Ты — светел, могуч, лучезарен, в любви бесконечно велик,
Ты — бог, сам себя пожелавший; ты — бог, сам себя создающий,
Ты — бог, все собой породивший; ты — все оживил, все проник.
Ты создал прекрасную Землю для жизни по собственной воле
И всю населил существами: на крыльях, ногах, плавниках;
Из праха поднял ты деревья; хлеба ты размножил на поле
И каждому дал свое место — дал пищу, покой, свет и мрак.
Ты создал над всем Человека и им заселил свои страны;
В числе их Египет великий; границы провел ты всему;
Все славит тебя, все ликует, и в храмах твоих музыканты
Высокие гимны слагают — живому творцу своему.
Приносят державному жертвы — угодные жертвы земные,
Ликуя и славя, о Атон, твой чистый и ясный восход;
Лучей золотых, живоносных не знают светила иные:
Лик Солнца единобессмертный все движет вперед и вперед.
Я — сын твой родимый, о Атон, взносящий священное имя
До крайних высот мирозданья, где в песнях ты вечно воспет;
Даруй же мне силы, о Атон, с твоими сынами благими
Дорогой единой стремиться в твой вечноликующий свет.
Пирр
Тебя влекли великие мечтанья
О несравненной родине своей,
Заложником, скитальцем ли изгнанья,
Царем эпирским — ты был верен ей.
И при дворе роскошном Птоломея,
В Александрии, средь наук и муз,
Одну мечту растил ты, и лелеял,
И нес ее, как вожделенный груз.
В родных горах, под дубами Додоны,
У Ахеронта тайномудрых вод
Ты видел сны: победные знамена
И гесперийский эллинский народ.
И охватил ты Греции пределы —
От Падуса по синеводый Нил,—
И италийские водоразделы
В своих мечтах в одно соединил.
Ты мнил закончить Александра планы
И взять над целым миром перевес,
В единое слить варварские страны
И влить туда всеэллинский прогресс.
Действительность убила не жалея
Твои прекрасносозданные сны —
С трудом тебе досталась Гераклея,
Не помогли при Аскуле слоны.
И, сломленный в бою при Беневенте,
Как Одиссей, ты Левкофеи ждал,
Что вынесет в счастливейшем моменте
Из моря бед — тебе покорный вал.
Еще огнем щиты твои сверкали,
И вымпел бдил на царском корабле,
Судьба разбила помыслов скрижали,
Векам их сдав в язвительной хуле.
Но предвосхитил ты непостижимо
Незыблемый истории закон:
Не эллины легли в подножье Рима,
А Рим был эллинизмом покорен.
Гете
История, не думая, тебе простит:
Пороки, слабости, ошибки, заблужденья
За сверхвеличие бессмертных дел твоих.
Но лишь двух слов простить не сможет — не простит:
Кровавых слов, начертанных, как осужденье,
Тобой на смертном приговоре: «Auch ich»[23].
«Все приму от этой жизни страшной…»
Все приму от этой жизни страшной —
Все насилья, муки, скорби, зло,
День сегодняшний, как день вчерашний, —
Скоротечной жизни помело.
Одного лишь принимать не стану:
За решеткою темницы — тьму,
И пока дышать не перестану
Не приму неволи — не приму.
Стихия тьмы
Течет таинственно живущего вода
Из вечной темноты в Земли ночное устье.
Свет — мимолетный миг, а вечность — темнота,
И в этой темноте томящее предчувствье.
Там Солнце черное на черных небесах
Свой испускает свет, невидимый и черный,
И в черной пустоте на черных же лучах
Летит в пространство весть о мощи необорной
Там реки черные медлительно текут,
Меж черных берегов волнуются и плещут,
И зыби черные по лону вод бегут
И блики черные в невидимое мещут.
И мы все бродим там — мы те же и не те,
Как бродят призраки, видения, фантомы;
О, двойственная жизнь — очами в светлоте,
А умозрением — во мраке незнакомом.
Тьма, тьма везде! Эреб! Зияющая тьма!
