Обстановка тех дней требовала именно таких приказов и распоряжений. Это теперь можно судить-рядить о жестокости и кровожадности некоторых начальников. А тогда и начальники ходили под дулом пистолета…
24 октября произошёл такой случай. Варшавское шоссе по фронту Климовка – Петрово – Тетеринки – Колонтаево прикрывал уже известный нам 2-й Люберецкий полк полковника Волкова. Порядком потрёпанные в предыдущих боях, уставшие от непрерывных атак и контратак, батальоны Люберецкого полка в какой-то момент дрогнули и начали отходить. Позади, вторым эшелоном, стояли остатки 17-й танковой бригады майора Клыпина. Наблюдая за отчаянно-опасным маневром стрелков, майор написал записку полковнику и тут же отправил её на КП Волкова: «24.10.41. 16.00. Немедленно приостановить отступление вашей части. Приведите её в порядок и сдерживайте наступление противника в районе Рождествено. За отступление без письменного приказа командарма 43 А будете расстреляны».
Вскоре 2-й Люберецкий полк приостановил отход, короткой контратакой восстановил положение и занял свои прежние позиции. Вот так исполнялся приказ № 270 от 16 августа 41-го года.
Судьба же полковника Козлова в дальнейшем сложилась так.
На 17-ю дивизию прислали генерала Селезнёва. Новый командир управлял остатками дивизии не лучше своего предшественника, попавшего под горячую руку генерала Жукова. Но это был уже ставленник Жукова, и отношение к нему, так же как и к новому командарму Голубеву, было иным. Правда, серьёзных ошибок в управлении войсками и явной слабости духа Жуков не простил бы и им.
22 октября в бою у деревни Чернишня гибнет командир 53-й стрелковой дивизии полковник Краснорецкий. 23 октября в бою у деревани Корсаково тяжело ранен командир боевой группы генерал Акимов.
Как же расстреливали полковника Козлова?
А никак.
Из доклада генерала Голубева:
«Генералу армии Жукову. 31.10.41. 23.40.
…Докладываю о преступном факте. Сегодня на месте установил, что бывший командир 17 стрелковой дивизии Козлов не был расстрелян перед строем, а бежал. Обстоятельства дела таковы. Получив ваш приказ арестовать и расстрелять командира 17 сд перед строем, я поручил это выполнить выезжавшим в дивизию члену Военного совета Серюкову и генерал-лейтенанту Акимову. По непонятным причинам они этого не сделали и направили командира дивизии ко мне. Я под конвоем, организованным начальником Особого отдела армии, отправил его обратно с категорическим указанием, что приказ командарма должен быть выполнен. Мне доложили, что он был расстрелян, а сегодня я узнал, что не расстрелян, а бежал от конвоя. Назначаю следствие. Голубев».
И Акимов, и Серюков были ранены в тяжелых боях в эти дни. Они знали, какой ценой оплачивается стойкость войск на рубежах у Тарутина, Чернишни и Рождествена. Конечно, теперь остаётся только гадать, каковы же были истинные причины неисполнения ими расстрельного приказа командарма. Но факт остаётся фактом – полковника Козлова не расстреляли. И, бежавшего от конвоя, не нашли.
История… Если учесть, что конвоировали арестованных непростые ребята. Наверняка обречённого на расстреляние перед строем полковника сопровождал не Петруха, а несколько человек, с лейтенантом во главе. И в таких случаях начальник конвоя имеет однозначный приказ, как действовать при возникновении любой опасности, тем более побега.
Правда, и полковник Козлов был непростым полковником. Из послужного списка следует, что буквально накануне войны в совершенстве овладел двумя профессиями: парашютным делом и знанием немецкого разговорного языка. Ну зачем, скажите, простому пехотному полковнику такие редкие для этих войск и, можно даже сказать, экзотические профессии? Можно предположить, что, логически добавляя их, полковник Козлов неплохо овладел и приёмами рукопашного боя, а также радиоделом и прочими знаниями, необходимыми для работы в глубоком тылу противника. Возможно, так оно и было. На фотографиях он выглядит крепким, подтянутым; покатые плечи свидетельствуют о большой физической силе и регулярных занятиях спортом. Ну просто типичный портрет кандидата на должность командира спецподразделения для серьёзной разведывательно-диверсионной работы в немецком тылу. Возможно, так оно и было. Но прорыв противника под Рославлем спутал все карты, и полковник Козлов остался на дивизии.
В центре Западного фронта действовало несколько разведывательно-диверсионных групп, в том числе батальон капитана Ивана Старчака и группа, а впоследствии партизанский полк капитана Владимира Жабо.
В истории Великой Отечественной войны ещё очень много тайн, и многие из них так и останутся тайнами.
Во всяком случае, бежавший из-под стражи обречённый на позорную казнь перед строем полковник Козлов под своим именем так нигде и не всплыл. Следов его не обнаружено ни у немцев, ни в наших архивах.
