И в одних лишь стихах я найду
Всех бесчисленных ран излеченье…
Матери
Для тебя мои письма — вдвойне доплатные:
Плачем платишь ты за недомолвки мои.
Жизнь — поток, где по дну волочу свои дни я,
Где покорна ты воле всесильной струи.
У тебя нет гнезда — у меня нет приюта:
Я живу неизменно лишь в сердце твоем.
В нем хранишь незапятнанной душу мою ты,
И, пока оно бьется, — незыблем мой дом.
И сквозь строй испытаний надеждой ведомый,
Я прошу: дотяни, дотерпи, доживи,
Чтобы я не остался без мамы — без дома,
Без уюта и ласки, тепла и любви…
«Я тоскую по женщине. Женщина снится мне…»
Я тоскую по женщине. Женщина снится мне.
Как прекрасна она, снится мне по ночам.
Я не знаю, какая, с какими ресницами,
Как волос ее волны текут по плечам.
Я тоскую по женщине. Днями горячими
Ее образ непознанный передо мной.
Дышит женщина силой любви нерастраченной,
Ширью неба и сочностью плоти земной.
Я тоскую по женщине. Сколько ни плакал им,
Для меня ее люди найти не смогли.
Лишь намек ее облика — статуя с факелом,
Что взметнулась на грани воды и земли.
«Самая длинная ночь в году…»
Самая длинная ночь в году.
Зимнее солнцестояние.
В эту ночь я к тебе приду,
Преодолев расстояние.
Если ты будешь еще ничьей,
Вспомни, тоской волнуема,
Ту из июньских куцых ночей
С клятвами и поцелуями.
Дню сокращаться больше невмочь,
Он изнемог от сжатия.
Будем с тобою пригубливать ночь
И, как бокал, осушать ее.
В час, когда станет бокал пустым,
Выпитый лаской жадною, —
Может, июньской ночи простим
Краткость ее досадную?
«Мне даже негде встретиться с тобой…»
Мне даже негде встретиться с тобой,
И нам уединиться невозможно.
Одна зима неслышною стопой
Проходит по-кошачьи осторожно.
Мы под мечом взметнувшимся живем,
Преследуемы, точно иноверцы…
Но место есть, где мы с тобой вдвоем:
На самом дне невылитого сердца.
«В моем ненаписанном томе…»
В моем ненаписанном томе
Нечаянной искрой мелькнет
Походная песенка «томми»,
Как беглая запись в блокнот.
Пыль дорог, пустынь и прерий
Ты в созвучия облек:
Путь далек до Типерери,
Путь далек.
Пускай облетают страницы,
Сухим листопадом шурша, —
Не надо судьбы сторониться —
И будет она хороша.
Все познаешь в полной мере,
Для всего настанет срок.
А пока — до милой Мери
Путь далек.
Судьбина в дорожной истоме
Трясет, как возок без рессор.
Пою твою песенку, «томми», —
Солдат, весельчак и боксер:
Чтоб лететь, по-детски веря,
Как на лампу мотылек…
Путь далек от Типерери,
Путь далек…
Вслед этапу
Нине Веселитской
Дорожный снег лежит корой березовой,
Перед рассветом площадь как пустырь.
С зарей тебя, боярыню Морозову,
Увозят в дальний монастырь.
Стрельцы гуськом шагают вслед за старшими,
А под санями колеи скулят,
Как будто под ногами патриаршими —
Полы скрипучие палат.
Рогатка перед крайнею заставою —
Твоей Москвы последняя верста.
Привстав, ты осеняешь златоглавую
Крестом крамольным в два перста.
А колокольцев буйство — словно вольницу
На мятежи скликающий набат…
Тебя пою я, гордую раскольницу,
Тебе твержу я невпопад:
Ты повтори руки своей движение,
На подвиги меня благослови:
Хочу принять души самосожжение,
Как очищение в любви!
Отрывок
За нестерпимо дерзкий слог
И смех, нередко едкий,
Меня в столицу приволок
Сотрудник контрразведки.
