Дай силы путем страдания идти
и д
у
ши к злу не приковать!..Лагерная поэзия — это победа духа над бездуховностью, человеческого над бесчеловечным, вечной правды над временными обманами.
П. А. Флоренский в феврале 1937 года, получив в Соловках номер газеты, посвященный столетней годовщине гибели А. С. Пушкина, пишет в письме к семье:
«Можно чувствовать удовлетворение, когда видишь хотя бы самый факт внимания к Пушкину. Для страны важно не то, что о нем говорят, а то, что вообще говорят; далее Пушкин будет говорить сам за себя и скажет все нужное».
В настоящем предисловии я сказал далеко не все, что хотел и задумывал и что нужно было бы сказать, на что обратить внимание читателя, но слова П. А. Флоренского в какой-то степени сглаживают и успокаивают чувство неудовлетворенности: конечно, для этой статьи главное, что она могла быть написана и напечатана, а важнее всего то, что со страниц этой книги скажут ее авторы и каждый «будет говорить сам за себя и скажет все нужное».
Слова народные
Есть лагерные песни, которые пели в тесном кружке друзей на лагпункте, откликавшиеся на местные темы и уходившие в небытие, как только тема исчерпывалась. Но есть также песни, выражающие самые заветные чувства и мысли человека, страдающего от неволи. Они бытовали без авторских имен и были общим достоянием народа архипелага ГУЛАГ. Иногда имя автора становилось известно, но кроме авторского всегда существовало несколько других вариантов таких песен. Можно сказать, что их слова поистине народные. Первое место в лагерном песенном фольклоре занимает «Ванинский порт», который пели от Владивостока до Бреста, поют и сейчас.
Я помню тот Ванинский порт
Я помню тот Ванинский порт
И вид парохода угрюмый,
Как шли мы по трапу на борт
В холодные мрачные трюмы.
На берег ложился туман,
Ревела стихия морская.
Пред нами стоял Магадан,
Столица Колымского края.
А в трюмах сидели зэка,
Обнявшись, как р
о
дные братья,И только порой с языка
Срывались глухие проклятья.
Будь проклята ты, Колыма,
Что прозвана ч
у
дной планетой!Сойдешь поневоле с ума,
Отсюда возврата уж нету…
Я знаю: меня ты не ждешь
И писем моих не читаешь,
Встречать ты меня не придешь,
А если придешь, — не узнаешь…
Ванинский порт
Я помню тот Ванинский порт
И вид парохода угрюмый.
Как шли мы по трапу на борт
В холодные мрачные трюмы.
На море спускался туман.
Ревела стихия морская.
Лежал впереди Магадан,
Столица Колымского края.
Не песня, а жалобный крик
Из каждой груди вырывался.
«Прощай навсегда, материк!» —
Хрипел пароход, надрывался.
От качки стонали зэка,
Обнявшись, как родные братья.
И только порой с языка
Срывались глухие проклятья:
— Будь проклята ты, Колыма,
Что названа ч
у
дной планетой.Сойдешь поневоле с ума —
Отсюда возврата уж нету.
Пятьсот километров — тайга.
В тайге этой дикие звери.
Машины не ходят туда,
Бредут, спотыкаясь, олени.
Там смерть подружилась с цингой.
Набиты битком лазареты.
Напрасно и этой весной
Я жду от любимой ответа.
Не пишет она и не ждет
И в светлые двери вокзала, —
Я знаю, — встречать не придет,
Как это она обещала.
Прощай, моя мать и жена!
Прощайте, вы, милые дети.
Знать, горькую чашу до дна
Придется мне выпить на свете!
Магадан
В Кремле заседанье идет,
Судьбу заключенных решают.
А там, далеко, в Колыме
Безвинные люди страдают.
Я помню тот Ванинский порт
И вид пароходов угрюмых,
Как шли мы по трапу на борт
В холодные мрачные трюмы.
В трюмах сидела шпана,
Обнявшись, как р
о
дные братья,И только порой с языка
Срывались глухие проклятья.
Будь проклят ты, Магадан,
Столица Колымского края.
Сойдешь поневоле с ума,
Оттуда возврата уж нету.
Семьсот километров тайга,
И нет никаких там селений,
Машины не ходят туда,
Бегут, спотыкаясь, олени.
Я знаю, меня ты не ждешь
И писем моих не читаешь,
Встречать ты меня не придешь,
За стыд, за позор посчитаешь.
Борис Емельянов
Море Белое — водная ширь
Море Белое — водная ширь,
Соловецкий былой монастырь.