В 90-е годы группа сотрудников Института военной истории Министерства обороны РФ, а также сослуживцы полковника Козлова и бригадного комиссара Яковлева возбудили ходатайство перед Главной военной прокуратурой о реабилитации офицеров. Был подготовлен обширный документ – «Военно-историческое заключение», в котором читаем буквально следующее: «В действиях командира 17-й стрелковой дивизии полковника П.С. Козлова и военного комиссара дивизии бригадного комиссара С.И. Яковлева состава преступления нет. Они были настоящими патриотами и отдавали все свои силы, знания и опыт делу защиты Родины. Расправа над ними была учинена в условиях кризисной обстановки на подступах к столице, определённой паники среди руководства страны, введения осадного положения в Москве, смены командования армии, без проведения следственных действий, без суда военного трибунала и даже без оформления акта об исполнении приговора».
На реке Протве, на новом рубеже, это была уже другая дивизия. Не та, какой 17-я была всего две недели назад. Пополненная людьми либо заражёнными вирусом страха и бега, либо ещё не нюхавшими пороху, она уже не обладала той мощью и стойкостью, с какими держала свои окопы в ста километрах западнее на Варшавском шоссе. Первый состав дивизии (второй) остался под Ковалёвкой и Латышами на речке Десёнке. Удержать бегущих полковник Козлов не смог. Видя, что полки дрогнули, он начал их отводить, чтобы сохранить материальную часть и как можно больше людей. Другого выхода не было. Иначе дивизия погибла бы целиком. Погибла изолированно, безвестно. Но отход – маневр не из простых. И начался бег, который с трудом остановили в районе Тарутина. Причём бегущих останавливали лично генерал Акимов и комбриг Любарский с офицерами штаба оперативной группы.
В одном из боёв в эти дни погибнет командир 53-й стрелковой дивизии полковник Краснорецкий. Из остатков трёх дивизий – 17-й, 53-й и 312-й – будет сформирована одна, её возглавит полковник Наумов, командовавший 312-й дивизией.
17-я стрелковая дивизия полковника Козлова выполнила свою миссию и была… нет, она не была расформирована – она погибла. Пала смертью храбрых в подмосковных полях и перелесках, растерзанная танковыми гусеницами и налётами авиации, атаками немецкой пехоты 4-й полевой армии.
Немецкий историк Клаус Рейнгард в своей книге «Поворот под Москвой» писал: «Вместо быстрого продвижения пришлось вести тяжёлые бои, которые позволили советскому командованию дождаться спасительной распутицы и так задержать немецкое наступление, что передовые части подошли к Туле только в конце октября. Тем самым были решающим образом парализованы маневренные действия южного крыла группы армий «Центр», что в последующем очень чувствительно сказалось на действиях всей немецкой армии».
«Маневренные действия» немецких войск были парализованы активными, упорными действиями именно таких соединений и частей Красной армии, как 17-я стрелковая дивизия.
От роты осталось девять человек. Голодные и злые, они окапывались возле шоссе, изредка поглядывая в сторону леса, где несколько минут назад скрылись последние повозки санитарного обоза. Третий раз за минувшие сутки их роту оставляли в заслоне. Вначале восемьдесят человек с капитаном и двумя лейтенантами. Потом тридцать шесть с лейтенантом. Теперь девять со старшиной Девяткиным. Со всего обоза собрали им патроны, автоматные диски, гранаты и два кисета табака.
Табак сразу пустили в дело.
– Давайте, ребята, по кругу, – сказал старшина и пустил кисет по рукам.
Они сворачивали самокрутки, хорошо понимая, что, возможно, это последняя в их жизни закрутка. Но надо было торопиться, успеть зарыться в землю. Они пережили два заслона и хорошо знали, что тут будет с минуты на минуту.
– Старшина! – вдруг махнул в сторону леса пулемётчик Чеплыкин. – Смотри! Никак кто-то возвращается!
– Он что, сдваваться, что ль, надумал? – напряжённо глядя сквозь табачный дымок и слезу, сказал старшина Девяткин. Он уже узнал своего бойца, пожилого Пальцева.
Боец опирался на палку, шёл тяжело, осторожно ступал на толсто забинтованную ногу, которая не гнулась в колене, при этом опираясь на свежую выструганную, видимо там, в лесу, палку.
– Ты что, Савельич? – издали окликнул его старшина Девяткин, как окликнул бы часовой человека, бредущего прямо на пост.
– Дай-ка потянуть разок-другой, – ответил тот. – Куда мне в тыл? Все мои костерёвские здесь.
Пальцев затянулся, по-хозяйски оглядел начатые окопы, своих земляков и спросил старшину:
– Где мне занимать позицию?
И старшина Девяткин, и все бойцы молча смотрели на своего товарища.
Пальцева, в последнем бою исполнявшего обязанности второго номера расчёта ручного пулемёта, ранило утром, когда они переправлялись через Угру и их роту рассыпали по жнивью перед какой-то безымянной деревней. В деревню уже влетели немецкие мотоциклисты. Они пытались проскочить к переправе. Развернулись и веером выскочили в поле прямо перед окопами заслона. Лейтенант, оставшийся за командира роты, приказал сосредоточить огонь вначале на одном мотоцикле, потом на другом. Третий и все остальные тут же повернули назад и больше в поле не высовывались. Установили пулемёт между сараями и начали поливать поле и переправу прицельным огнём. Пальцева ранило, когда они начали отходить к переправе. Дело было сделано, обоз ушёл за реку, и надо было переправляться на ту сторону самим и жечь мост.