Сперва я брошен был в подвал:
Он выглядел прескверно
И мне надежд не подавал,
Как надпись на Инферно.
Мне все мерещился расстрел:
Он жуток был, без шуток.
Я года на три постарел
За первых трое суток.
Но внес, у предка взяв взаймы
Отваги богатырской,
Балладу Редингской тюрьмы
Я в быль тюрьмы Бутырской.
И, как таинственный Сезам,
Душа раскрылась перед Москвой,
которая слезам
Ни капельки не верит.
Был суд — и вот я в ОЛП
При маленьком заводе,
Где мой двойник исчез в толпе,
Шумящей на разводе.
А сам поэт, все помня
По, Сонаты и соборы,
Витал в своих виденьях по
Ту сторону забора…
… … … … … … … … … … … … … … …
Он повторился, этот год,
Такой же, троекратно,
И вот четвертый свой приход
Справляет аккуратно
Зеленоглазая весна,
Сосульки с крыш срывая,
Как свист срывает висуна
С гремящего трамвая.
И мечет, страсти распаля,
В изменчивости марта
В игру в проталинах поля,
Как меченые карты…
Бродячих слухов племена,
Что с надеждой доброй,
Попав в глухие времена,
Погибли, аки обры…
Зародыш тут поэмы есть,
Рожден пока отрывок,—
Но сколько может перенесть
Мой авторский загривок?
Друг, мне желающий добра!
Ты дал совет поэту
Умолкнуть… Вижу, что пора
Последовать совету!
«Воркута, Воркута, Воркута!..»
Воркута, Воркута, Воркута!
Ни ствола, ни пенька, ни куста.
Бесприютных пространств пустота,
Тундры тягостная немота…
Воркута, Воркута, Воркута!
Многомесячная темнота.
Десен яростная краснота.
Зубы сами бегут изо рта,
Где Полярного круга черта
Отчеркнула тебя, Воркута!
«Кто соберет когда-нибудь стихи мои…»
Кто соберет когда-нибудь стихи мои,
Где, как по строгим правилам науки,
По всем законам стихотворной химии
Соединились помыслы и звуки?
Найдется ль тот, кто, ими растревоженный,
Опутан будет слов тончайшей сетью, —
Иль в заполярной почве заморожены,
Они, как мамонт, пролежат столетья?
И юноша, к экзамену готовящий
Работу о забвеньем запыленных,
Найдет их, как словесные чудовища
Времен непоправимо отдаленных?
«Ты знаешь край? Был краем света он…»
Ты знаешь край?
Ты знаешь край? Был краем света он.
Ты знаешь край — бескрайний, беспросветный,
Что даже от окраин отделен
И верст и страхов цифрой несусветной?
Приди туда с котомкой на спине,
Сто дней живи в нетопленной палатке,
Огнем печи любуйся лишь во сне
И с голодом играй полгода в прятки.
Пей витамин из шаровидных колб —
Темно-зеленое подобье морса.
Поставь своей рукою первый столб —
И пот утри, чтоб влажный лоб не смерзся.
Насквозь пропитан запахом смолы,
Ты вроешь брусья первого порога
И, навалив столетние стволы,
Вчерне прочертишь первую дорогу.
И, на ходу приобретая стаж,
Учись на новостройке неучебной,
Ты в топях насыпь первую создашь —
Из воли к жизни, гравия и щебня.
Скажи, укладчик рельсовых полос,
Да есть ли радость средь пустынь другая,
Чем та, что вносит первый паровоз,
Гудками мхи бесшумные шугая?
Ты не искал ни милостей, ни льгот,
Ни скидок на широты и погоды,—
И чем тебе зачтется этот год,
Где каждый день длиной был равен году?
Красный камень
Сумрачна, шершава и стара,
На утюг заржавленный похожа,
Красный Камень — странная гора,
На Урал попавший краснокожий.
А вокруг нее, окаймлены
Лиственниц темно-зеленой ратью,
Не теряя зимней белизны,
Бледнолицые толпятся братья.