Юрий Иванович Чирков (1919–1988). Метеоролог, доктор географических наук, профессор. Арестован в 1935 году, будучи пятнадцатилетним школьником.
В заключении находился до 1945 года. Срок отбывал на Соловках, в Ухтижмлаге. В 1951–1954 годах находился в ссылке (вечное поселение).
Как поэт в печати не выступал.
«Чернь бескрайняя, холодная…»
Чернь бескрайняя, холодная
Над застывшею землей.
Жизнь звериная, голодная.
Ах, домой, домой, домой.
Люди-звери, люди-призраки.
Безысходная тоска,
Бред, кошмары, смерти признаки —
Воля снова далека…
Неужель без оправдания
Жизнь свою закончу тут,
И без гроба, без прощания
В мерзлоту мой труп швырнут.
«Был тихий вечер, солнце село…»
Был тихий вечер, солнце село,
Заря сгорела без следа.
На небосводе потемнелом
Зажглась вечерняя звезда.
Чуть слышно волны шелестели
Внизу за каменной стеной.
Давно уж чайки улетели,
Их крик не нарушал покой.
И месяц, из-за стен поднявшись,
На башне шпиль посеребрил,
А под ногами лист опавший
Шаги неровные глушил.
Тишь кралась призраком разлуки,
Предчувствия сжимали грудь,
Друг другу в клятве сжавши руки,
Мы знали — ждет нас трудный путь.
Наивным нашим идеалам
Клялись быть верными всегда.
Темнела ночь, сильней сияла
Во мраке первая звезда!
И мы решили: каждый вечер
С тех пор, как, друг, нас разлучат,
До дня веселой нашей встречи
Звезду вечернюю встречать.
Чтоб свет ее спокойный, нежный,
Нас осенив в суровый час,
Соединил наш дух мятежный
И укрепил духовно нас…
Прошли года с последней встречи,
Не счесть загубленных тюрьмой!
И, словно траурные свечи,
Мерцают звезды над страной…
Но, как и прежде, каждый вечер
Звезды встречаю я восход,
Я верю: этот гнет не вечен
И справедливость все ж грядет!
С тоской щемящей вспоминаю
Я боль и радость прошлых лет,
Но остров тот благословляю,
Где в грудь запал мне звездный свет.
«Нас окружает тьма, мой друг…»
Нас окружает тьма, мой друг,
Завешен свод небес.
Куда ни кинешь взгляд, вокруг
Угрюмый стынет лес.
Он мириады страшных лап
С угрозой ввысь простер,
В честь дружбы, что судьба сплела,
Разложим мы костер.
«Исчезают, как дымка, былые фантазии…»
Исчезают, как дымка, былые фантазии,
С мира лика звериного приподнял я вуаль,
И открылась пред мною жизнь во всем
безобразии,
И не манит уж больше миражная даль.
Все мечты, что взлелеяны юностью были,
Оказались миражем в пустыне сухой.
Жизнь хрустальные замки фантазий разбила,
Грубо скомкала все беспощадной рукой.
Так вот путник, в пустыне миражем обманутый,
Вместо зелени пальмовой видит песок
И, лишенный надежды, никем не помянутый,
Умирает, от цели желанной далек.
Но я верю, что цели своей я достигну,
Пусть курится самумом зловещая даль.
Добреду до оазиса, я не погибну!
И увижу живительной влаги хрусталь.
«Еще "от можа и до можа"…»
Еще «от можа и до можа»
Во сне Рыдзь-Смиглы Польшу зрел,
А уж соседи, брань отложив,
Четвертый начали раздел.
Люфтваффе бомбовые лавы
На спящих ринулись с небес,
И в направлении Варшавы
Колонны двинулись эсэс.
И вдруг удар жестокий в спину…
Как удержать такой потоп?
Уланы, сабли гордо вскинув,
Атаковали танки в лоб.
И, утверждая веру, верность,
Те, кто от пыток слаб и нем,
Писали «вильность», «неподлеглость»
Своею кровью на стене…
Потом шли долго эшелоны
В неведомый и страшный мир,
Играл «Катюшу» на гармони
Татарин рыжий — конвоир.
«Образ Ваш мне извечно снился…»
Образ Ваш мне извечно снился
И в мечтах, словно лотос, расцвел.
Я найти его в жизни стремился
И искал, но, увы, не обрел…
Все сильнее в тоске отчужденья
Сердце стыло, сжималось в крови!
Но я верил, я ждал пробужденья,
Лучезарной счастливой нови.
