«Я не рву с моим прошлым, я с прошлым не рву…»
Я не рву с моим прошлым, я с прошлым не рву.
Временами я в прошлом прекрасно живу,
Все его закоулки, дворы навещая
И фонариком памяти их освещая.
Я совсем не из тех, кто, шагая вперёд,
Ничего из былого с собой не берёт,
Кто следит за одной злободневностью только.
Да у них же не доля, а малая долька,
Только малая долька, лишь долечка от
Драгоценных, немереных Божьих щедрот.
«А я тогда жила в раю…»
А я тогда жила в раю,
В раю своём Замоскворецком,
Послевоенном, нищем, детском,
Простом, как «баюшки-баю»,
Как двор, как дом, как три звонка,
Что были сказочным паролем
При входе в рай. Давай отмолим
Тот рай. Он есть наверняка,
Хоть не найти туда тропы,
Хотя исчезли окна, крыши,
В нём обитающие мыши,
В него влюблённые клопы.
«Осталось только сбросить вес…»
Осталось только сбросить вес,
Чтобы за краешек небес,
За край небесный ухватиться
И, оказавшись там, где птица,
Висеть и ножками болтать,
И продолжать душой летать,
В лазури временами тая,
И всё-таки не улетая
Далёко от земных дорог,
Когда земной мой выйдет срок.
«Ну да, конечно, жить не весело…»
Ну да, конечно, жить не весело,
Но радость снова перевесила,
Хотя причин-то никаких.
Но, если начинаю стих
Я с жалобы на долю тяжкую,
Его кончаю вместе с пташкою,
Что и сама во всю живёт
И с нею вместе жить зовёт.
Пусть не меня — друзей по пёрышку:
Зарянку, зяблика иль скворушку.
«Какая радостная весть…»
Какая радостная весть:
Вот я опять на свете есть.
Да и заря не побоялась —
Пришла, и встреча состоялась.
«Ну как мы время проведём? —
Спросила я, — Куда пойдём?»
«Давай сперва отметим встречу,
А после я тебе отвечу —
Заря сказала, — Пей до дна».
И вместо терпкого вина
Вдруг подала мне прямо в койку
Свою целебную настойку
Из ветра вешнего, лучей
И птичьих льющихся речей.
«А небеса меня едят…»
А небеса меня едят,
Они едят меня глазами
И, видимо, не знают сами,
Зачем они за мной следят.
А всё, наверно, потому,
Что не даю я им проходу:
То про звезду слагаю оду,
То про небесную кайму.
«И снова лёгкие, узорные…»
И снова лёгкие, узорные
Кочуют тени беспризорные,
Ничейные, под птичий гам,
Кочуют тени тут и там.
Гляжу на них не то с обидою,
Не то с восторгом и завидую
Тому, что ранить их нельзя,
Тому, что можно жить, скользя,
Легко меняя окружение
И вид, и местоположение.
«Вот разгалделось вороньё…»
Вот разгалделось вороньё,
Во мгле ширяя предрассветной.
О чём галдёж их несусветный?
Неужто тоже про неё —
Про жизнь? Но только не общо,
Как у меня, а про детали:
Мол, им чего-то недодали,
Чего-то хочется ещё.
А, впрочем, ведь и я о том
Пою, хватая воздух ртом.
«Когда листа пером касаюсь…»
Когда листа пером касаюсь,
Я не стихи пишу — спасаюсь
От всех затрещин и тычков,
И страшноватых сквознячков,
И тупиков, и бездорожья,
И мир опять Творенье Божье,
С которым в счастье и в ладу
Живу у неба на виду.
«И снова ангел мой на дудочке…»
И снова ангел мой на дудочке
Сыграл и подал мне на блюдечке,
На блюдце с голубой каёмочкой
Мой новый день с небесной кромочкой:
Мол, положи в него, что нравится.
А я стою, боюсь не справиться,
Гляжу на блюдечко растерянно.
Желаний вроде бы немеряно.
Но день с вкраплением небесного
Чего-то требует чудесного —
Узора, кружева ль с мережкою…
Стою в лучах его и мешкаю.
«Как входит новый день во власть?..»
Как входит новый день во власть?
Сперва торжественная часть:
Небес рассветных полыханье
И ветра свежее дыханье.
Потом концерт. Концерт такой:
Течёт мелодия рекой —
Скворец начнёт, щегол подхватит,
И музыки до ночи хватит.
