Душу зловещая тишь проела —
Глухая стена не проводит звук,
Но вдруг, тишину нарушая смело,
Раздается: тук-тук, тук-тук…
Не сон ли? Быть может, почудилось это?
Нет, твердая чья-то рука
Стучит, и удары за стенкой где-то
Сливаются в букву… К.
Точка за точкой следуют снова.
Я слушаю (в камере воздух нем!),
И буква за буквой сливаются в слово —
Тук-тук, тук-тук… К…П…М
Ты рядом за стенкой, мой верный друг,
Ложкой в сырые стучишь кирпичи!
Неправда! Это не просто стук!
Это сердце твое стучит!
И в бешеном страхе дрожат палачи —
Ужасен для них этот стук.
Они его душат: молчи! молчи!
Но сердце упрямо стучит и стучит:
Тук-тук, тук-тук, тук-тук!
«Ты помнишь, мой друг? — На окне занавеска…»
Б. Батуеву
Ты помнишь, мой друг? — На окне занавеска.
За черными стеклами — город во мгле.
Тень лампы на стенке очерчена резко,
И браунинг тускло блестит на столе.
Ты помнишь, мой друг, как в ту ночь до рассвета
В табачном угаре хрипел патефон,
И голос печально вытягивал: «Где ты?..»
И таял в дыму, словно сказочный сон.
Ты помнишь, мой друг, наши споры горячие?..
Мы счастье народу найти поклялись!
И кто б мог подумать, что нам предназначено
За это в неволе заканчивать жизнь?!
Конечно, ты помнишь все это, Борис,
Теперь все разбито, исхлестано, смято —
В тридцатом году мы с тобой родились,
Жизнь кончили в сорок девятом…
Ты слышишь меня? Я сейчас на допросе.
Я знаю: ты рядом, хоть, правда, незрим.
И даже в ответах на все их вопросы,
Я знаю, мы вместе с тобой говорим!
Мы рядом с тобою шагаем сквозь бурю,
В которую брошены дикой судьбой.
Тебя называют здесь «маленьким фюрером»,
Меня — твоей правой рукой!
Здесь стены глухие, не слышно ни звука.
Быть может, не встретившись, сдохнуть придется.
Так дай же мне, Боря, хоть мысленно руку,
Давай же хоть мысленно рядом бороться!
Борьба и победа! — наш славный девиз!
Борьба и победа! — слова эти святы!
В тридцатом году мы с тобой родились,
Жизнь начали в сорок девятом!
«Трехсотые сутки уже на исходе…»
Трехсотые сутки уже на исходе,
Как я заключенный тюрьмы МГБ.
Солдат с автоматом за окнами ходит,
А я, как и прежде, грущу о тебе.
«Между нами стена, бесконечно сырая, глухая…»
Н. Стародубцеву
Между нами стена,
бесконечно сырая, глухая.
Я не вижу тебя,
но я знаю: ты рядом со мной.
Оттого-то сейчас,
эти строки скупые роняя,
Я как будто бы слышу
дыханье твое за стеной…
Не грусти, Николай,—
в жизни всякое может случиться,
Но настанет тот день,
что мы сможем друг друга обнять!
Мы отыщем тогда
пожелтевшие эти страницы
И припомним все то,
что нельзя никогда забывать!
Мы припомним тогда
тишину и стальные «браслеты»,
Одиночные камеры,
мрачные стены вокруг…
Сколько будет цветов!
Сколько будет веселья и света!
Сколько выпьем вина мы
с тобою, мой друг!..
Владимир Муравьев
Владимир Брониславович Муравьев (род. 1928). Писатель.
Арестован в 1949 году, будучи студентом. В заключении находился до 1953 года. Срок отбывал в Вятлаге.
Стихи публикуются впервые.
«Осыпаются звезды сверху…»
Осыпаются звезды сверху
В голубую земную муть.
Не последний я и не первый
Водворен среди ночи в тюрьму.
Начиналась весна над страной.
Золотой синевой ослеплен,
Над зеленою волжской водой
Шел на Север тюремный вагон.
