Как медом залитые соты,
Как пунша пенная струя.
И на хвосте у попугая
Зажегся радостью корунд,
А пальма, веером махая,
Рубины уронила в грунт.
Сменив печаль на восхищенье,
Игрой узора пленена,
Ловлю чудесное мгновенье,
В котором явь сильнее сна.
25/12 января 1953 года в больнице
Татьяне Владимировой
В Татьянин день тебя целую,
И обнимаю, и люблю,
И об отсутствии подарка,
Поверь, несказанно скорблю.
Разбитый нос тому порука,
Но, видит Бог, такая скука
Лежать в постели в Танин день,
Как старый, несуразный пень.
А Таня носится, как птица,
В халате облака белей,
Блатных нисколько не боится —
Она мудра, как Галилей.
В руке со шприцем, как с бокалом,
Вливает в жилы нам «коньяк».
И кажется палата залом,
Где заиграли краковяк.
И здоровея в честь Татьяны,
Мы ей желаем поскорей
Спать на пуху и пить допьяна
Подалее от лагерей.
Гонолулу(Экваториальный пейзаж)
На Гонолулу вечная весна,
Цветут лимоны, зреют ананасы,
И нежно плещется волна
О берега песчаного атласа.
На горизонте Тихий океан
Оберегает сон лазурного залива,
Чтоб весело росли и кактус, и банан,
И серебристо-смуглая олива.
Малайка с медно-бронзовым лицом
Бежит стремглав в бамбуковую рощу,
Где ждет ее, блестя в носу кольцом,
Любовник-негр — смешной и тощий.
Как на палитре — ярко и свежо, —
Лежат на рынке фрукты, зелень, рыба.
Метис-мальчишка пляшет под банжо,
А голый нищий спит, как каменная глыба.
У финиковой пальмы опахало
Глядится в синеву глубоких вод:
Там крючья рифа алого коралла,
Там рыба-дьявол жертву ждет.
А ночью в бархат неба вколоты
Сапфиры необъятных звезд,
И по воде струится золото,
Напоминая лисий хвост.
Всё это иногда мне снится,
Когда в февральскую метель
Ворвется перелетной птицей
Весны хрустальная капель.
«Не сидеть мне больше на опушке…»
Ал. Аким. Беспалову
Не сидеть мне больше на опушке
В скалах над водой,
Не спускаться к ласковой избушке
По тропе крутой.
С другом-лайкой не бродить вдоль просек
В лиственной пурге,
Без меня развешивает осень
Флаги по тайге.
Не сбивать кедровых спелых шишек,
Не палить костер.
Был любви и радости излишек,
А остался сор…
Желтый пух от лиственниц метется,
Запах пихты прян,
Неужели в памяти сотрется
Тот лесной дурман?
Опрокинуты и лес, и скалы
В ясной глубине, —
В мире нет прозрачней вод Байкала,
Разве что во сне?
Синевою неба осиянный,
Но суров и дик,
На вершине у Хамар-Дабана
Снежный воротник.
Красных лилий стройные бокалы
Видят этот снег…
В смертный час просторами Байкала
Улечу навек.
Сестре
В синем сумраке зимнего вечера
Я бродила по стежкам аллей,
Но любимую я не встретила,
Только вздохнула о ней.
За осиновым тыном пленница,
Как могу я тебя найти?
И однако, порою мне верится,
Что судьба нам проложит пути,
Что наступит желанная встреча,
И под липой в медвяной тени
Положу тебе руки на плечи
И услышу про тяжкие дни.
И счастливые, рука
оМы пойдем в неизвестную даль,
Где сквозное лиловое облако
Растянуло над пашней вуаль.
Будет радостно, будет горестно, —
Снова вместе, но короток путь,
И нисколько не станет совестно
И поплакать, и тяжко вздохнуть.
А пока меж сугробов глубоких
Терпеливо хожу взад-вперед,
И солдат с темной вышки высокой
Зорким глазом меня стережет.
