ить их с фланга и отрезать с юга Москву. Слишком много их солдат было сконцентрировано на Центральном фронте и слишком мало – на юге.
Когда 6–я армия была надежно зажата под Сталинградом, для последней атаки с целью ее уничтожения русским потребовалось не шесть, а 23 дня. Такое наступление не было необходимым; фактически оно, вероятно, помешало более крупному триумфу русских. 6–ю армию надо было оставить погибать в окружении; если бы основные силы русских были брошены против Манштейна, удерживающего ростовские ворота, они могли бы захлопнуть их перед Клейстом и одержать двойную победу.
Как заметил фон Зенгер унд Эттерлин, «только слабые силы должны были удерживать окруженную немецкую армию в то время как сильные части надо было освободить для преследования и осуществления многих других заманчивых стратегических задач» [76].
Русские были медлительны при развитии своего успеха и слишком негибкими, чтобы воспользоваться появившимися возможностями; их стратегия оказалась далеко не блестящей; они просто медленно и тяжело разрабатывали ошибки немцев» [77].
Их собственный взгляд на свои ошибки, хорошо изложенный в «Военном опыте», раскрывает их многие тактические промахи.
В первых боях за Сталинград в сентябре и октябре коммунисты сражались числом, а не умением.
«Часть за частью солдат бросали в бой… Солдаты шли, не имея представления о системе обороны противника… Разведка была поверхностной…
Основная масса пехоты была неактивной на поле боя…
Между пехотой, танками, артиллерией и авиацией не было взаимодействия. Каждая служба действовала сама по себе.
Командование и боевая подготовка солдат оставались недостаточно хороши» [78].
Позже, когда победа раздарила свои лавровые венки, комментарии в «Военном опыте» стали более хвалебными; вероятно, справедливо будет согласиться с тем, что Сталинград «ознаменовал начало новой главы в советском военном искусстве», от огромных вооруженных орд прошлого до лучше организованной, лучше обученной, более целостной армии с более профессиональным командованием. И все же победу русские одержали главным образом за счет численности. Психологически Советы стимулировали действия своих солдат пряником русского национализма и патриотизма и кнутом жесткой коммунистической дисциплины – буквально, «смерть лучше плена».
«С обеих сторон выделились два лидера – русский маршал Жуков, который был архитектором победоносного плана, и немецкий фельдмаршал Манштейн, который чуть было не сорвал этот план» [79].
Последствия Сталинграда для германской армии и ее лидеров, готовых (на поле боя) к смерти, были горестно – ироничными. Генерал Вальтер фон Зейдлиц – Курцбах, командующий разгромленным 51–м корпусом, который несколько раз призывал к осуществлению прорыва, возглавил группу пленных немецких офицеров (Союз немецких офицеров) под патронажем Советов в попытке сделать то, к чему презрительно относились союзники – отстранить германских лидеров от руководства Германией. Паулюс, но особенно Зейдлиц со своим Союзом немецких офицеров, являвшимся частью Национального комитета свободной Германии, подвергли нападкам Гитлера и его войну в радиовещании на их родину (после неудавшегося заговора против Гитлера летом 1944 года). Паулюс остался жив и давал в Нюрнберге показания против немецких генералов, которыми он некогда восхищался, но его заслуги потускнели, и после войны лишь коммунистическая Восточная Германия дала приют Паулюсу, Зейдлицу и их сторонникам.
Разгром немцев под Сталинградом стал результатом безумного гения, жаждущего мирового господства. Он допустил просчет, который рано или поздно допускает большинство тех, что обладают великой властью: он пытался достичь неограниченных целей ограниченными средствами и стал жертвой уверенности в собственной непогрешимости.
А тысячи солдат нашли смерть под Сталинградом и лежат сейчас погребенными под руинами в подвалах и необозначенных могилах под Мамаевым курганом или на берегах матушки – Волги.
«Сколько миллионов погибло, чтобы Цезарь мог быть великим!» [80].
Как написал Уинстон Черчилль, под Сталинградом «повернулась ось судьбы» [81].
Глава 6Сицилийская кампания – стратегический компромисс10 июля – 17 августа 1943 г
Сицилийская кампания – крупнейшее наступление с высадкой морского десанта – ознаменовала «конец начала» на долгом пути союзников к победе во Второй мировой войне.
Это был первый шаг в запланированном Уинстоном Черчиллем наступлении на «мягкое подбрюшие» европейской крепости. Завоевание Сицилии союзническими войсками обеспечило безопасность британских морских путей в Средиземном море и привело непосредственно к свержению Муссолини и поражению Италии.
Однако 38–дневное завоевание иссушенного острова с изрезанными берегами, который был сценой боевых действий с первых дней человеческой истории, открыло военную главу, которая не имела логического завершения.
Сицилия стала стратегическим компромиссом, зародившимся в разногласиях, ребенком, родившимся от сложного союза конфликтующих концепций, не имеющих ясной цели. Кампания велась потому, что «надо было что – то делать».
