Нигде я не теряюсь,
Везде я попадаюсь,
Ворую я на воле,
Ворую и в неволе.
И где бы мне ни ботать,
Лишь бы не работать.
Картежник
Теряет время по-пустому,
Года своей бесценной жизни
И вместо дела золотого
Укором служит для отчизны.
Шептало
Шепчет все шептало
Голосом усталым:
Золота немало
У Ивана Сало,
Тот неблагонадежен,
У того потрава,
Весь пустырь исхожен,
Отпуск Иванову не положен,
Этот возмутителен,
Этот заразителен,
Этот омерзителен —
Быть ведь надо бдительным.
ОчковтирательБасня
Ему житье, ему «лафа»,
И на душе отрадно,
И жизнь, как в сказке, хороша,
Восторженна и ладна.
Чернее черного дела
И жесткие морозы,
Но в розовых очках ему
Цветут лишь розы…
Что боль, страдания других?
Чужды и непонятны.
И он твердит: «Все хорошо!
Все ясно и понятно!»
Кругом разлад, кругом позор…
«Терпи, терпи, приятель…
Воздастся в будущем вдвойне», —
Твердит очковтиратель.
Но стоит сбить ему очки,
И вот других не хуже
Заплачет он и заскулит
В своей проклятой луже…
Апофеоз
Горит огонь в душе моей,
Хотя на улице мороз.
Пускай хоть на закате дней
Придет апофеоз.
Мечты
Хочу прожить полвека,
Хоть это мало человеку,
Но если проживу я дольше,
То натворю — побольше!
Спасибо судьбе
Я человек — не рыба,
За то судьбе спасибо.
И чудеса на воле
Творил я и в неволе.
Жадность
Объять все необъятное
И жить, куда там век,
Понять все непонятное —
Ведь я на то и человек.
Освобождение
Увидел в августе шестом
Я луч освобожденья.
Зовет надежда в сумраке густом
К эпохе Возрожденья.
К рождению
Живу почти полвека,
А счастья нет.
Что нужно человеку,
Того как раз и нет.
Балхаш
Здравствуй, здравствуй, наш
Необъятный Балхаш!
Ночь в Батумской тюрьме
Палачи в тюрьме пытают,
И стоит истошный крик.
Там наручники сверкают,
Искажая лик…
Это ночь в тюрьме настала,
Жутью отдается…
Сумасшедшего октава
Громко раздается.
Кто-то плачет, кто-то стонет,
Дико засмеется,
Кто скрежещет, кто-то тонет,
Матом вдруг ругнется.
В Грузии
Я в Грузии бывал,
Прекрасное видал,
Купался в Черном море,
Но в сердце — горы горя.
Я в аду родился
Я в аду родился,
Я в аду издох…
За культуру бился
И занемог…
Для чего родился?
Для чего я жил?
Толку не добился
И навек остыл…
Жизнь кругом загадка,
Жизнь кругом вопрос,
В чем ее отгадка,
В чем ее запрос?
Я в аду родился,
Я в аду издох,
Кровью обагрился
Мой последний вздох.
Ирония
Вот судьбы ирония:
В стране Лимонии
Нет благовония
И хаос у закония.
Вождю
Народными устами,
Что звонче всякой стали,
Тебя мы величаем:
Живи, живи, наш Сталин!
К 70-летию И. В. Сталина
Наше горе
Родилось в Гори.
Сталин
Залез неправедно на трон
Кровавейший Нерон
И тем прославился,
Что с народом как мясник
Расправился.
«Времена теперь меняются…»
Времена теперь меняются,
Времена теперь не те,
Зэки выпускаются —
Конец темноте.
Александр Чижевский
Александр Леонидович Чижевский (1897–1964). Ученый-энциклопедист, поэт, художник. Арестован в 1942 году, находился в заключении в 1942–1950 годах — челябинская тюрьма Ивдель, шарашка в Кучине, Карлаге, затем до 1958 года в ссылке в Караганде.
Автор двух сборников, изданных в 1910-е годы, посмертное издание «стихотворений» — Москва, Современник, 1987 год. В настоящей подборке часть стихотворений А. Л. Чижевского печатается впервые по материалам, полученным в 1970-е годы от вдовы поэта Н. В. Чижевской.
«Что человеку гибель мирозданья…»
Что человеку гибель мирозданья —
Пусть меркнет неба звездная порфира
Страшитесь же иного угасанья:
Мрак разума ужасней мрака мира!
«В смятенье мы, а истина — ясна…»
В смятенье мы, а истина — ясна,
Проста, прекрасна, как лазури неба:
Что нужно человеку? — Тишина,
Любовь, сочувствие и корка хлеба.
Сентябрьский день
Поет под дугой колокольчик,
Поет он о доле людской,
Поет — и за сердце хватает
Осеннею терпкой тоской.
На небе всё тучи да тучи,
В безлюдье буреют поля,
И дремлет покорно и молча
Усталая матерь-земля.
И пыль — только пыль вековая
Подолгу висит над глухой
Исхоженной, древней дорогой
Своей пеленою седой.
Холодные синие дали,
Унылая голь деревень,
И плачет… О чем же он плачет,
Озябший сентябрьский день?
Близка мне твоя обреченность,
И сладок мне горький твой хлеб…
О Русь, мы разделим по-братски
Превратности темных судеб.
Примирение
Катись, катись, родимая телега,
По древней, по проселочной дороге.
С небес следит мерцающая Вега,
А мысли тонут в бесконечном Боге.
И вдруг душа, озлобясь, негодует
На этот мир… Но, исходя в томленье,
Вновь остывает… Свежий ветер дует
Навстречу мне! О, сладко примиренье!
Гемонии
Один лишь Рим создать мог эту мерзость —
Упадка Рим, Рим — цезарей, Рим — зверств.
Уже тогда над темной его славой
Сгущалась ночи стынущая мгла,
И день своей истории продлить
Ему уже никак не удавалось.
Ни Тацит, ни Виргилий, ни Гораций,
Ни Юлий Цезарь, ни Октавиан —
Ничем бесславное паденье Рима
Предотвратить, увы, уж не могли:
Величие оканчивалось там,
Где черствость сердца начиналась…
Где безрассудство попрекало ум,
Где разум уступал невеждам власть,
Где беззаконие вошло в закон.
Где ж были вы, великие умы?
Гемонии! Широкие колодцы
Со стенами отвесными, прямыми,
Вверх выбраться нельзя: уж таковы
Песчаником обложенные стены!
За городом, в пустующих местах,
Как злое преисподней проявленье,
Они зияют нестерпимым смрадом,
И этот смрад удушливым потоком
Пустынную окрестность заливает.
Взгляните вниз — печальные останки:
Скелеты, черепа, грудные клетки,
Берцовые и бедренные кости,
Тазы, наполненные черной слизью,
Иссохшие чернеющие трупы,
И трупы в рваных, выцветших одеждах,
С лохмотьями и лоскутами мяса,
И мертвецы, распухшие, как бочки.
Вот — черный саван; золото волос
Горит на нем в луче звенящем Солнца,
Проникшем в полдень в сумрачную яму:
Льняные волосы так золотятся,
Как бы живущему принадлежат.
А вот и труп собаки желтой масти:
Полакомиться прыгнула сюда,
А выбраться никак уж не могла
И сдохла, разделив судьбу людскую, —