Что вновь открыт концертный зал
И что туда весной и летом
Свободный вход. Не по билетам.
И поспешила я туда.
А там весенняя вода
В шальных лучах играет сольный
Концерт в тональности бемольной.
А там весёлый птичий хор,
Предпочитающий мажор,
В мелодию вступает бойко.
И только сойка, только сойка,
Что певчих данных лишена, —
Хотя в душе поёт она, —
Курлычет хрипло, бестолково.
Не дай мне, Господи, такого.
«Но если жизнь не навсегда…»
Но если жизнь не навсегда,
То, может быть, и смерть на время,
И мир покинувшее племя
Опять воротится сюда.
Ведь если долго крест нести,
То появляется одышка,
И смерть нужна, как передышка,
Чтоб как-то дух перевести.
«А кто-то всё несёт дозор…»
А кто-то всё несёт дозор,
Следя, чтоб не исчез зазор
Меж тем, что жду и что встречаю.
В зазоре том души не чаю:
Ведь если вьётся жизни нить,
То потому, что упразднить
Стремлюсь зазор меж «есть» и «нету».
И благодарна я просвету
Меж зримой явью и мечтой,
Меж тропкой этой и вон той.
«Уж так случилось, так случилось…»
Уж так случилось, так случилось,
Что время шло, а не влачилось,
Жизнь не влачилась, а неслась,
Пока я на лугу паслась,
Питаясь чем-то терпким, сочным,
И всё казалось мне бессрочным
И не имеющим конца,
Летала вешняя пыльца,
Которая опять летает,
И вера прежняя не тает,
И в пятнах солнечных овраг
С концом не вяжется никак.
«Я не могу себе позволить…»
Я не могу себе позволить
Писать печальные стихи.
Меня так просто обездолить
Из-за малейшей чепухи.
Любые беды, точно овод,
Меня способны искусать,
Вот и выискиваю повод
Стихи о радости писать.
«А лес, что затоплен весенней водой…»
А лес, что затоплен весенней водой,
Наверное, помнит меня молодой.
Наверно, овраги его и тропинки
Способны меня описать без запинки,
Сказать, как могла забрести далеко
И как мне когда-то дышалось легко,
И как я легко и свободно ступала,
Как в беге ручьям его не уступала
И как, не без помощи вешней ольхи
Слагала свои молодые стихи,
Как в поисках рифмы, и ритма, и краски
Совсем не гнушалась я птичьей подсказки.
«Такая маленькая птица!..»
Такая маленькая птица!
Ну что в ней может поместиться?
Что, кроме лёгонькой души,
Чьи песни дивно хороши?
Ах, был бы мир вот так же тесен,
Чтоб ничего, помимо песен,
Рождённых осиянным днём,
Во век не умещалось в нём.
«А скоро вишня вспенится…»
А скоро вишня вспенится…
Душа живёт — не ленится…
Запенится сирень.
И свет — куда он денется? —
Родит сквозную тень,
А тишина — кипение
Страстей, бурлящих в пении
Весенних певунов,
И не поймёшь, где бдение,
Где область сладких снов.
Памяти Э. В. Брагинской
«Да что здесь может надоесть?..»
Да что здесь может надоесть?
Всегда ведь что-нибудь да есть,
Чего доселе не бывало:
Я нынче чуть не прозевала
Неописуемый рассвет;
Из дома вышла — снега нет,
Зато проклюнулась травинка.
Что ни мгновенье, то новинка.
Вот птица странного пера,
Которой не было вчера,
К стволу намокшему приникла.
А те, кого я так привыкла
В любое время окликать,
Вдруг стихли, перестав мелькать.
Ведь вроде так на жизнь запали, —
На тень, на свет, — и вдруг пропали.
«Зачем смотреть на вещи мрачно…»
Зачем смотреть на вещи мрачно,
Коль намекнули нам прозрачно
Немеркнущие небеса,
Что существуют чудеса?
И надо просто научиться,
Когда беда к нам постучится,
Напасти нас возьмут в кольцо,
Удачу узнавать в лицо, —
Спасение, удачу, чудо,
Что явится невесть откуда.
«Я не верну Творцу билет…»
Я не верну Творцу билет.
Да у меня его и нет.
Я знаю очень-очень мало
Про то, как я сюда попала.
И даже если сквозь года
Я еду зайцем — не беда.