И со всех концов русской земли
Нас любовно сюда привезли.
Припев:
Всех, кто наградил нас Соловками,
Просим, приезжайте сюда сами,
Посидите здесь годочков три иль пять —
Будете с восторгом вспоминать.
Соблюдая кодекс трудовой,
Охраняет нас милый конвой.
А зимой стерегут от беды
Целых полгода крепкие льды.
Припев.
Хороши по весне комары,
Чуден вид от Секирной горы.
И от разных ударных работ
Здоровеет веселый народ.
Припев.
Привезли нам надежд полный куль
Бокий, Фельдман, Филиппов и Вуль.
А назад повезет Катанян
Только грустный напев соловчан.
Припев
.
Так живем мы, не зная тоски,
Благовонной покушав трески.
И, вернувшись в родительский дом,
С умилением тихо споем.
Припев:
Всех, кто наградил нас Соловками,
Просим, приезжайте сюда сами,
Посидите здесь годочков три иль пять —
Будете с восторгом вспоминать.
Секирная гора
На седьмой версте стоит Секирная гора,
Там творились страшные дела:
В муравейник нас сажали,
Шкуру заживо снимали,
Ох, зачем нас мама родила.
Много, много видела Секирная гора,
Под горой под той зарыты мертвые тела.
Буря по лесу гуляет,
Мама родная не знает,
Где зарыты косточки сынка.
Соловки
Занесет нас зимою метель
И запрячет на полгода в щель,
Но не знают совсем Соловки
Ни забот, ни тревог, ни тоски…
Припев:
Хорошо из дали Соловецкой
В мир глядеть с улыбкою нам детской.
И куда ты ни посмотришь — там и тут
Песенки веселые поют!
От метелей морозных и вьюг
Мы, как чайки, вернемся на юг.
И сверкнут позади огоньки —
Соловки, Соловки, Соловки!
Припев.
И когда-нибудь тихой зимой
Мы сберемся знакомой толпой,
И беззлобно начнут старики
Вспоминать Соловки, Соловки!
Припев:
Хорошо из дали Соловецкой
В мир глядеть с улыбкою нам детской.
И куда ты ни посмотришь — там и тут
Песенки веселые поют!
Из Колымского дальнего края…
Из Колымского дальнего края
Шлю тебе я, малютка, привет.
Как живешь ты, моя дорогая,
Напиши поскорее ответ.
Я живу близ Охотского моря,
Где кончается Дальний Восток,
Я живу без нужды и без горя,
Строю новый стране городок.
Скоро кончится срок приговора,
Я с горами, с тайгой распрощусь,
И на поезде в мягком вагоне,
Дорогая, к тебе я вернусь.
Эшелон[1]
За вагоном проходит вагон
С гулким стуком по рельсовой стали.
Спецэтапом идет эшелон
Из столицы в таежные дали.
Здесь на каждом вагоне замок,
Три доски вместо мягкой постели,
И, закутавшись в сизый дымок,
Мне мигают дорожные ели.
Припев:
Не печалься, любимая!
За разлуку прости меня.
Я теперь далеко от тебя, — дорогая, прости!
Как бы ни был мой приговор строг,
Я вернусь на родимый порог,
И, тоскуя по ласке твоей, я в окно
постучусь…
Завернувшись в тулуп с головой,
Проезжая снега и болота,
Здесь на каждой площадке конвой
Ощетинил свои пулеметы.
Десять лет трудовых лагерей
Подарил я рабочему классу,
Там, где стынут лишь трупы зверей,
Я построил колымскую трассу.
Припев.
Там, где вязнут в снегах трактора,
Даже «Сталинцу» сил не хватало,
Эта песня под стук топора
Над тайгой заунывно звучала…
За вагоном проходит вагон,
С гулким стуком по рельсовой стали,
Спецэтапом идет эшелон
Из столицы в таежные дали…
Припев:
Не печалься, любимая!
За разлуку прости меня.
Я теперь далеко от тебя, — дорогая, прости!
Как бы ни был мой приговор строг,
Я вернусь на родимый порог,
И, тоскуя по ласке твоей, я в окно
постучусь…
Новый год[2]
Новый год, порядки новые,
Колючей проволокой лагерь обнесен,
Везде глядят на нас глаза суровые,
И смерть голодная грозит со всех сторон.
Милая,
Не будь унылая,
Хоть и мучителен тяжелый приговор.
Придет свободы час,
Судьба спасет всех нас,
А за тюрьмы забор сам въедет прокурор.
Григорий Шурмак