Быть может
Оделась колючая проволока
Ватными хлопьями инея;
Меж нею и тыном, как облаком,
Покрылась запретная линия.
Пушистое, легкое, снежное,
Быть может, опять улетит?
Небесная синь безбрежная
Сияет, зовет, манит…
А может, ковром-самолетом для нас
Оно распласталось по бровке,
И тот наступил благодетельный час,
Что узла перерубит веревки?
Миллионы сердец устремятся в простор,
А по линии брошенной бровки
Именами ушедших распишут узор
Грачи да сороки-воровки.
Лебеда
В тюремном дворике, сквозь трещину асфальта,
Упорно пробивается трава.
Гуськом идут по кругу арестанты,
Роняя шепотом слова.
Одним гуляющим спускаются на смену
Другие партии — и так до темноты,
И все глядят, как рвется ввысь из плена
Упрямый куст столичной лебеды.
Никто из них не ошибется
И не сомнет ногой ростка,
Ничьей рукой не оборвется
Замена лучшего цветка.
Удел один. И вот, свой круг ломая,
Они всегда обходят лебеду
И, у нее упрямства занимая,
Клянутся развести свою беду.
Олечке Стерлинг к ее отъезду из Унжлага и прощальной постановке «Девушки с кувшином»
В Ленинграде в кафе «Норд»
Вспомни этот скромный торт.
Он любовью начинен
Твоего драмколлектива.
Наш худрук и наша дива!
Смело снова в жизнь плыви,
Будь ловка, как Труфальдино,
Милая Мирандолина,
Капитан, Антон, Мизгирь,
Пред тобою жизни ширь!
Пусть рекой не льются вина —
Помни наши проводины,
Олимпиаду, наш успех,
На пути возвратном смех…
А о горестях забудь!
Оленька, счастливый путь!
Совет з/к з/к,или Под давлением ртутного столба в 250/150Фантазия
На далеком, далеком экваторе,
На немыслимо жарком песке,
Разлеглись, расползлись аллигаторы
В непонятной их сердцу тоске.
Им приснились снега в лунном мареве
И скользящий по тундре олень,
А за ним, неотступным пажом его,
Голубая рогатая тень.
Им приснились алмазные россыпи
На бескрайних просторах снегов,
И цепочка следов волчьей поступи,
Что петляет за тенью рогов.
И скульптурные белые наледи —
Мастерство океанской волны,
Как в балете, пуховые лебеди,
Вдруг возникшие из глубины.
А на льдине, плавучей, ныряющей, —
Воплощенные нега и лень,—
В позе барственно-отдыхающей
Господин океана — тюлень.
Потеряли покой аллигаторы,
Несказанной красой пленены,
Всё немило теперь на экваторе:
И бананы, и зной, и слоны,
И оливковые негритята,
Что так вкусно хрустят на зубах,
Когда ужинаешь на закате
На реке Лимпопо в камышах,
И весенние игры любовные,
Когда палевый лотос цветет,
А любимая пастью огромною
Улыбается томно и ждет…
Вот как вредно мечтой уноситься
За пределы запретной черты —
Трудно после на землю спуститься…
Друг зэка, помни это и ты!
«Осталось совсем немного…»
Осталось совсем немного,
Каких-нибудь десять дней,
И откроется путь-дорога
В мятежную жизнь людей.
В последний раз мое имя
Проверит дежурный надзор —
Им всем невесомо бремя
Охранять проклятый забор.
Неверным, отвыкнувшим шагом
Побреду. Где теперь мой дом?
Алеет закат за оврагом.
Он как символ. К нему и пойдем…
Анатолий Жигулин
Анатолий Владимирович Жигулин (род. 1930). Поэт.
Арестован в 1949 году, будучи студентом. В заключении находился до 1954 года. Срок отбывал на Колыме.
Публикуемые стихи взяты из его автобиографической повести «Черные камни».
Сердце друга
Николаю Стародубцеву