открытых глаз…
Хоть с алым чертом на ветрах
рвани, как Фауст,
тебя вернет в больничный хаос
всеобщий страх.
И все ж — рассвет.
Цветов росу
синит свод неба летний…
— А вот и — земляка несут.
— Куда?
— В этап последний…
Что он уносит за собой
в несовершенство шара,
свисая тощей синевой
с объятий санитара,
чуть трогая концом руки
чахоточные васильки…
Беспомощный,
в кальсонах синих,
он сам — как тощий василек.
— Пытался вспомнить имя сына…
— Не смог…
Со щек глубоких — астры жара,
и эти выпученные глаза —
немой вопрос:
«Куда меня несут?»
И шутки — санитара:
«На высший суд…
Где признают
лишь тех,
кто признавался
тут».
Нет! Должен быть
тот — высший суд.
И нам
судить
на нем.
Когда — через тюремный быт —
в небытие
уйдем…
Нет! Все останутся,
кто — здесь
душой воскресли!..
А — если…
Как к дому путь далек…
застынет
над пробитым лбом
небес
огромный
василек.
Но — если…
О лошадях
Пошли от Сталина завхозы
вершить богатствами страны,
но мы признали, что должны
ишачить, как тяжеловозы…
Чтоб шоры скрыли — стыд и страх,
и стали к шпорам — равнодушны,
всегда — широкие в костях,
а главное — вожжам послушны…
А где Руси — лихой рысак,
блистательный — ахалтекинец,
Казбек берущий — кабардинец,
где неоседланный — дончак?..
Иссякли родственные связи
иль в колбасе погребены,
и держатся на коновязи
лишь те, кто конюху верны…
А он им… семя рвет живьем!
Как ослепительно живем.
Мысль
Когда впервые воду глаз
разрушил камень мысли,
и жизнь, очнувшись, понеслась,
как будто крылья выросли,
минуя старческий завет
и девичью сердечность,
рубя коротким словом «нет»
слежавшуюся вечность,
я так затрепетал тогда,
себя узнав до дна:
пусть глаз расплещется вода,
останется Она…
Пусть глаз провалится вода,
встречая вал прибоя:
не стыть нигде и никогда
в душе моей покоя.
Иди, спроси и даль и высь:
виновна ль злоба в том,
что ей малодоступна мысль
«Добро взойдет добром»…
С того и деспоту легко
озлобленными править:
в их души дышла вбить закон,
стравить и окровавить.
И вот, пока я звал добро,
высмеивал свой страх,
хитрейший принял серебро
и указал — где «враг»…
Бесполый народил статью,
размножил цифру ветер,
и кто-то склизкий жизнь мою
уже крестом пометил…
И — с петель дверь, кровит восход,
душа над телом встала.
А судьи кто? А где народ?
В пустынном чреве зала
возник лжезвездный прокурор,
скривив улыбку песью…
Но мысль мою нельзя — в упор,
Она — с земною осью!..
Мне нипочем — огромный зал
и узколобый вождь,
летит теперь в мои глаза
камней искрящий дождь…
Вот я разлегся, как Урал,
на собственных костях,
и льды сибирских рек и скал,
штыки примкнув, блестят…
Но я кричу… Слова мои
возносятся — как гром,
и чертят небо молнии:
«Добро — взойдет добром!»
А если холод превозмочь
не в силах человек,
и примет он — страданий ночь,
сомнений черный снег
и ложь… Не сможет он упасть
пред медным лбом барана:
бессмысленна насилий власть —
лишь выворот обмана.
Молчишь, старик? А где же — суть
победы над собою?..
Пусть сапогами понесут
сознание — судьбою…
Кого-то вниз, кого-то ввысь,
кому-то — глухо — плаха.
Но — неопровержима мысль
не ведающих страха.
Глаз безграничности открыт,
внимает глаз пространств:
как — исходя из разных стран,
срываясь с их орбит,
сквозь дали выдуманных лет
на неизбежный суд
сполохи мыслей — «да» и «нет»
идут… идут…
Молчание
Не верь ни другу, ни жене,
ни матери родной.
В испепеляющем огне
не будь самим собой.
Душой скитайся одинок,
пусть плещет через край,
но истины святой глоток
бумаге не вверяй.
Сказав однажды в небеса,
что жизнью правит ложь,
ты переделаешься сам
и сам не разберешь,
как проболтаешься во сне
и выдашь все мечты:
и скоро в собственной жене
врага узнаешь ты.
С тобой деливший кров и кровь
окопный старый друг
от нескольких правдивых слов
придет в такой испуг,
что выдаст ради живота,
спасая свой приют.
И увезут тебя в места,
где пляшут и поют.
И проклянет старуха мать
зачатья чудный миг
и что не научила лгать
твой первый детский крик,
и сыну скажет твоему:
«Был рыцарем отец,
под мельничным крылом ему
смешной пришел конец.
Он строил сказки для тебя.
В миражах он кружил.
Я говорю тебе, любя,
молчаньем — дорожи.
Ты прокляни миров простор,
наш мир — еда, семья…»
И станет сын стрелять в упор,
лишь только встану я.
И станет вдруг сосед седым,
за спину встанет вдруг,
чтобы не первым, а вторым
его замкнулся круг.
Но крикну я в последний миг,
душой звеня в зенит,
и новорожденный мой крик
вкруг шара полетит…
Страницы чистых облаков
пойдут из края в край,
а ветер вечности легко
напишет:
Доверяй!
Письмо из «Черного медальона»
Ты не вспоминала той ночью обо мне:
шла бомбежка,
город был
в огне…
Вспомнил я тогда тебя и город,
оттого и — не заледенел:
сосны выворачивал под корень,
встряхивал окопы
артобстрел…
Свист и дрожь,
а взрыва — нет во мраке,
так бывает тоже на войне:
не под знаменем, не первым, не в атаке,
без приказа —
взброшен
к вышине…
Падал,
на полмира — падал снег:
без вести
исчезнул
человек.
А туча дальше мчалась,
не переставая
сеять ложь,
что я — оставил бой:
хлопья
подозрительною стаей
над твоей
кружатся
головой…
Что ж ты стынешь,
как — глухонемая?
Ну очнись,
хоть на короткий миг:
это ведь не руки поднимают,
это лишь поземка обвивает…
Но,
как — взрыв,
твой одинокий
вскрик.
Городское эхо,
дрогнув над тобой,
тихо двери открывает:
не
домой.
И не вскрикивай ты более во сне:
ты — с другим.
Но если —
белый снег?
Если неотступна — туча снеговая?..
«Снова — эти руки!
Об… нимают!»
Кулачок твой вздернут к вышине…
А мне смешно,
что ты торопишься
к весне:
снег сжимается,
но — талая вода
корни пробуждает,
и тогда —
с неба синего
таким родным приветом —
тянутся к тебе
порывы
веток…
Стаял снег.
Но черная вода
взламывает почки,
и тогда:
в нашем парке — аккуратные растения,
что ж ты вздрагиваешь
от прикосновения,
разве зелень соткана из снега?..
Молния!..
И следом — грохот с неба.
Стылый дождь.
И в сумеречной мгле:
стыд —
на перечеркнутом стекле.
Сердце этой пытки не выносит.
Больно мне,
что ты стремишься —
в осень:
ведь частота листвы
и тихий спад осенний —
точно
снег.
И нет тебе спасенья.
Успокойся.
Примирись со мною:
злые слухи —
снегом перекрою,
черным снегом —
фронтовых полей,
чистым снегом —
гибели
моей.
Благодарность
зэка П. И. Набоков —
лагерный № АК-127
Благодарю, что из предубежденья