День и ночь. И, как песня, прост
Новой жизни старинный лад:
Булка хлеба, селедочный хвост
И в кисете злой самосад.
Темной ночью ни проблеска нет;
Половодья льдистый оскал.
Но чернее, чем ночь, решетка в окне,
Холоднее, чем лед, грани штыка.
Эх, товарищ, дуришь в натуре.
Суждено — так будем в живых.
Не журись. Давай перекурим,
Есть цигарка — одна на троих.
«Все пройдет и забудется…»
Все пройдет и забудется —
Горе и радость.
Только б жить,
Ощущая жару и мороз,
Слушать шорох дождя,
Шум весеннего града
И на солнце глядеть,
Расчихавшись до слез.
Засыпать с темнотой,
Просыпаться наутро,
Каждым часом и вздохом,
Как счастьем своим, дорожить.
И в конце написать,
Что
Священно и мудро
На земле лишь одно —
Это жить.
«Если станет тоскливо и больно…»
Если станет тоскливо и больно,
И почувствуешь, что одинок;
Если губы зашепчут невольно
Справедливый и грустный упрек, —
Не помогут ни просьбы, ни слезы,
Но спасительней в тысячу крат
Есть целебное свойство у прозы,
Переплавленной в яростный мат.
Чтоб на свете жилось и пелось,
Просто, голову очертя,
Всё, за что душа изболелась, —
Да иди ты ко всем чертям.
ДекабристыСтихи о начале
Начинался рассказ:
Это было давно…
Пели гитары, вздыхая;
Рекою лилось золотое вино,
Чередуясь с хмельными стихами.
Занесенный метелью,
Как небо, синий,
У застав окончился день.
За окном
На тысячи верст
Россия.
За окном
Над Россией
Черная тень.
Гусары поют,
Словно думают вслух,
О любови девицы-красы…
Но зачем
Неустанно
Куранты
В углу
Гневным ямбом
Считают часы?
Догорают
В подсвечниках жаркие свечи.
На басах
Захлебнулся и замер аккорд.
Слаще музыки
Стали
Высокие речи,
Ярче пламени
Юный задор.
Сыпя пепел
В бокал с пахитоски,
Улыбается Пущин,
Порывисто встал Муравьев,
Напряженно молчит
Смущенный Каховский,
Увлекаясь
Неслыханной
Дерзостью
Слов.
Если
Смелая речь о свободе —
Как хмель;
Если споры,
Не смолкнув,
Кипят до утра.
Если сердце стремится
В слепую метель —
Значит —
Вместе навеки,
И значит
«Пора!»
Распахнулось окно —
И повеяло
Морозной Невой,
Далекой дорогой…
И ночь
Отзывалась
Стихами Рылеева
И щемящей сердце
Тревогой.
Из тесной гостиной
В бескрайнюю ширь,
На Сенатскую площадь,
В декабрьскую рань,
Начинается время
Со слова
«Пора» —
И
С поющей душою
Шагает в Сибирь.
Ни солдатских штыков,
Ни этапные версты
Не вымерять.
Но завидна
Такая судьба,
Если звон кандалов
По Владимирке,
Тишину расколов,
Ударил
В набат.
Весенние стихи
Живу я теперь на севере
Моей необъятной страны,
Где елки в кубы измерены
И на смерть обречены.
На юге в цветах панели,
И только здесь по весне
На робкую майскую зелень
Ложится пушистый снег.
Дома совсем недавно
Пламенем на ветру
Шальная любовь прожгла мне
Пиджак, рубашку и грудь.
Но, видя, что дело скверно,
Добрые люди затем
Меня привезли на север,
Чтоб я не сгорел совсем.
И вот сижу и мечтаю
Под елкой на мокром пне,
И думы мои охлаждает
Врачующий майский снег.
Сонет
Бродит в небе закат до рассвета,
Все никак не погаснет в седой полутьме.
И звучит как четырнадцать строчек сонета
Облаков и зарниц уходящая медь.