
Конечно, лучше ударить парой-тройкой осколочных. Противнику будет нанесён наибольший урон. Но пусть, гады, полюбуются на дыру в своём котле. Небось тащат его с самой Франции или Польши. А потом можно уже и осколочными. Всё равно их осталось всего шесть штук. Парочку по мотоциклистам. Вон они, сидят в колясках, консервы жрут. И – парочку по грузовикам, по голове колонны. Чтобы запрудили дорогу и не сразу организовали погоню.
Два часа назад вернулся разведчик, которого старший сержант Дарькин посылал искать безопасную дорогу. Дорога нашлась. И уходила она всё время в лес и в лес, отклоняясь от шоссе на юг. То, что надо.
Он установил панораму прицела. Деревянный ящик сунул под ноги – скоро прицел снова прятать.
Скошенный щит орудия резко присел, со ствола пылью поднялась ночная роса. Трасса ушла за дорогу и исчезла в гуще людей и повозок на той стороне.
– Осколочный! Быстро шевелись! Ти-вашу!..
Расчёт работал как единый организм.
Ещё несколько снарядов один за другим ушли за дорогу.
– Быстро! Шевелись, ребята! Уходим! Эх, ти-вашу!..
Погубил я ребят, колотилось под горлом у старшего сержанта, когда они бежали по лесному просёлку следом за орудием. Кони несли зарядный ящик и пушчонку легко, как игрушечную. Сейчас догонят, ударят из пулемётов и – конец…
Сколько они бежали по той дороге, никто потом вспомнить не мог. Опомнились на лесном хуторе, когда уже начало темнеть. То ли день кончался, то ли просто небо помутнело и из низко опустившихся облаков начал подсекать мелкий дождь.
– Федот Пантелеич! Федот… Пантеле… Ты ж пожалей хоть кóний! – Губы прави́ льного едва ворочались, и слова выходили деревянными, ненатуральными, как во сне.
Всё кругом, и всё, что случилось совсем недавно, из-за чего они вынуждены были совершить такой марш по лесному просёлку и из-за чего оказались здесь, теперь представлялось чудовищным и нелепым сном. Зачем они стреляли? Какая глупая неосторожность! Отсиделись бы за дорогой и с наступлением темноты спокойно двинулись бы дальше на восток. Послушал этого дурака правильного… А теперь ему отдохнуть захотелось…
– Орудие к бою! – приказал он и ухватил левую пристяжную за узду.
Теперь его расчёт двигался медленно. Бег по лесу вымотал всех. Не только лошадей.
В лесу на дорожной просеке, откуда они только что выбрались, действительно шло какое-то движение.
– Осколочный, – махнул рукой старший сержант Дарькин своему заряжающему.
– Последний, товарищ старший сержант, – сказал заряжающий. – Осталось ещё два бронебойных.
Что ж им делать, когда кончатся снаряды? Что делать? Сдаваться? Сложить у ног винтовки и поднять руки? Старший сержант Дарькин вспомнил своих сыновей, жену, отца. Что подумают они, когда узнают, что он в плену? Он поднял бинокль. Слава богу, это не немцы.
– Отставить, – сказал он устало.
На дороге появились пехотинцы. Какие хорошие ребята, с теплотой подумал о них старший сержант Дарькин, без приказа, а в заслоне остались и прикрывали нас всю дорогу.
– Насилу догнали вас… Ух ты ж, ноги даже сводит! Как вы, артиллерия, бегать научились… – Пехотинец, видать старший в их тройке, говорил не зло и не вредно. Простодушная улыбка дёргалась на его усталом, грязном лице. Он смахнул с головы пилотку и утёр ею потную шею. – А ты, брат, специалист высшей категории! Ох, и паника у них поднялась! Слыхали, как из миномётов лупежили! Весь лес минами закидали! Мы лежим, а осколки – ширь-ширь… Но сами не пошли.
– Они вас не заметили? – спросил пехотинца старший сержант Дарькин.
– Нет. Мы тихо ушли.
– Как тебя зовут, пехота?
– Никанором. Боец второго взвода шестой стрелковой роты Никанор Петраченков!
– Выставляй посты, боец Петраченков.
– Слушаюсь!
Хутор оказался брошенным. Ничего съестного артиллеристы ни в сараях, ни в доме, конечно, не нашли. Приуныли. И тут один из пехотных говорит:
– Я знаю, чей это хутор. До войны тут семья лесника жила. Теперь они в деревне живут, в колхоз переехали. Деревня тут, недалеко.
На всякий случай старший сержант Дарькин послал с ним Дрёмина. По части провианта и трофеев прави́ льный в расчёте считался человеком незаменимым. Через час они вернулись. Вещмешки раздувались. Лица светились довольством.
– А хозяйка, Федот Пантелеич, хозяйка попалась – ну прямо карамелька! – тараторил прави́ льный Дрёмин. Он был доволен походом в деревню.
– А что ж ты, балабон, на ночлег там не остался? – старался обрезать его трескотню по поводу неведомой хозяйки заряжающий Демьян Игнаткин.
– Оставляла! Говорю тебе, оставляла! – тут же нашёлся прави́ льный. – Солдатка. Годов тридцать. Самая-самая, говорю вам. Я ей намекнул, у ней ямочки на щёчках так и заиграли…
Расчёт молчал. Старший сержант Дарькин знал причину этого напряжённого молчания: народ у него в расчёте подобрался степенный, все женатые. Так что вольностей по поводу солдаток не любили.
Ночевали спокойно. Канонада гремела уже северо-восточнее и юго-восточнее. Шоссе, оставшееся километрах в пяти севернее их хутора, гудело всю ночь.
На рассвете со стороны деревни прибежал мальчик и сказал, что к хутору движется колонна мотоциклистов. Быстро снялись, орудие на передок и – ходу. На этот раз заслон оставлять не стали. Бежали, размазывая по лицам потёки грязного пота. Тащили за уздечки лошадей. В лощинах и болотинах подхватывали «сорокапятку» и толкали её вперёд, скрипя зубами и матерясь. В зарядном ящике болтались три снаряда – один осколочный и два бронебойных.
К полудню вышли к речушке. Впереди дымились обломки моста. Зияла чёрным болотным илом глубоченная воронка. Следы гусениц и мотоциклетных колёс на песке старательно огибали воронку. Срезанный лопатами береговой козырёк, утоптанный колёсами и гусеницами. По всему было видно, что колонна прошла совсем недавно. Воронка уже заполнилась водой, но вода ещё оставалась мутной. Муть не осела и