ы не стала, хоть они это и делают. Если он с самого начала их любил, если был им благодарен, они на все пойдут, чтобы так и оставалось. Наверное, они год за годом колдовали больше и больше, понемножку, не желая ему повредить, но и не отпуская, опутывая его паутиной чар, чтобы он остался, поступал, как им хочется, лишился воли. Чтобы разорвать такое, нужно очень сильное средство.
Бедный Даниэль. Он только с Сэмом свободен и еще с книгами. Книги трудно использовать для колдовства. Во-первых, массовые изделия, особенно новые, плохо подходят для индивидуальной магии, они скорее участвуют в магии целого. Магия масспродукции существует, но она размазана так, что не ухватиться. А с книгами тем более: книга как предмет – это не книга, не главное в ней, а магия работает с предметами большей частью. (Нельзя мне было колдовать на карасс, я и наполовину не понимала, что делаю, и чем больше размышляю, тем яснее это вижу. Я не могу по-настоящему об этом жалеть, потому что люди, с которыми можно поговорить, дороже рубинов, дороже всего на свете, но я точно не стала бы этого делать, будь я умнее. Или не в таком отчаянии.)
На вокзал меня отвезла Антея. Я знаю, что Антея, потому что она сама сказала, хотя, конечно, вполне могла соврать. Для близнецов это просто, мне ли не знать. (Интересно, различает ли их Даниэль? Надо бы его спросить.) Две остались дома, думаю, чтобы за ним приглядывать.
– Даниэль сегодня немножко не в духе, – сказала одна с улыбочкой, выкладывая на стол мерзкие холодные тосты. – Так что на вокзал тебя отвезет Антея.
– Уши прокалывать не буду, – ответила я, снова прикрыв их ладонями.
– Хорошо, милая. Может быть, с возрастом это пройдет.
В машине Антея не говорила о серьгах. Я болтала про школу, про Арлингхерст, старост и Дома, и всеми силами делала вид, что сама собой превратилась в Приятную Племянницу, так что и колдовать ни к чему. Было трудно, потому что я, конечно, раньше так себя не вела, так что, пожалуй, для правдоподобия надо проделывать это более постепенно, а не с ходу копировать Лоррейн Паджетер в полный рост. Машина у Антеи серебристая, среднего размера, не знаю, как называется, хотя, будь я настоящей Приятной Племянницей, я бы спросила, чтобы сравнить с другими в школе. Внутри отделка кожаная, намного новее, чем у Даниэля. С пассажирской стороны на козырьке от солнца зеркальце. Я ездила на этой машине и раньше, по магазинам, но сидела всегда сзади. Они рулят по очереди и по очереди садятся вперед. Правда, они очень странные. Стольким могли бы заниматься. Могли бы лечить вязы от голландской болезни. Могли бы путешествовать по свету.
В Шрусбери она остановилась не у вокзала, а у ювелирного магазинчика с объявлением в витрине: «Прокалываем уши».
– До поезда еще есть время, – сказала она. – Я захватила твои колечки.
– Буду кричать, – предупредила я. – И затащат меня туда только силой.
– Жаль, что ты такая глупенькая, – проговорила Антея взрослым «голосом, в котором больше было грусти, чем гнева».
Я не знала, что сказать. Не знала, что и сколько ей известно о том, почему я не даюсь. Мне показалось и до сих пор так кажется, что лучше как можно больше оставить невысказанным. Начни я толковать о чарах, она бы узнала, что я знаю, да еще с полным основанием могла бы заявить Даниэлю, что я не в себе.
– Я категорически отказываюсь прокалывать уши, – как можно тверже объявила я. И вцепилась в сумочку, которую держала на коленях, для равновесия. – Я не хочу вредничать, не хочу устраивать сцену на улице или в магазине, но, если придется, устрою, тетя Антея.
