Без цветов и стихов наступившее лето.
Тишина и покой. Равнодушье и смерть.
Перед сном, закурив, я читаю Хикмета:
«Наставленье сидящим в тюрьме».
День за днем, за неделей неделя
Светит солнце, бушуют метели;
На восток и на запад бегут поезда.
И уходят за море нависшие тучи,
И в бессонную ночь над зеленою кручей
Загорается в небе звезда.
Осенние стансы
Когда, закончив полный круг,
Природа клонится к закату —
Как птицы, взмывшие на юг,
Тогда мечты мои крылаты.
В душе печальней и темней
Любви неясное томленье,
Предчувствие грядущих дней
И прошлых плавное теченье.
Вокруг багрец и позолота.
Шумит березок тихий ряд,
Роняя в черное болото
Золотолиственный наряд.
Как листья, летние волненья,
Горячка сердца, блеск и шум
Летят, и с мерным их паденьем
В свои права вступает ум.
Тогда в раздумье ежечасном
Бледнеет дерзкая мечта…
И так пленительно прекрасна
Печальных истин нагота.
Мама
Елки мерзнут в лесу по колено в снегу,
Дует ветер сильнее и злее.
Я иду. И цигарка прилипла у губ,
Потихоньку дымится и тлеет.
Вот окончился день; и ударил отбой,
Но заснуть все равно не сумею,
Потому что я ранен смертельной тоской,
И не сладить сегодня мне с нею.
Получил я сегодня из дому письмо,
А в письме том недобрые вести.
Пишет мама: «Мужайся, сыночек родной,
И не спрашивай ты о невесте.
Твоя Катя не видится больше со мной,
Даже писем твоих не читает,
А неделю назад она стала женой
И с другим свою жизнь продолжает».
Мама, мама! Старушка родная моя,
Не горюй, не печалься — я знаю,
Ведь моею обидой сильнее, чем я,
Ты страдаешь, меня утешая.
Все пройдет-пролетит, и окончится срок.
И тогда заживем мы, как раньше.
Ты сама испечешь мне на свадьбу пирог
И крикливых внучат будешь нянчить.
Ветер дует сильней, завывая в трубе.
На крыльцо с папироской я выйду.
Мне не спится сейчас, потому что тебе
Сердце ранила злая обида.
Февраль
Февраль, февраль — разгул ветров.
Леса топорщат черный гребень,
И дым негаснущих костров
Клоками бродит в сером небе.
Дороги снова замело.
И снова крутит на рассвете
Слепящий, колкий, резкий, злой
Февральский беспощадный ветер.
Закурим, друг. Под этот вой
Не спится что-то, не поется.
Сейчас февраль. А нам с тобой
И март ничем не улыбнется.
Музыка
Сергею Пищальникову
Нет!
Я не спал —
И это не сон,
Когда,
Поднятый с постели,
Я слышал,
Как глухо охнул тромбон
И звучные скрипки запели.
Я слышал,
Как слышал десятки раз
С балкона Большого зала,
Как первая нота
Кверху взвилась,
Как замерли грозно
Аккорды финала.
Друг!
Помоги! —
Сердце поет.
Звуками
Мысль наполненную
Возьмись
Отыщи в россыпи нот
Эту
Мою
Симфонию.
Пусть зазвучит
Над родными полями
Оркестровою медью
И вздохами струн
Мелодия,
Сыгранная проводами
В зимнюю ночь
На холодном ветру.
Вадим Попов
Вадим Гаврилович Попов (род. 1925). Врач. Участник Великой Отечественной войны.
Арестован в 1949 году, будучи студентом. В заключении находился до 1956 года в Джезказгане (Центральный Казахстан).
Стихи публиковал в сборниках и периодике.
Разлуки
Оставьте! Бросьте! Для чего разлуки?
Зачем на крыльях бешеной судьбы
должны мы мчать, заламывая руки,
цепляя телеграфные столбы?