И свершилось! Вся жизнь осветилась!
Вы явились, мечты озаря,
Неизведанным ритмом забилось
Сердце, светлой любовью горя!
Я нашел Вас, мой образ желанный,
Образ нежный, как лилий цветы,
Я увидел рассвет долгожданный,
Сердца голос сказал: это ты!
Сердца голос так весел сегодня,
Я всем сердцем о счастье пою.
Вы, как солнце теплом душу полня,
Подарили мне дружбу свою.
Как святыню я чту дружбу Вашу,
Я клянусь Вам как рыцарь служить,
Сердца Вашего хрупкую чашу
От несчастий и горя хранить…
«Спасибо тебе, дорогая!..»
Спасибо тебе, дорогая!
Ты мне так тепло улыбнулась,
Что сердце мое, догорая,
На миг тебя встрепенулось.
Друг друга совсем мы не знали,
И, встретившись как-то случайно,
Мы тотчас навеки расстались,
Окутаны дымкою тайны.
И боль снова в сердце замкнулась,
Лишь в памяти радость звучала.
И жизнь, словно ночь потянулась,
Без дна, без конца, без начала…
«На траве и в сердце иней…»
Ирме
Я крепко сплю. Мне снится плащ твой синий,
В котором ты в сырую ночь ушла.
На траве и в сердце иней:
Близится зима.
Не видать ни дали синей,
Ни ее письма.
Не повеет ветер с юга,
Зазвенев в листве,—
Жди, когда завоет вьюга,
А не жди вестей.
Жди, когда покроет небо
Северная ночь!
Жди, борись за корку хлеба.
Жди! Иль ждать невмочь?!
Жди! А если ждать нет силы —
Погружайся в сон:
Будет сердце с сердцем милой
Биться в унисон,
Будет радость встречи с милой,
Словно боль, сильна…
Потрясенный счастья силой,
Я очнусь от сна,
Задохнусь, сожмусь от муки,
С губ стирая кровь,
Боль любви и боль разлуки
В сердце скрою вновь…
И никто, никто не сможет
Боль души унять!
Дай мне силы, Боже, Боже!
Беспробудно спать…
«Соловецкие острова»
Журнал, издававшийся управлением Соловецких лагерей особого назначения ОГПУ в 1923–1930 годах. Его авторами были только заключенные. К сожалению, никаких сведений об авторах публикуемых стихотворений обнаружить не удалось.
А. Панкратов
«Хочу одно: увидеть луг…»
Хочу одно: увидеть луг
С простыми пестрыми цветами,
И рожь с родными васильками,
И неба светло-синий круг.
Хочу войти, без дум, без слов,
В зеленые благоуханья,
Внимая птиц перекликаньям,
Стозвучьям шорохов и снов.
Хочу одно: печаль забыв,
Идти в полях с улыбкой ясной,
Встречая жизни самовластной
Всеисцеляющий призыв.
О, трепет ласковых берез,
И ветер неуемный воли!
…Ах, в область снеговых раздолий
Я жизнь нечаянно занес.
Такая, видно, полоса.
Но тяжелей мне год от года:
Реки бесплодная коса,
Задернутые небеса,
Вся эта мертвая природа.
Владимир Кемецкий
Перед навигациейСонет
В иных краях безумствует земля,
И руки девушек полны цветами,
И солнце льется щедрыми струями
На зеленеющие тополя…
Еще бесплодный снег мертвит поля,
Расстаться море не спешит со льдами,
И ветер ходит резкими шагами
Вдоль ржавых стен угрюмого кремля.
Непродолжительною, но бессонной
Бледно-зеленой ночью сколько раз
Готов был слух, молчаньем истомленный,
Гудок желанный услыхать, для нас
О воле приносящий весть, быть может…
Но все молчит. Лишь чайка мглу тревожит.
Прекрасной незнакомке, любезно снабдившей меня пачкой махоркиСонет-мадригал
Заброшен я в тринадцатую роту,
Где стены прошлым отягощены,
Где звук псалмов сменила брань шпаны,
Махорка — ладан, сумрак — позолоту.
Как древле жрец, которому видны
В мечтаньях небожителей высоты,
Пел гимн и смолы сожигал без счету
Во мгле святилищ, полных тишины, —
Так я, вам благодарный заключенный,
Под сводами собора заточенный,
Во храме обветшалом и глухом,
Спешу гиперборейской Афродиты
Восславить лик, увы, от взора скрытый —
Махорки воскуреньем и стихом.