Бок о бок с человеком — его друг.
Но что-то шевельнулось в глубине…
Рука приподнялась и опустилась…
Он жив, он жив — преступник молодой:
За оскорбление сюда заброшен
Его величества — тирана Рима.
Десятый день без пищи и воды
Средь страшных мертвецов сосуществует,
В парах невыносимо сладких тлена,
Порою смотрит в голубое небо
И явь свою, как сон, воспоминает.
А ночью звезды тонкими лучами
Глядят не наглядятся на могилы
Живых существ, и падает порой
Горючая слеза из глубины
Сочувствующей немощной вселенной…
Но ни одна горючая слеза
Еще с небес на землю не упала,
И ни одна небесная звезда
Не покарала палача-владыку
И не сожгла мучителя-тирана.
А много, много уж тысячелетий,
Как люди все о чуде помышляют
И в небо смотрят с радостной надеждой.
Но тщетны все надежды человека!..
Парфенон
Нетленный образец предельной красоты,
Твой камень порыжел; местами — сер и черен,
Твой мрамор выщерблен… О, как он был упорен
Напору времени, тоски и темноты.
О, пусть на твой карниз теперь садятся птицы
И гнезда сотворят меж трещин вековых,
Пусть козы ищут трав средь плит — камней твоих,
И ветер у колонн в томлении кружится.
Лишь морю, что вблизи в лазурной зыби спит,
Всё в солнечных огнях, как то бывало ране,
Еще сродни твой дух — великое дыханье,
Сверкающий твой свет, твой мрамор и гранит.
Живопись
Я с детства полюбил искусство живописца,
Но не того, кто трудится над человеком,
Стремясь изобразить гармонию ума
В челе высоком, в ясном, светлом взоре,
В морщине меж бровей, глубокой и прямой;
Иль ум мятущийся, взрываемый страстями,
То постановкой глаз, то дрожью крыльев носа,
То складками у губ, порочных или злых;
Или презрительное око властолюбца —
Холодностью зрачков, надменных и слепых,
Иль горделивой постановкой торса…
Нет, не влекут меня ни люди, ни толпа,
Ни техники высокой проявленье
В картинах битв, походов, разрушений!
Природу без людей люблю на полотне,
Природу чистую, не попранную нами,
Без человека даже, Бог с ним, с человеком!
Как хороши весной родимые поля:
По небу синему гуляют облака
То в ясном серебре, то в розовой одежде,
В межах и бороздах веселая вода
Небесную прогулку отражает;
Кой-где синеет снег — весенний рыхлый снег,
Укрывшийся тайком в тени амбаров, риг,
В канавах, рытвинах.
А черная земля — в лиловой кисее,
Вся в комьях, влажная, и изредка уже
Видны на ней зеленые побеги.
Как радостно увидеть где-нибудь поодаль
Ярко-зеленую полоску —
То всходят озими, — иль натолкнуться вдруг
Средь буро-фиолетовых полей
На первые весенние цветы:
На синюю прорезку, на подснежник,
На бледно-синий гиацинт, фиалку
Иль группу разноцветных анемонов,
Лиловых, белых, желтых…
Люблю полей широких вереницы
С хлебами зрелыми: пшеница, рожь, ячмень —
Всё в яркой желтизне, как в новой позолоте,
Когда гуляет по просторам теплый ветер,
Колеблются, колышутся хлеба,
Нестройными рядами растекаясь
По безграничному пространству земли русской.
В полях и на лугах, среди зеленых трав,
Как хороши цветы в своем беспечном хоре
С великолепной разновидностью окрасок:
Ромашка, колокольчик, василек,
Собранье ирисов, там — разноцветка, мальва,
Столетник, львиный зев, чертополох —
Синеют, розовеют, золотятся.
Сюда, художник, — вот твоя палитра…
А осенью поля совсем преобразятся —
В темно-коричневый оденутся наряд.
В межах и бороздах иная уж вода,
Осенняя вода, — на вялом солнце блещет
Иль отражает серые, безжизненные тучи,
Бегущие по бледному, болезненному небу.
Но милы мне в погожий день осенние поля!
Я цвет люблю увядшего жнивья
И скошенной травы на заливных лугах;
Осенние и редкие цветы еще сияют
Уже поблекшими, но нежными тонами:
Ромашка желтая, бессмертник, астры, вереск,
Полынь, козлобородка, горечавка,
Белеет здесь дурман, там розовеет мята —
Сиреневые, красные и желтые оттенки —
И по сырым местам синеют незабудки.
