Смою тоску, злобу и тьму.
Так казалось… А почему?
Говорят, что был излом, декаданс
И некий странный болезненный транс,
А я думаю — силы неловкий взлет,
А теперь ее никто не вернет.
А потом забурлил красный дурман,
А потом казахстанская степь и буран,
А потом у Полярного круга
Закрутилась, взревела вьюга,
Тундровая,
Плясовая,
Бредовая.
Выкликай вслед за пургой:
— Ой-ой! Гой-гой!
На сердце вечная злая пурга-любовь
Взметнула оледеневшую кровь.
Ведьма-пурга, бей! Лютей!
Дуй в глубину, в высоту!
Любовь эта хуже семи смертей,
От нее привкус крови во рту.
Выползло солнце едва-едва,
И тут же за край земли
Свалилась солнца голова,
Ее топором снесли,
Ледовым,
Острым,
Острей, чем сталь.
Но казенного солнца не жаль, не жаль.
В какой я вернусь в город и в дом
С моих обреченных дорог?
Кто меня встретит с хлебом, с вином,
На чей я вступлю порог?
Нет никого, нет ничего!
Только хохот пурги:
— Ого-го! Ого-го!
Снега, снега,
Вся в снегу тайга.
В тайге коварная рысь.
Но мне все равно
Пропасть суждено,
И на рысь прошипела я: брысь!
Я в пятерочке иду
К вдохновенному труду,
А пятерочек не счесть,
Их пятьсот, наверно, здесь.
Шаг в сторонку — пуля в бок.
Повалился кто-то с ног.
Срок закончил человек,
Мы кровавый месим снег.
— Девки, что там впереди?
Погляди-ка, погляди.
— Там стреляли… По кому?
Ничего я не пойму.
Сердце ёкнуло в груди.
— Дура, шаг ровней, иди!
Топай с радостным лицом
Иль подавишься свинцом. —
Пурга поет, гудит с тоской:
— Со свя-ты-ми упокой! —
И память вечная плывет
До Карских ледяных ворот.
Поглотит вечная мерзлота,
Наступит вечная пустота,
И нет ни могилы, ни креста.
Но я упряма. Я живу.
Я возвращусь в столицу, в Москву.
Там двор-колодец, окно, стена
(Меня давно ожидает она)
И есть решеточка на окне,
Она кое-что напомнит мне.
На Полярном на кругу
Повстречала я пургу,
И с тех пор седой, кудрявой,
Беспощадной и лукавой
Позабыть я не могу.
Эх, пурга! Ох, пурга!
Мы с тобою два врага.
Чую, сгину ни за грош,
Ты снегами занесешь.
Замети, замети!
Насмерть сбрось меня с пути!
И весь мир, пурга родная,
Без вина хмельным-хмельная,
В пляс погибельный спусти,
В коммунизме заверти!
Герои нашего времени
Героям нашего времени
Не двадцать, не тридцать лет.
Тем не выдержать нашего времени,
Нет!
Мы герои, веку ровесники,
Совпадают у нас шаги.
Мы и жертвы, и провозвестники,
И союзники, и враги.
Ворожили мы вместе с Блоком,
Занимались высоким трудом.
Золотистый хранили локон
И ходили в публичный дом.
Разрывали с народом узы
И к народу шли в должники.
Надевали толстовские блузы,
Вслед за Горьким брели в босяки.
Мы испробовали нагайки
Староверских казацких полков
И тюремные грызли пайки
У расчетливых большевиков.
Трепетали, завидя ромбы
И петлиц малиновый цвет,
От немецкой прятались бомбы,
На допросах твердили «нет».
Мы всё видели, так мы выжили,
Биты, стреляны, закалены,
Нашей родины злой и униженной
Злые дочери и сыны.
«Свобода, свобода, свобода!..»
Свобода, свобода, свобода!
Чужие дома. Тротуары.
Все можно: хоть с камнем в воду,
Хоть Лазаря петь — на базаре.
Павел Васильев
Павел Николаевич Васильев (1910–1937). Поэт. Арестовывался трижды — в 1932, 1935 и 1937 годах. Погиб в заключении.
Его произведения (в том числе и последнее стихотворение «Снегири взлетают красногруды», написанное во внутренней тюрьме на Лубянке) собраны, опубликованы и представлены для настоящего сборника его другом С. А. Поделковым.