При этих словах я взялась за ручку двери, приготовившись, если что, выпрыгнуть. Вторая моя сумка лежала в багажнике, с книгами и одеждой, но все по-настоящему необходимое я собрала в той, что на коленях. Некоторые книги жаль было бы потерять, но их в крайнем случае можно снова купить. Хайнлайн пишет, что нужно всегда быть готовым лишиться багажа, и я готова. Я понимала, что бежать в буквальном смысле не смогу, но подумала, что, если я выскочу из машины и заковыляю по улице, ей придется за мной гнаться, и она застесняется перед знакомыми. Кругом уже ходили люди, даже в такой ранний час. А если бы дошло до драки, в этот раз она была бы одна. Пусть у меня хромая нога, зато есть палка.
Так мы посидели немного, а потом она поморщилась, включила зажигание и отъехала. На вокзале она купила мне обратный билет, поцеловала в щеку и пожелала хорошо провести время. Смотрела она… я не знаю. Думаю, она не привыкла, чтобы ей перечили.
Магия сама по себе не зло. Но, кажется, людям она ужасно вредит.
Пятница, 28 декабря 1979 года
К Кардиффу поезд подъезжал под дождем, и весь потрясающий иней в городе был смыт. Тетушка Тэг не встречала меня на вокзале. Я подумала, наверное, она слишком обиделась, что я не приехала помогать на Рождество, и не хочет меня видеть. Я вышла со станции, зашагала к автобусной остановке, к автобусу до долины, и тут спохватилась, что у меня по-прежнему всего 24 пенса, две монетки по десять и две по два в кошельке – большие, как тележные колеса, и такие же бесполезные. Я ломала голову, где взять еще денег. У меня на почте лежит несколько фунтов, но чековую книжку я с собой не брала. И людей, у которых я могла бы попросить в долг, не было на кардиффском вокзале среди дождливого дня. А моя дурацкая нога опять разболелась, как дура. К счастью, я не дошла до решения голосовать на дороге – я так делала, но только когда сбежала. На стоянке разворачивалась оранжевая машинка тетушки Тэг. Я захромала к ней, спеша перехватить, пока она не опустила в счетчик плату за стоянку. Она мне очень обрадовалась и не корила. Она считала, что я приеду следующим поездом. Я подумала, что успела раньше, потому что тетя Антея оставила запас времени, чтобы проколоть мне уши.
Это второй раз – второй раз с побега, когда меня не встречают с поезда, и я понимаю, что сама не справлюсь. Надо положить этому конец. Нужно быть организованней и иметь при себе больше денег. Держать в сумочке деньги на крайний случай. Как только получу, отложу самое малое пять фунтов. И, возможно, стоит держать фунт в кошельке на случай, если остальное истрачу или потребуется не так много. И, может, стоит опять начинать копить на побег, просто на всякий случай. Хорошо было бы, чтобы жизнь устроилась и не пришлось бы бежать, но, если смотреть правде в глаза, до этого еще далеко.
Тетушка Тэг живет в маленькой современной квартире в чистеньком квартале. Его весь построили, по-моему, лет десять назад. В нем есть изогнутая торговая улочка с жуткой булочной и дома на шесть квартир, трехэтажные, с газонами между ними. Ее квартира в среднем. Тут не так… в смысле, не хотела бы я здесь жить. Все очень новенькое, чистенькое и модное, но без своего характера, и все комнаты прямоугольные, и потолки очень низкие. Думаю, тетушка Тэг выбирала жилье себе по карману и в районе, безопасном для одинокой женщины. Или, может, ей хотелось иметь собственное жилище, совсем не похожее на родной дом: с современной обстановкой и без волшебства. Она всегда, логично и разумно, ассоциировала магию, фейри и все такое с моей матерью, которая четырьмя годами старше нее. Поэтому тетушка Тэг не желала иметь с ними дела – так же, как с Лиз. Она живет сама по себе, с красивой, но невероятно избалованной кошечкой Хурмой. Хурма прыгает с подоконника на козырек над входной дверью, а оттуда на землю. А вот обратно ей этим путем не вернуться, она поднимается по лестнице и мяукает под дверью.
