Чтоб дети мои золотые
Снова со мною были.
Ни в чем я не повинна.
Зла я не причиняла.
О, если б поверить наивно,
Что жизнь начнется сначала!
«Золотые часы в углу стояли…»
Золотые часы в углу стояли.
Бил по сердцу минут молот.
За огромным окном ночные дали.
Кругом тишина. Холод.
Он мне сказал: «Это ваш экзамен».
А я поняла, что нечем
Свалить мне горя огромный камень,
Что обрушился мне на плечи.
Жизнь моя стала передо мною
Вся целиком. Без возврата…
Я поняла с смертной тоскою,
Что я сама виновата.
Не потому, что меня обвиняли
В том, чего не бывало,
А потому, что я всем играла,
Играла всем, чем попало.
Это плата за то, что праздник длился, —
Ни в чем не была я бедной, —
За то, что утехам земным молилась,
Видела только небо.
Я сама захотела упасть на землю
И выдержать иль разбиться.
За это теперь я всё приемлю.
Не петь мне больше, как птице.
Какая пурга за стенами свищет!
Снегами тундра покрыта.
Никакое счастье меня тут не сыщет.
Я всеми давно забыта.
Дороги. Д
уеРай Майорики. Цыгане. Гренада.
За это теперь мне — Крайний Север,
Страницы Дантова ада.
Знаю, что подвига я недостойна,
Что сердце мое не камень.
Но когда-нибудь я скажу спокойно:
«Я выдержала экзамен».
«Тундра… нелюбимая троюродная сестра…»
Тундра… нелюбимая троюродная сестра,
Желтая, как лихорадка.
Трава ее высока и остра,
Ягода зреет несладко.
Ты несогретая, мне тебя жаль,
Твоя мерзлота не растает.
Над тундрой стоит такая печаль,
Какой на земле не бывает.
Этап
Вагон. Свечи огарок душный.
Погаснет — и каюк!
Сигнала поезд ждет послушно.
Нас заперли на крюк.
Разгул звериный у шалмана.
Побоище. Грабеж.
Мелькают лица из тумана.
Кого-то ищет нож.
Пощады нет в кровавой драке!
И стон, и вой, и рык,
И хряк удара в полумраке,
И жалкий женский крик…
Вцепилась я за веру в Чудо.
Не смею отпустить.
Всем существом держать я буду
Ту тоненькую нить.
Она дрожит, а я застыла…
О, только б сил достать
Среди жестокости постылой
Ту нить мне удержать.
Пока не начат путь багровый,
Не отданы концы!
Успеют ли сорвать засовы
Вокзальные гонцы…
Лицо недвижное не выдаст
Мольбы моей немой.
Пощады! Гнев смени на милость,
Теплушки дверь открой!
Верни с этапа нас, о Боже!
Не дай погибнуть нам.
И если человек не может —
Открой нам двери сам!
И вдруг в ответ свистки конвоя,
Поспешный топот ног!
Разгул затих, как гул прибоя,
Заскрежетал замок!
О, Чудо! Распахнулись двери
На жизнь! На лунный снег.
Пусть те, кто в чудеса не верит, —
Поверит им навек…
Навстречу воздух плыл, как счастье,
Из чистоты ночной..
Все принимало в нас участье,
Дышало тишиной…
Мы шли обратно, и дорога
Казалась нам легка.
А ночь была огромной, строгой
И долгой, как века…
Она жалела нас, старуха, —
Полярный конвоир…
Роняла снег, как слезы, глухо
Оплакивая мир.
«Опять весна! Какая прелесть!..»
Опять весна! Какая прелесть!
Дрожит напева нить.
Когда хороший день в апреле —
Какое счастье жить!
И снег, и воздух вместе тают,
На общий лад.
Смешные птицы целой стаей
Мне о весне кричат.
А сердце снова верит в Чудо,
Тихонечко поет,
Как будто всем, для всех, повсюду
Растает вечный лед.
И снова будут на балконах
Ночные фонари
В московских ласковых затонах
Встречать восход зари.
И снова будут пахнуть липы,
И сумерки синеть,
И я забуду — ветра всхлипы
И ледяную клеть.
«Когда говорят: "Какая вы были!.."»