«Сначала пробежал осинник…»
Сначала пробежал осинник,
Потом дубы пошли, потом,
Закутавшись в овчинах синих,
С размаху в бубны грянул гром.
Плясал огонь в глазах саженных,
А тучи стали на привал,
И дождь на травах обожженных
Копытами затанцевал.
Стал странен под раскрытым небом
Деревьев пригнутый разбег,
И все равно как будто не был,
И если был — под этим небом
С землей сравнялся человек.
Песня о том, что сталось с тремя сыновьями Евстигнея Ильича на Беломорстрое
Первый сын не смирился, не выждал
Ни жены, ни дворов, ни коров —
Осенил он крестом себя трижды
И припомнил родительский кров.
Бога ради и памяти ради,
Проклиная навеки ее,
Он петлю себе тонкую сладил
И окончил свое житие.
Сын второй изошел на работе
Под моряны немыслимый вой —
На злосчастном песке, на болоте
Он погиб как боец рядовой.
Затрясла лихоманка детину,
Только умер он все ж не врагом —
Хоронили кулацкого сына,
И чекисты стояли кругом.
Ну а третьему — воля и сила,
И бригадные песни легки —
Переходное знамя ходило
В леву руку из правой руки.
Бригадиром вперед, не горюя,
Вплоть до Балтики шел впереди,
И за это награду большую
Он унес с собой в жизнь на груди.
Заревет, Евстигнёшке на горе,
Сивых волн непутевый народ
И от самого Белого моря
До Балтийского моря пройдет.
И он шел, не тоскуя, не споря,
Сквозь глухую, медвежью страну.
Неспокойное Белое море
Подъяремную катит волну.
А на Балтике песня найдется,
И матросские ленты легки,
Смотрят крейсеры и миноносцы
На Архангел из-под руки.
С горевыми морянами в ссоре,
Весть услышав о новом пути,
Хлещет посвистом Белое море
И не хочет сквозь шлюзы идти.
Прощание с друзьями
Друзья, простите за все — в чем был виноват,
Я хотел бы потеплее распрощаться с вами,
Ваши руки стаями на меня летят —
Сизыми голубицами, соколами, лебедями.
Посулила жизнь дороги мне ледяные —
С юностью, как с девушкой распрощаться
у колодца.
Есть такое хорошее слово —
родныяОт него и горюется, и плачется, и поется.
А я его оттаивал и дышал на него,
Я в него вслушивался. И не знал я сладу с ним.
Вы обо мне забудете, — забудьте! Ничего,
Вспомню я о вас, дорогие мои, радостно.
Так бывает на свете — то ли зашумит рожь,
То ли песню за рекой заслышишь, и верится,
Верится, как собаке, а во что — не поймешь,
Грустное и тяжелое бьется сердце.
Помашите мне платочком за горесть мою,
За то, что смеялся, покуль полыни запах…
Не растет цветов в том дальнем, суровом краю,
Только сосны покачиваются на птичьих лапах.
На далеком, милом Севере меня ждут,
Обходят дозором высокие ограды,
Зажигают огни, избы метут,
Собираются гостя дорогого встретить как надо.
А как его надо — надо его весело:
Без песен, без смеха, чтоб ти-и-ихо было,
Чтобы только полено в печи потрескивало,
А потом бы его полымем надвое разбило.
Чтобы затейные начались беседы…
Батюшки! Ночи-то в России до чего ж темны.
Попрощайтесь, попрощайтесь, дорогие, со мной, я еду
Собирать тяжелые слезы страны.
А меня обступят там, качая головами,
Подпершись в бока, на бородах снег:
«Ты зачем, бедовый, беседуешь с нами,
Нет ли нам помилования, человек?»
Я же им отвечу всей душой:
«Хорошо в стране нашей, — нет ни грязи, ни сырости,
До того, ребятушки, хорошо!
Дети-то какими крепкими выросли!
Ой и долог путь к человеку, люди,
Но страна вся в зелени — по колено травы.
Будет вам помилование, люди, будет,
Про меня ж, бедового, спойте вы…»
«Я полон нежности к мужичьему сну…»
Я полон нежности к мужичьему сну.
Пахнет в доме овчинами, жена спит,
Грубые руки ее раскинулись — два крыла,
Легкая влага у нее на лице.
Падает низкий, тяжелый потолок,
Мертвые мухи в паутине висят,