Мне квартирка сразу нравится и не нравится. Я восхищаюсь, как в ней чисто и опрятно, какие пышные коричневые диванчики (теперь они для меня низковаты) и голубые столики. И я вижу, что калориферы хорошо работают. Когда она их купила, незадолго до бабушкиной смерти, все мы ужасно восхищались таким новшеством. Но на самом деле я больше люблю старые вещи, тесноту и камины и подозреваю, что тетушка Тэг тоже, хотя ни за что не признается.
«Моя» комната здесь маленькая, в ней кровать и стеллаж с тетушкиными книгами по искусству. И на стене две потрясающие картины Хокусая – явно иллюстрации к сказкам. На одной два испуганных японца отбиваются от гигантского спрута; на другой те же двое со смехом прорубаются сквозь огромную паутину. Не знаю, кто они и как их зовут, но в них тонны индивидуальности, и я люблю лежать, разглядывая их и воображая другие их приключения. Мы с Мор рассказывали о них друг другу. Тетушка Тэг купила их в Бате вместе с кремово-коричневым марокканским покрывалом, которое повесила на стену в гостиной.
Я лежу и пишу, а Хурма мяучит под дверью, просит впустить. Если не открыть ей, так и будет орать. А если встать и дохромать до двери (каждый шаг – маленькая победа), она войдет, презрительно посмотрит, развернется и уйдет. Она черепаховой окраски, с белым подбородком и брюшком. Она видит фейри – конечно, в Абердэре, где они есть, а не здесь. Я наблюдала за тем, как она их видела и окидывала тем же пренебрежительным взглядом, что и меня, но все равно присматривала, чтобы мы ничего не натворили. Тетушка Тэг нарисовала, как она лежит на фоне марокканского покрывала – цвета чудесно гармонируют, – и на ее картине она выглядит прекраснейшей, милейшей и кроткой кошечкой. А на самом деле она терпит ласку примерно полминуты, а потом вцепляется тебе в руку. У меня от Хурмы больше царапин, чем от всех котов вместе взятых, и у тетушки Тэг запястье часто исцарапано. Но все равно она ее обожает и сюсюкает с ней, как с младенцем. Вот и сейчас воркует: «Кто у нас красавица? Кто лучше всех на свете?» С «красавицей» я готова согласиться, учитывая окраску и аристократические повадки, но «лучшая», по-моему, требует еще и хороших манер.
Завтра мы пойдем навестить дедушку. Сейчас не то что в те каникулы, тетушка Тэг не занята в школе. Не так просто будет улучить время для разговора с фейри, но после Нового года она собирается на несколько дней уехать, тогда и найду их. Тетушка Тэг еще не старая, ей всего тридцать шесть. У нее есть любовник – тайный любовник. На самом деле это трагическая история, почти как в «Джейн Эйр». У него жена сумасшедшая, а развестись с ней он не может, потому что он политик, и в любом случае, он считает, что обязан с ней остаться, потому что, когда женился, она была молодой, хорошенькой и лучилась жизнью. На самом деле он – детская любовь тетушки Тэг, и он даже поцеловал ее после праздника в честь ее совершеннолетия. А потом уехал учиться, познакомился с сумасшедшей женой, которая тогда еще не была сумасшедшей, и женился, и только потом понял, что всегда любил тетушку Тэг, но к тому времени стало ясно, что жена его не в своем уме. Не уверена, что рассказала все точно. Например, отец его жены помог ему пробиться в парламент. Я думаю, не женился ли он ради выгоды? И правда ли, что развод и новый брак погубят его карьеру? Гораздо опаснее, если выйдет наружу его связь с тетушкой Тэг. Однако она говорит, что счастлива и так, ей нравится жить вдвоем с Хурмой и проводить с ним время от времени по несколько дней.