Когда говорят: «Какая вы были!
Вы даже сами не знаете!»
Когда говорят: «Как вас любили!
А вы их вспоминаете?»
Плечи мои в ответ сутулятся.
Я молчу равнодушно.
Только детей да московские улицы
Память хранит послушно.
Семен Виленский
Семен Самуилович Виленский (род. 1928). Литератор.
Арестован в 1948 году. В заключении находился до 1955 года в Особлаге на Колыме.
Публиковал стихи в сборниках и периодике. Стихи, представленные в настоящей подборке, публикуются впервые.
Басня
Куда ни глянь — везде портрет верблюда.
Его правление — восьмое в мире чудо:
Всяк голоден, а жалобщиков нет,
И сыт верблюд и весь шакалитет.
Для безопасности страны
Ловить врагов наряжены
Медведь, Гадюка и Бобер[25], —
Пошла потеха с этих пор!
Непротивленцев злу громят:
Козлят там всяких и ягнят,
И схвачен соловей-артист,
Космополит и террорист!
За хитроумный анекдот
В тюрьму попал старик енот
И вместе с ним гуляка кот —
Обоих взяли в оборот.
Упрям подследственный осел:
— Не подпишу я протокол.
И-а! И-а! Зверям я нужен,
К тому же… родственник верблюжий.
Но всё упрямился зазря:
Теперь он едет в лагеря.
— Признайся честно, заяц белый,
Зачем к зайчихе ночью бегал,
Что п
оИ что мышонку рассказал? —
И заяц начал признаваться:
«У нас была организацья,
Где заводила-воробей
Преступно совращал зверей:
— Чирик-чирик-чирик, ребята,
Верблюд-то наш — злодей треклятый!
Чирик-чирик, он всех орлов
Намерен превратить в ослов;
Уже под пыткой соловей
Отрекся от жены своей,
И для общественных работ
Переселен на Север крот.
Чирик-чирик, где демократья?
Мы все дрожим от страха, братья».
— Чистосердечное признанье
Всегда смягчает наказанье, —
Промолвил следователь волк
И, чтоб зайчишка не умолк,
Его слегка зубами щелк…
Откуда только что берется!
— С верблюдом я решил бороться! —
Несчастный заяц завизжал.
— Так отчего же ты молчал?
Ты завербован был мышонком,
Ты жил с зайчихою-шпионкой.
Известно даже и воронам,
Что ты матерым был шпионом… —
«Мышей и зайцев проучу! —
Решил верблюд. — Всех затопчу!»
За попустительство врагу
Велел согнуть бобра в дугу.
Медведя вызвал на бюро —
Копытом хрясть ему в ребро:
— Хватай ежовой рукавицей,
А там узнаем, что за птица[26].
«Звон колокольный дальний…»
Звон колокольный дальний —
В камеру, вместе с рассветом.
Колокол слышу печальный:
«Где ты? — доносится. — Где ты?»
«Здесь я!..» — И слезы привета,
Слезы неволи скупые…
Не перед Богом это,
Перед тобой, Россия.
«Четыре стены и потолок…»
Четыре стены и потолок.
И был человек
И не был.
Но из сердца пробьется росток —
Пробьется,
Увидит небо.
Он камня сильней,
Он железа сильней,
Он пробьется сквозь темные своды.
Смотри!
В тумане грядущих дней
Багровеет цветок свободы.
«Куда ни пойдешь наудачу…»
Куда ни пойдешь наудачу,
Под радугой мир голубой,
И всюду на тысячу зрячих
Один бедолага слепой.
А впрочем, бывает иначе:
Под радугой — черная ширь,
Где мечутся тысячи зрячих
И с ними слепой поводырь.
«Как похожи луна с Колымою…»
Как похожи луна с Колымою,
Когда ночью в метельную муть
Проплывают одна над другою,
Друг на друга не смея взглянуть.
Словно вдовы, сойдясь на свиданье,
За туманами прячут лицо.
Только светится перстень-страданье,
Ледяное земное кольцо.
В БУРе[27]
Десятые сутки с утра разменяв,
Хожу по бетонному полу.
Теперь уж ничто не волнует меня:
Ни жажда, ни холод, ни голод.