«Хотя я потихоньку таю…»
Хотя я потихоньку таю,
Но всё равно во сне летаю,
Во сне летаю всё равно,
Хоть не младенец я давно.
Хоть тают все мои заначки,
Всё ж эти строки — не заплачки.
Я время таянья люблю
И, если в чём тоску топлю,
То в ручейках и водах талых.
Я не из племени усталых,
На мир обиженных вконец.
Со мной рифмуются юнец,
Малец, птенец, скворец, чьи трели
Так оглушительны в апреле.
«Я за слова не отвечаю…»
Я за слова не отвечаю,
Я просто в них души не чаю.
Они настолько хороши,
Что я не чаю в них души.
И как они ко мне попали?
Наверное, с небес упали:
Господь молчание хранил
И вдруг словечко обронил.
А я как раз под ним бродила,
Оно ко мне и угодило,
Легко в стихи мои легло,
И вмиг от сердца отлегло.
«Нет, эта жизнь — не для меня…»
Нет, эта жизнь — не для меня.
И если что-то получилось,
То потому, что я училась
Наукам всем у бела дня:
У птиц его училась петь,
А у небес его — лучиться,
Хоть было нелегко учиться,
Ведь может даже день темнеть,
Совсем, как ночь, темнеть лицом,
Грозя несчастьем и концом.
«А я, начав за упокой…»
А я, начав за упокой,
Опять за здравие кончаю,
Поскольку я души не чаю
В лазури, что течёт рекой.
И свой про бренность разговор
Бросаю вновь на полуслове,
Держа две строчки наготове
Про вешний свет и птичий хор.
«Коль небо твоё всё ещё не с овчинку…»
Коль небо твоё всё ещё не с овчинку,
То день начинай, ожидая начинку
Такую, которая тает во рту,
Тем паче, что скоро всё будет в цвету,
И сад будет розовый, белый, зелёный.
Начни новый день, точно тортик слоёный,
Не ешь его жадно, а лишь поднеси
К губам осторожно, потом надкуси.
«А я проснулась и лежу…»
А я проснулась и лежу,
В окошко светлое гляжу.
Гляжу — а там летает снова
Меня заждавшееся слово.
О чём оно? Бог весть, бог весть.
На светлом фоне не прочесть,
Поскольку и оно из света,
Как утро сказочное это.
«Да ты преступник, ты преступник…»
Да ты преступник, ты преступник,
Рецидивист, вероотступник.
Тебе весенний дарят сад,
А ты проснулся и не рад,
Тебе вручают город целый
И день нетронутый и белый,
И луч сияющий, а ты,
Найдя кусочек темноты
В своей душе, в неё зарылся.
Луч постоял в окне и скрылся,
И сквознячок, что так хотел
Тебя поздравить, улетел.
«Мне воробей дорожку перешёл…»
Мне воробей дорожку перешёл,
А после дрозд перелетел дорожку,
А после грач склевал сухую крошку,
Которую у ног моих нашёл.
Как хорошо среди друзей бродить,
Среди друзей крылатых и пернатых,
Беззлобных и ни в чём не виноватых,
Готовых звонких птенчиков плодить.
«Только этого мне не хватало …»
Только этого мне не хватало —
Чтобы стало тепло и летало
Всё, чему в холода не с руки
Это делать: стрекозы, жуки,
Чудо-бабочки, птицы, стрекозы —
Все, кому не по нраву морозы,
Все, кому, как и мне, как и мне,
Рая хочется здесь, на земле,
В сих окрестностях, нынешним летом
И на свете, на этом, на этом.
«Нас опять соловьи освистали…»
Нас опять соловьи освистали,
Потому что мы краше не стали
И мудрее не стали, увы,
И заботы у нас не новы.
Хоть они на нас взгляд не изменят,
Но они нас, как публику, ценят.
Ведь мы так им умеем внимать,
Так восторженно их принимать!
«А он глядит в пространство…»
А он глядит в пространство. А куда
Ему глядеть ещё? Ведь обитает
Любовь лишь там. Лишь там она не тает,
Лишь там, коль спросят: «Любишь?», — скажет: «Да!»
Лишь только там она всегда верна.
Кому? Чему? Пространству, ветру в поле.
Лишь там она не причиняет боли,
Тоски не знает, что, как ночь, черна.
«Влетев в окно, сквозняк сказал…»
Влетев в окно, сквозняк сказал,