Зачем звонки под крышами перронов
и перестук летящих вдаль колес,
зеленое мелькание вагонов
в дожде, и снеге, и в капели слез?
Зачем же слезы? Нужно ли им литься?
Зачем ножом по сердцу режет плач?
О, этот плач! Он искажает лица,
он — красоты и мужества палач.
И все же нам лететь в далекий пояс,
считать часы и размышлять о том,
что счастье наше переехал поезд
и что оно уж не вернется в дом…
В пустыне
Как что-то живое,
к безумству близки,
здесь носятся, воя,
с ветрами пески.
Здесь песням не петься,
не литься стихам.
Здесь некуда деться
зыбучим пескам.
Здесь место прозы,
не бывшей нигде.
Гудят паровозы,
моля о воде.
«Я знаю: нет в тебе души…»
Я знаю: нет в тебе души,
а есть одни грехи,
но ты мне все же разреши —
я шлю тебе стихи.
Все было для тебя игрой,
и мне понять пора:
когда молилась ты порой,
так то была игра!
Хотя истерзан я тоской,
не умер, не молчу.
Напрасно ты за упокой
поставила свечу!
Я знаю: слабость не изжить,
забвеньем не залить.
Как сладко нам порой грешить,
а грех тот замолить.
И вот заветная тетрадь,
Я знаю, что цела.
Напрасно доводы не трать:
ее ты сберегла!
Ее ты знаешь наизусть —
я в этом вижу толк:
стихи живут, горят, и пусть
я для тебя умолк.
Но ими связан я с тобой.
Сквозь ветер и пургу
с тобою я в момент любой
беседовать могу.
Зачем стоишь перед крестом,
все мысли прочь гоня? —
Я знаю точно: ты при том
припомнила меня.
Молиться? Но зачем? О ком?
И кто тебя простит,
когда летит все кувырком,
ко всем чертям летит?
И что — молитвы? С той поры,
как врозь пошли пути,
тебе совсем не до игры —
покой бы обрести!
Сон
Не буди ты меня, не буди —
мое сердце уснуло в груди,
и не в силах я сон превозмочь
в эту длинную темную ночь.
И не трать ты ни слов, ни любви,
понапрасну меня не зови —
сон тяжелый сковал мою грудь.
Ты меня навсегда позабудь.
Да и полно, я знаю, что мне
ты пригрезилась только во сне
и стоишь предо мной в темноте
только в мыслях моих и мечте…
Так зачем пробуждаться от сна,
если ночь и темна и грустна?
Пробудись я случайно — и ты
улетишь, словно сон и мечты…
«Огрубел я без неги и ласки…»
Огрубел я без неги и ласки,
и тому не климат виной.
Где-то бродишь безликой маской
ты, не ставшая мне женой.
Встречи нашей так не хотели,
чтобы шли мы — рука в руке!
О твоем незнакомом теле
весь мой бред, как бред в сыпняке.
Этот бред все сильней с годами.
Я такой перешел порог,
что готов о Прекрасной Даме
даже Блоку давать урок!
Велосипедистка
Помню этот день я —
память не молчит —
словно сновиденье
мне навстречу мчит.
Зайчиками дисков
то виденье сна —
велосипедистка,
может быть, весна…
Я лицом светлею,
счастья не тая:
катит по аллее
молодость моя!
Зазвенела звонко,
мчится с ветерком.
Я за ней вдогонку
ринулся рывком.
Промелькнули спицы,
отразив лучи.
Почему мне снится
это все в ночи?
Головастик
Солнце лужу нежно пригревало.
Глупый головастик в луже жил,
и ничуть о том не горевал он,
что луч солнца лужицу сушил.
А когда она совсем засохла,
головастик скорчился в тоске,
и лежит он, маленький и дохлый,
на сухом обветренном песке.
Так и я, как глупый головастик,
жизнь свою едва прожив на треть,
жду последней роковой напасти:
на песке беззвучно умереть.
Весна в пустыне
Ни к чему я теперь не зову.
На душе тишина и покой.
Неужель в самом деле такой