Для англичан морской путь через Средиземное море в Суэцкий канал был жизненно важным маршрутом. Нефть Ближнего Востока, суровые маленькие гуркхи и индийские солдаты – товары войны и мира – перевозились в танкерах, океанских лайнерах и трампах с «Красной Тряпкой» на гафелях по самому короткому маршруту из Британии на Восток. Ключевая британская позиция в Египте и кампания в Северной Африке должны были подпитываться по воде через Средиземное море и Суэцкий канал. До Второй мировой войны контроль противника над Средиземноморьем рассматривали бы как страшную катастрофу. Англии пришлось бы осуществлять снабжение по очень длинному маршруту вокруг мыса Доброй Надежды, но только с огромными, почти невозможными затратами средств и времени.
В первые годы Второй мировой войны учитывалось важное значение средиземноморского маршрута, но одновременно с этим стало ясно, что Англия при необходимости может обойтись и без него, хотя с трудом. Благодаря Мальте с ее прочной обороной, с ее морской верфью, с ее аэродромами, специальные, хорошо защищенные британские конвои могли пересекать Средиземное море, хотя и не постоянно, с большими перерывами, и обычно ценой большой крови и грузов. И благодаря Мальте итальянские, а позже немецкие, морские пути в Северную Африку стали объектом нападения. Здесь создавались препятствия и возникали большие трудности для англичан. Тем не менее гордое хвастовство Муссолини насчет того, что Средиземное море было итальянским «Mare Nostrum», никогда не соответствовало действительности. Море стало слишком опасным для любых конвоев, кроме наиболее важных, для которых скорость перехода по морю играла первоочередную роль.
Для большинства грузовых судов и всех танкеров и транспортных кораблей с солдатами обязательным был маршрут вокруг мыса Доброй Надежды. Британия могла жить, но с трудом.
Нигде жизненно важные маршруты англичан не подвергались такой угрозе, как в Сицилийском проливе, где Средиземное море сужается до 90–мильного прохода между мысом Бон в Тунисе и островом Сицилия, изобилующим хорошими бухтами и аэродромами. От северной оконечности итальянской Сардинии на западе мимо итальянских крепостных островов Пантеллерия, Линоза и Лампедуза в проливе до Мальты на востоке английские корабли должны были проходить 300 миль опасного моря.
Поэтому уже в начале войны Сицилия должна была стать частью английского плана, задолго до того как здесь открылись возможности коммуникации между отдаленными частями Британской империи.
Уже 16 октября 1941 года – еще до битвы за Москву и до Пёрл – Харбора – премьер – министр Уинстон Черчилль ухватился за один из многих возможных планов, рассматриваемых в имперском генеральном штабе, окрестил его «Уипкорд» (хлыст) и распорядился разработать его более детально, вынудив группу планирования британской армии «корпеть над ним десять дней и ночей». Премьер – министр, по словам генерал – майора сэра Джона Кеннеди, начальника оперативного отдела военного имперского генерального штаба, «рассматривал Сицилию как уже фактически завоеванную» [1].
Хотя ожидания господина Черчилля были преждевременными – планы должны были подождать еще почти два года, – завоевание Сицилии всегда входило в стратегические понятия Черчилля.
С самого начала Черчилль рассчитывал полный разгром Германии, мысля категориями наполеоновской эпохи. Применение превосходящей морской силы Британии позволило бы осуществлять периферийные операции на морях Европы в определенных точках, где мощь Германии была бы ограничена и сдавлена местностью и где ограниченные наземные силы англичан можно было бы использовать лучшим образом. Кровавая баня Западного фронта в Первой мировой войне и близкая к успеху, но несчастливая Галлипольская кампания – величественная по планам, но плохая по исполнению – повлияли на образ мыслей Черчилля.
Британская военная экспедиция в Грецию, битва за Крит и нападение Германии на Россию убедили Черчилля в большом значении Средиземного моря и угрозы нападения на Европу, где доминировала Германия, с юга. Эмпирическое желание вовлечь Турцию в войну на стороне союзников и открыть маршрут снабжения в Россию через Дарданеллы также занимало мысли Черчилля. Восточная область Средиземного моря – Родос, острова Эгейского моря, Балканы, Италия, Сицилия – стала стратегическими магнитами, которые вновь и вновь притягивали и удерживали внимание Черчилля, а тем самым и английских разработчиков его планов [2].
По мере расширения конфликта и после того, как призрак поражения Британии после битвы за Москву и вступления в войну Соединенных Штатов уже не маячил перед Черчиллем, его политические и стратегические цели становились все более значительными. Черчилль и его министры глядели в послевоенное будущее; беспокойство относительно целей коммунистической России и послевоенного положения Британии в Средиземноморье и Восточной Европе росло. Наступление с юга, со стороны Средиземного моря, могло бы спасти жизни союзников, нанесло бы удар по флангу немецкого наступления на Россию и дало бы возможность Западу противостоять амбициям Советской России на Балканах.