О мечте, что канула сказкой недосказанной.
«Я вас видел во сне — вы сидели с гитарою…»
Я вас видел во сне — вы сидели с гитарою
В вашей маленькой комнате у Ильинских ворот.
Все там было по-прежнему, все там было по старому.
Вы играли какой-то старинный гавот.
Приоткрыв своих глаз изумрудные щелочки,
На ковре у дивана котенок дремал,
И китаец фарфоровый с вычурной полочки
Мне, как прежде, приветливо головою кивал.
Абажур терракотовый с кружевными подборами
Создавал в вашей комнате фантастический свет.
И из рамки ореховой с вырезными узорами
Улыбался по-прежнему мой старинный портрет.
Но растаяли вдруг эти прошлого тени,
Я проснулся и понял, что все было сном.
Я увидел холодные голые стены
И решетки узор за промерзшим окном.
Тут, укрывшись тряпьем, спали люди усталые.
Кто-то бредил во сне, кто-то плакал навзрыд —
Видно, горе их всех посетило немалое,
Видно, в жизни немало пережито обид.
Вновь забывшись, я вновь увидал вашу комнату,
Все там было по-прежнему, все, как в лучших мечтах:
И гитара старинная, и китаец фарфоровый,
И ажурные тени… только вы уж не та.
Только вы уж не та, не певунья веселая.
На ресницах, я видел, блестела слеза,
Да из рамки ореховой с вырезными узорами
Равнодушно глядели чужие глаза.
Песня
Моему бедному другу А. Беломестному
Мне кажется, вам интересней,
Чем выслушать длинный рассказ,
Послушать правдивую песню
О наших делах и о нас.
Когда мы ту песню слагали,
То нам подпевала пурга,
И саваном белым лежали
Холодные злые снега.
Далеко от вашего края,
В стране, где метели метут,
Река протекает большая.
Ее Колымою зовут.
Впадает в холодное море,
Теряется в вечных снегах.
И много страданья и горя
На мрачных ее берегах.
Там хлеб на полях не родится,
Там злые туманы плывут,
Живут безголосые птицы,
Бесправные люди живут.
Мы лес называем тайгою,
Мы сопками горы зовем,
Метель называем пургою
И грустные песни поем.
Поем про любимые очи,
Про мрачный холодный забой,
Что летом не знаем мы ночи,
Что солнца не видим зимой.
Как мы, выполняя заданье,
Из мрачных разбуженных скал
Ценою большого страданья
В горах добываем металл.
Как хлеба засохшую корку
Мы здесь научились ценить,
Как скрутку вонючей махорки
Мы другу даем закурить.
Какие цинготные раны
Мы рваным прикрыли тряпьем,
Какие далекие страны
Нам снятся в бараке сыром.
Поем, как от дома далеко
Один за другим уж не раз,
Не кончив проклятого срока,
Друзья умирали у нас.
Я вижу, вы, голову свесив,
Слезу уронили из глаз,
Услышав правдивую песню
О наших делах и о нас.
Моя Голгофа
Все близится желанный жданный час,
Кладущий грани между тьмой и светом.
Что ждет меня и каждого из нас,
Перешагнувшего через черту запреток?..
Я к вам пришел с открытою душой
Из логова затравленного зверя;
Такой, как был — веселый и простой,
Лжи лицемерной, как ребенок, веря.
За эту простоту, за этот чистый пыл
Ждала меня тяжелая расплата:
Ваш приговор так беспощаден был,
Как правосудье Понтия Пилата.
Теперь окончен путь, и на Голгофе крест.
Так по какому же не данному вам праву
Казнить и миловать, забывши стыд и честь,
Казните вы меня, а не Варраву?
Я перед вами и распятый не смолчу.
Мне ни пощада не нужна, ни жалость.
Свое перо я отточить хочу,
Как лезвие холодного кинжала.
Я не могу понять, ужели и теперь
Боитесь вы кровавой злобной тени
Того, кто некогда как беспощадный зверь
Взошел на тронные кремлевские ступени.
Иль, может быть, вы сами таковы,
И вам милы стальные наши цепи,
И это по приказу из Москвы
Здесь снятся сны, час от часу нелепей?..