Ведь это значит, — прямо ль, косо
Идёт дорога, — нет вопроса
Вернуть билет иль не вернуть.
Чуток посплю, и снова в путь.
«Живу под кровлей голубой…»
Живу под кровлей голубой,
Пытаясь справиться с собой.
Трудней всего на свете белом
Дружить с душой своей и телом.
То там болит, то тут болит,
То аллергия, то колит,
То поясница заболела,
А то вообще тоска заела,
Любые праздники губя.
И нет спасенья от себя,
И не спасут Париж и Рома.
Спасёт одно: оставить дома
Себя. Оставить, запереть
И никуда с собою впредь
Себя не брать и жить без груза.
Но что на это скажет муза?
Коль нет ни тела, ни души,
То, с кем шептаться ей в тиши?
«Не горячись, не полыхай…»
Не горячись, не полыхай.
Всё уже было. Отдыхай.
Не надо ни тоски, ни пыла.
И то и это тоже было.
И обмирали, вдаль летя,
На всё таращась, как дитя,
Смеялись, плакали. Короче,
Не утруждай себя. А впрочем,
Коль ты родился, то рискни.
А вдруг все эти ночи, дни,
Морока вся — в твоей трактовке
Преобразится, как в обновке.
«Стихи — открытие моё…»
Стихи — открытие моё,
Моё счастливое наитие,
Моё убежище, укрытие,
Моё надёжное жильё.
Хоть вы и мнитесь миражом,
Воздушным чем-то и нечаянным,
Без вас была б я неприкаянным
Бродяжкой, нищенкой, бомжом.
«В такой богатый мир мой внутренний…»
В такой богатый мир мой внутренний
Опять ворвался ветер утренний,
И луч, что душу осветил,
Мой мир ещё обогатил.
Живу я, внутренне богатая.
Одна печаль: земля покатая.
Кичусь богатством, не кичусь, —
Я всё равно с неё скачусь.
Ну разве что она спохватится
И за меня сама ухватится,
И станет всячески искать
Пути меня не отпускать.
«Мой ангел — он всё непременно устроит…»
Мой ангел — он всё непременно устроит.
Устроит, уладит. Ну что ему стоит?
И кто мне надежду на это внушил?
Уж точно не тот, кто когда-то здесь жил.
Ведь тот, кто здесь жил до последнего вздоха,
Он кончил, как все. То есть, грустно и плохо.
Но в голову мне почему-то взбрело,
Что ангел вот-вот мне протянет крыло
И грустных вещей ни за что не допустит,
Не бросит меня и крыло не опустит.
«О как жизнью пропахла весна…»
О как жизнью пропахла весна,
Свежим ветром, живительной влагой,
И стихи, вдруг расставшись с бумагой,
Той, что им и пресна, и тесна,
Устремились туда, где крыла,
Дымка вешняя и медуница.
И совсем загрустила б страница,
Если б тень туда не забрела,
Тень от крыльев, от влажной ольхи,
Заменив хоть на время стихи.
«Я с ног валюсь. Устала адски…»
Я с ног валюсь. Устала адски.
Но, Бог ты мой, какие цацки
Весна с собою принесла.
Все эти цацки без числа
Готова я делить по-братски
С любым, кто топает со мной
Бок о бок по тропе земной:
Ему — все трели и форшлаги,
А мне — все влажные овраги,
Все медуницы до одной.
«Точка, точка, тире, точка, точка …»
Точка, точка, тире, точка, точка —
Родилась только первая строчка,
Но уже есть намётки второй —
Столь же трепетной, столь же сырой.
И пускай она будет сырая.
Жизнь её сочиняет, играя
Птичьим горлышком, птичьим пером,
Чтобы в воздухе вешнем, сыром
Возникали, как плод озаренья
Строки зыбкого стихотворенья.
«Пожары, взрывы там и тут…»
Пожары, взрывы там и тут,
А люди, знай себе, живут,
Весь мир — пороховая бочка,
А люди в нём живут и точка.
Живёт не этот, так другой,
Такой же, в общем, дорогой
И драгоценный, и родимый,
И крайне здесь необходимый,
Как, впрочем, все до одного,
Кто жил на свете до него.
III. Стихотворения 1970 года
Феликсу Розинеру
«Ну вот и мы умудрены…»
Ну вот и мы умудрены,
И мы познали груз вины
И гнёт любви, и вкус страданья,
И горечь позднего свиданья,
И жизни праздной благодать,