Круженье черных звезд и черных электронов.
В фантасмагории — безумие ума,
Но в том безумии — неистовство законов.
Плиний Старший
Г. Н. Перлатову
Ты скипетр нес природы изученья
И созерцал торжественно один,
Как погибали в лаве изверженья
Помпея, Геркуланум и Стабин.
Ты наблюдал за свистопляской фурий
И не закрыл внимательнейших глаз,
Когда в тебя ниспровергал Везувий
Кипящий дождь и ядовитый газ.
Ты устоял пред бредом бездны черной,
Глядел в нее, не отвратив лица:
Познанья Гений — истинный ученый
Был на посту до смертного конца.
«Он был открыт из недр земли великой…»
Он был открыт из недр земли великой —
Близ тихих вод священного Илисса —
Осколок величайшего искусства,
Обломок торса: две прекрасных груди;
Одна прикрыта тканью легковейной,
Нагая же, как яблоко, округла,
Налита материнством первородным,
Насыщена безмерностью любви…
От времени, от солнца и дождей
Обломок мрамора стал бледно-желтым,
Точь-в-точь похожим на живую плоть,
С чистейшим благородством линий,
Как воплощенье вечной красоты.
И кажется, что каменная грудь
Живет живой, до краю полной жизнью:
Вот-вот она поднимется сейчас,
Вберет в себя благоуханный воздух,
Торс дивный оживет, зашевелится,
В афинянку чудесно превратясь.
Две буквы
Над старым, позабытым уж стихом
Стоят две буквы — милой девы имя,
И сердцу говорят они тайком;
Ее уста сливалися с моими.
Давно в могиле превратились в прах
И тела шелк, и синих глаз сиянье,
И только лишь в одних моих стихах —
В моих стихах — ее существованье
Еще продлиться может краткий срок:
Всему предел положен справедливый!
О, этих букв я вычеркнуть не мог,
Окаменев в кощунственном порыве!
«Как сладостно не быть — распасться в вещество…»
Как сладостно не быть — распасться в вещество,
Во прах, в материю, все помыслы утратить,
Все чувства потерять, и духа естество
Изъять из злобных и кромсающих объятий!..
Уйти в бездумный тлен! Сокрыться от лучей
Черносжигающего, черствого светила
И стать ничем, в безлунной тьме ничьей,
Дабы небытие всецело поглотило.
Ты был иль не был там, а сумма всё одна:
Чередование восторгов и забвений
На древнем кладбище, куда схоронена
Всеразъедающая горечь вожделений.
Мера жизни
Часами я сижу за препаратом
И наблюдаю жизни зарожденье:
Тревожно бьется под живым субстратом
Комочек мышц — о, вечное движенье.
Движенье — жизнь. Сложнейший из вопросов
Но все догадки — всуе, бесполезны.
Возникло где? Во глубине хаосов?
Пришло откуда? Из предвечной бездны?
Бессилен мозг перед деяньем скрытым:
Завеса пала до ее предела:
Здесь времена космические слиты
В единый фокус — клеточное тело.
Я тон усилил до органной мощи
Катодной схемой, — слышу ритмы струек:
Несуществующее, а уж ропщет!
Неявленное, а уж протестует!
Должно быть, жизнь — заведомая пытка —
В зародыше предвидит истязанье:
В развертыванье жизненного свитка
Звучит по миру жгучее страданье.
Но страшны тоны сердца, и тревога
За бытие земное не случайна.
Да, мера жизни — это мера Бога
И вечно недоступная нам тайна.
По Феогниду
1. Раб
Гордо главы не носить порожденному в черной неволе:
Согнута шея раба, гнется затылок его.
Нет, гиацинту и розе не цвесть на колючем бурьяне —
Так и свободным не быть жалкому сыну рабы.
2. Смерть
Право, для смертного лучшая доля — совсем не рождаться,
Солнца палящих лучей лучше не видеть совсем,
А коль родился, скорее к блаженным Аида воротам:
Сладко во гробе лежать, черной закрывшись землей.
Сократ