Вы помните, как мне хотелось жить?
Вы видите — опустошен теперь я.
Какой же счет за это предъявить
Я должен вам, Лаврентий Палыч Берия?
Ни вам, ни мне друг друга не простить!
Я и сейчас в глаза сказать не струшу:
Христос и тот не смог бы полюбить
Того, кто плюнул в человечью душу.
«Года идут, безжалостное время…»
Года идут, безжалостное время
На все кладет свой беспощадный след.
С тех пор, как нас с тобою разлучили,
Прошло тринадцать долгих страшных лет.
Идя дорогой тяжких испытаний,
Пройдя полсвета, выбившись из сил,
Свою любовь — крупинку мирозданья
Я для тебя нетронутой хранил.
И вот теперь, когда мы снова рядом,
Когда для чувства больше нет преград,
Ты смотришь на меня таким же теплым взглядом,
Как и тогда, тринадцать лет назад.
И я хочу сегодня, дорогая,
Сказать тебе такие же слова,
Как в том далеком и счастливом мае,
Когда нам вместе было сорок два.
Я и теперь мальчишески несносен,
Ты у меня по-прежнему одна,
Как будто в нашу золотую осень
Вернулась вновь цветущая весна.
Этюд
Празднично нарядна золотая осень,
Клены обгоняют в яркости закат,
Только лишь у елей и лохматых сосен
Строг и непригляден будничный наряд.
Но зато у елей и лохматых сосен
Ветви не боятся зимних непогод —
Листья умирают в золотую осень,
Хвоя ж и под снегом, и в мороз живет.
А когда на небе заиграет просинь
И упругий ветер налетит вразбег,
Раскачает ветер лапы старых сосен
И с верхушек елей сгонит стылый снег.
Я отлично знаю то, что я не вечен,
Что седое время — груз не по плечам,
Но живые руки протянуть навстречу
Я хотел бы первым солнечным лучам.
«Говорите со мной, говорите, березы…»
Говорите со мной, говорите, березы,
Мне так дорог ваш милый, ваш вечный язык!
То роса у меня на ресницах, не слезы.
Я за годы скитания плакать отвык.
Снова здесь я, на родине, снова я с вами.
И теперь, вероятно, уже навсегда.
Пусть не манят меня заливными гудками
За рекой уходящие вдаль поезда.
Пусть не манят меня в чужедальные страны —
Нету края милей, чем тот край, где я рос.
И не знаю я в жизни болезненней раны,
Чем неволя вдали от родимых берез.
Говорите ж со мной, говорите, сестренки,
Буду слушать ваш лепет, уткнувшись в траву,
Буду слушать, как ветер родимой сторонки
Нежно, нежно шевелит резную листву.
Калужскому Троицкому собору
Здравствуй, товарищ бывший храм,
Безголосая колокольня.
Мы теперь оба с тобою — хлам,
Оба судьбой недовольны.
С верхушки твоей поснимали кресты,
Твою золотую святыню;
А у меня растоптали мечты,
Мой сад превратили в пустыню.
Фундаментом крепко ты в землю врос,
И в этом твое преимущество.
Ты и сейчас стоишь как утес,
Как призрак былого могущества.
Я же шлепок судьбы ощутил
Своей недубленой кожею.
Злой ветер понес меня и прибил
Сюда, к твоему подножью.
Ну что ж, подождем, быть может, придут
Когда-нибудь штукатуры,
Подправят нас и доску прибьют:
Памятник архитектуры.
Татьяна Сухомлина-Лещенко
Татьяна Ивановна Сухомлина-Лещенко (род. 1903). Актриса, переводчица. Арестована в 1947 году. В заключении находилась до 1954 года в Воркуте, лагере «Сивая маска».
Стихи публикуются впервые.
«Воркуют голуби белые…»
Воркуют голуби белые.
Завтра поздняя пасха.
Есть страданью предел, и
День сегодня так ласков.
Сегодня и он тихий.
Тихо лежат его руки.
Как все здесь мне дико.
Господи, прерви мои муки!
Или пошли гроб мне,
Только тогда скорее.
Сделай, чтоб он стал добрым!
Чтоб все стали добрее.
Чтоб страшные люди злые
Зря меня не сгубили.