Посмотришь вдаль — и дали так прекрасны —
Влекущие загадочные дали,
С тончайшей дымкой светлого тумана.
Приблизишься — и видишь, как туман
Колышется, плывет меж золота берез,
Багряных листьев клена иль калины,
Осины трепетной иль дуба
С еще темно-зелеными листами
Иль сизой жимолости.
Осенняя пора — ярчайшая палитра!
Здесь сурик иль кармин, краплак, осенний цвет,
Зеленая земля и охра золотая,
А горизонт — в живом поль-веронезе, жидком тоне.
А выше там — ультрамарин, индиго, тон глубокий.
Прозрачно небо, ясно, далеко от человека.
Когда же свежий снег ковром пушистым, белым
Покроет все вокруг — и дали, и поля,
И с неба спустится свинцово-синий полог,
Волнующие краски пропадут
И мертвое наступит безразличье, —
Я в лес иду природу наблюдать.
Здесь даже в серый день торжественно звучат
Усыпанные звездами алмазов
Серебряные ризы елей, сосен,
С темно-зеленой бархатной подкладкой.
Сквозит еще последняя листва —
Коричневое золото и медь,
Зелено-желтая яшма,
Лиловый аметист,
Рубиновые отблески осин
Иль ярко-алые кусты кровавой свидены,
На белоснежном поле, с синевой в тенях.
Спокойствие и благодать вокруг!
Но, если солнце вдруг, сквозь тучи и метели,
Свой завоюет день и на лазурном небе,
Как в собственном дворце, по-царски водворится,
Лес превратится в сказочный чертог,
Святилище снегов, льда, инея, мороза,
И с этой ослепительной картиной
Уж кисть художника не может совладать.
Все блещет, все сверкает, все горит —
Искусство здесь бессильно!
Тут краски самых лучших фабрик
И драгоценнейшее полотно
Художнику помочь не могут!
Но кисть свою, художник, не бросай!
Пусть трудности тебя не остановят
И школою хорошею послужат
Для всех других твоих преодолений.
«Мастабы, пирамиды и гробницы…»
Мастабы, пирамиды и гробницы
К нам донесли от сгинувших эпох
Египетских поэтов небылицы —
Любовных радостей блаженный вздох.
При мумиях — древнейшие границы
Поэзии, и из заветных крох
Мы бережно слагаем вереницы
Сердечных человеческих тревог.
Так в мир иной стремились египтяне
Унесть любви неповторимый дар
И запасались в смертный путь заране
Стихом любви — врачом всех бед и кар.
Осирис рек: придет жених к невесте!
Любовь и смерть отныне слиты вместе.
Бесконечности
Даны нам бесконечности на небе:
Пространство внеземное бесконечно,
И звезд числа вовек не перечесть.
А на земном пределе беспредельны:
Пучиной вод — моря и океаны,
Песком зыбучим — жгучие пустыни
И жгучей скорбью — сердце человека.
Пирамиды
Хеопс, Хефрен и Микерин —
Три величайших пирамиды,
В надземном строе, как один,
Стоят Осирисы — Исиды.
О, славься двойственный союз,
Поднявший властными руками
На высь невероятный груз
И мысли воплотивший в камень.
Безвестный, черный труд рабов,
Тиски безжалостных законов,
Не средоточие гробов
Великолепных фараонов, —
И не позором в мир глядят
Неимоверные махины,
И не цари в камнях царят,
О, каменные властелины!
А в форме мысль оснащена,
Чтоб вышли наконец из нор мы:
Здесь тайна светится до дна —
Геометрические формы!
Ориентируя к звезде
Математические сваи,
Как много понимали те,
Кого мы мало понимаем!
Еще столетия пройдут,
Пока Осирисы — Исиды
Нам в руки мудрость отдадут
Всех элементов пирамиды.
Беотийские ключи
В Беотии бьют два ключа священных.
Один — ключ памяти. Глотк
аЧтоб вспомнить все — и доброе, и злое —
И к прошлому вернуться в тот же миг.
Другой — забвенья ключ. Единой капли
Достаточно, чтоб мир забыть безмерный,
И, просветлев, душой переродиться.
Священные ключи! О, если б можно
Струей воспоминанья и забвенья
На жизнь свою с избытком запастись,
И новый день по-новому построить,
И жить добром, не памятуя зла.
Гимн СолнцуЕгипетский памятник XV века до н. э
Чудесен восход твой, о Атон, владыка веков вечносущий!