Загадочны судьбы закрученные путы,
Темно грядущее, и правда далека:
Постичь тщету, перешагнуть века
И, славословя, выпить яд цикуты!
«Немного любит тот, кто любит меру…»
Немного любит тот, кто любит меру,
Рассчитывает каждый поцелуй,
Кто страсти пыл готов принять на веру,
Но не коснись, не требуй, не тоскуй.
Как осторожен тот, кто мало любит,
Соизмеряет ласки и слова.
Пародия любви — его осудит:
Он лжет любви и любит ли едва?
Любовь — вне меры: пламень вдохновенный
Охватит душу и сожжет дотла.
Но как измерить глубину вселенной?
Но как зажечь потухшие тела?
«Орлиный ветер веет мне навстречу…»
Орлиный ветер веет мне навстречу,
Плыву я к северу на утлом челноке.
Я на пути своем спасения не встречу
И не найду себе я друга вдалеке.
Там — одиночество. Там — тундры и туманы,
Болота зыбкие и Солнца круглый ход,
И непосильный труд, и новые курганы,
И жизни неминуемый исход.
Созерцание
Мне ничего не надо в мире:
Я — созерцатель, я — один.
Я наблюдаю, как в эфире
Клубится еле зримый дым.
Будь то игра воображенья
Или оптический обман
Без смысла, веса, без значенья:
Он мне — единственному — дан!
Пускай проходят люди мимо —
Он недоступен никому:
Элладе, Вавилону, Риму,
Лишь — созерцанью моему.
Пускай незрящие смеются —
Им этот знак непостижим:
В эфире горнем дымки вьются,
Богам понятные одним.
«Темно вокруг тебя, и страшно бытие…»
Темно вокруг тебя, и страшно бытие.
Благодари судьбу, а не пытай ее.
Неверен солнца свет: все — бред, все — тлен: пойми!
И даже черный день как дивный дар прими.
«Спокойствие души — ценнейший дар Земли…»
Спокойствие души — ценнейший дар Земли,
Ненарушимое, возвышенно-благое, —
И размышления плывут, как корабли,
Из пристани ума в приволье мировое.
Там остров, среди бездн, умудренно — один
Парит в неведомом для смертного цветенье.
Там Истина живет, как некий властелин,
В недосягаемом своем уединенье.
Фивы ночью
Золотознойный день над Африкой погас.
На небе засверкал Луны латунный глаз
И медленно повел — осмысленно-печален —
По древним письменам торжественных развалин.
Зеленотканный свет над мраком раздробив,
Внедрился верткий луч во прах стовратных Фив,
Расшевелил его потоками мерцаний
И воссоздал ряды полупрозрачных зданий.
И лишь Атона храм на площади возник,
Как жертвенник поднял свой огненный язык
На недоступные, священные ступени
И лижет Сириус — владыку наводнений.
Тщета
В необозримой урне мирозданья
Покоится таинственное море
Горючих слез, пролитых на Земле…
Но тщетны все стенанья человека:
Они вспорхнут, как призраки, над бездной
В дымящихся, пылающих одеждах,
Над морем слез взовьются высоко
И, растворясь, исчезнут во вселенной.
И море слез, чистейших слез людских,
Бескрылый их полет не отразит.
Нефертити Тутмоса
Увековечен лик прекраснейшей царицы:
Любовно-алчных губ пленительный изгиб,
Глаза как миндали, как копий строй — ресницы…
Художник обречен: взглянул он — и погиб.
Эмблема женщины! Он нес тебе искусство
За красоты печаль средь рева вечных труб.
Тысячелетия. Пески. Нил. Тишь. Все — пусто,
Но сладострастие трепещет в бездне губ.
Вдохновение
Аполлинийский ветер веет,
Смятеньем страстным обдает —
Душа трепещет и немеет
И устремляется в полет,
Неудержимый, безымянный,
С невероятной быстротой, —
Полет в неведомые страны,
Где не бывал еще никто.
В снахНабросок
Меня томили сны — предвестники несчастья,
Навязчивые, сумрачные сны…
То опускался я по тесному проходу
Во глубину какой-то преисподней,
И тяжкая земля дыханье мне давила,
Катилась тьма за мной,
И липли ноги к плитам,
Как бы налитые свинцом,
А из кромешной тьмы
Мильоны жадных рук
Меня ловили, удержать пытаясь.
И я бежал все ниже, спотыкаясь,
По плоскости покатой и неровной
В глухую черноту…
То подымался вверх внутри огромной башни,
Залитой сплошь зелено-желтым светом,
По лестнице шатающейся, скользкой.
Земля проваливалась в безызмерность,
С испугом я смотрел на это удаленье
Сквозь узкие непрочные ступени,
И больно сердце трепетало,
И дух захватывало мой
При взгляде в пропасть.
И чудилося мне, что сверху пасть —
Дракона пасть разверзнута была,
И зубы лязгали, и тлел язык
Багровым, но холодным светом.
Но шел я выше, выше,
Неведомою силою влекомый,
И страшно было обернуться,
Как будто бы за мной неподалеку
Неслышными шагами
По той же лестнице
Ступало нечто — существо
Всесильное, но не земного мира —
И страшное, как сгусток теней ада…
Зелено-желтый свет мерцал,
Фосфоресцировал, струился,
От трупов исходя, от трупов тлеющих,
Лежащих в нишах этой башни.
Гробница? Склеп? Безмолвные тела
Свой отвратительнейший смрад распространяли,
И грудь мою томило тошнотой…
Одолевая головокруженье, я шел все выше, выше
И наконец вступил на крышу этой башни
И замер там в остолбенении.
Передо мною пропасть обнажилась,
В которой тучи темные клубились,
Как бы тела живые, но без формы.
А сверху, в небе, стройными рядами
Неслись чудовища
С безумной быстротою,
Друг друга обгоняя…
Но тут я пробудился
И был избавлен от кошмара.
Человеку
Подобно Прометею
Огонь — иной огонь —
Похитил я у неба!
Иной огонь — страшнее всех огней
И всех пожаров мира:
Я молнию у неба взял,
Взял громовые тучи
И ввел их в дом,
Насытил ими воздух
Людских жилищ,
И этот воздух,
Наполненный живым Перуном,
Сверкающий и огнеметный,
Вдыхать заставил человека.
Сквозь легкие, через дыханье
Провел его я в кровь,
А кровь огонь небес
По органам и тканям
Разнесла, и человек
Преображенный ожил!
Один лишь раз в тысячелетье,
А то и реже
Равновеликое благодеянье
У природы
Дано нам вырвать.
Вдыхай же мощь небес,
Крепи жилище духа,
Рази свои болезни,
Продли свое существованье,
Человек.
Голос римского раба
Где Тессейон, где Эвменидов храм?
Афинский раб прибегнуть мог к богам,
Нам нет прибежища, и нет защиты нам:
Простерты мы в бессилии и злобе.
Смотрите же, что свершено кругом:
Законов честь гниет, как мертвый ком,
Свобода попрана кровавым сапогом,
В гробах они — и тлеют мирно обе.
«Ра
кушку принес я с берега морского…»
аР
аВычистил ее и положил на стол,
И поет она средь шума городского
Песню мне о том, как волны лижут мол,
Как дымится моря пена золотая,
С ветром вперегонки движется волна,
И смеется Солнце, в бездны залетая,
Чтоб вселить веселье в мрак морского дна.
Наступление мифологической ночи
Sal equis iter rep ressit
ungulis volantibus
Лишь только знак подаст Юпитер,
Как будет тьма и тишина
В пространствах неба необъятных
Немедленно учреждена.
Так Солнце — жгучий повелитель