– Не, не, Николай Николаевич, ты скажи, что Володе причитается за изобретение?
– Считать надо. Думаю, премия за все пять авторских свидетельств составит примерно тысячи три – тысячи шесть… сот рублей.
– Вы там хорошо посчитайте. Комсомолец вон чего придумал, и в газету его. В «Советский спорт» и «Комсомольскую правду».
– Подумаем.
– Вот теперь можно и в ресторан победу отмечать. Михаил Иосифович, ты с нами?
Стоящий чуть в стороне от места действия Якушин тяжело вздохнул.
– Конечно, товарищ генерал.
– Да! Это… Аркадий Иваныч, ты вот раздели… Общество «Динамо» за победу принципиальную выделяет вам от нас им два талона на костюмы. В Военторге. Самый настоящий бостон.
– Бостон?
– Бостон. Чистая шерсть, от этих, как их, «мериносов». Козлов, в общем.
– Спасибо, товарищ генерал.
– Вам, мужики, за победу спасибо. Как ребенок радовался. Каждую шайбу в анналы нужно. Красота. А, Володя?! Когда втроем. Шедевр. Скажи, Николай Николаевич.
– Шедевр.
Вовки приехали в общагу усталые, но довольные. Матч был тяжелейший и чуть ли не самый важный за сезон. Даже если теперь проиграют ЦДКА, то серебро в кармане. А Фомин еще и надеялся, что совсем даже и не глупый, а скорее наоборот, умнейший тренер Чернышев сделает выводы из игры и поймет, что меняться нужно при первой же возможности. Это не футбол. Совершенно другая нагрузка на ноги.
Приехали, пришли на кухню картошки сварить, а там все смурные.
– Что случилось? – спросил Фомин у ожесточенно надраивающего сковороду Третьякова-маленького.
– Семен в больнице помер. Заражение пошло. А пенициллина не достали. В бреду и горячке помер. Врачи только руками разводят. А у него жена в Краснодаре и двое детишек малых. Как им теперь? – Иван тяжко вздохнул, ополоснул сковороду и, шмыгая носом, ушел с кухни.
Челенков знал, что пенсию назначат, есть в СССР такой закон. Вот только маленькая она. Если капитан получал зарплату за тысячу, то теперь жене с двумя детьми прожить на пенсию в 125, ну, даже 250 рублей будет ой как не просто. И помочь он не в состоянии. У самого последние сто рублей остались, а пока ни стипендии от «Динамо», ни премии за форму, дадут и то и то, но потом. Какое счастье, что насильник подвернулся. Одним хлебом бы они сейчас с Третьяковым питались, да обедом, усиленным, в столовой завода «Динамо».
Деньги кончатся через три, четыре дня. И на что жить? Правда, на следующей неделе Третьякова должны милиционером устроить. Завтра уже идет заявление писать. Сегодня Чернышев обрадовал. Придется пока тоже хлеба побольше покупать, да вот картошка еще есть.
Поели картошки, и Третьяков залез на свою верхотуру, а Вовка в паршивом настроении от известия о смерти капитана Радостина, повздыхав и побегав из одного угла их комнатушки в другой (целых три с половиной метра на три), решил домой письмо написать. Неделя с лишним прошла, а он обещал матери писать каждую не делю.
Сел, написал «Хелоу, предки», в смысле: «Здравствуйте, папа и мама» и остановился. О чем писать? О Наташе, о Свете, о смерти капитана Радостина, о победах и забитых шайбах. Нет. Там родители с ума сойдут. Мать сойдет. Отец только посмеется и скажет, хлопнув огромной ладонью по их чуть колченогому столу: «Наша порода. Фомин растет».
Потому ничего про женский пол писать не стал. Вот про то, что их с Вовкой Третьяковым поселили в одну комнату в очень хорошем общежитии, написал, про то, что купили чайник и сковороду, стаканы и даже заварочный чайничек. Добавил, что комендант кастрюльку выдал, вот только что в ней картоху варили. Чтобы мать не паниковала, а отец, грозно глядя на нее, не спрашивал, а деньги у него откуда, приврал, что выдали ему и Третьякову стипендию от общества «Динамо». Передал привет Мишке. Куцее письмо получилось, почти телеграмма. Опять задумался, что добавить. Не про погоду же?
Решил потрафить матери и написал, что кормят их еще дополнительно в столовой при заводе и даже шоколад в буфете дают, но он постоянно вспоминает ее пирог с рыбой, который она сделала после возвращения с рыбалки у деда.
Чуть лучше. Уже половина страницы. А, добавил, что ничего у него не сломано и не болит, и только что матч со «Спартаком» выиграли, и он три шайбы забросил, о чем, возможно, в «Советском спорте» напечатают.
Всё. Выдохся. Попрощался и, сложив письмо, засунул в выданный матерью конверт.
Заснул быстро. А вот сон был плохой. Нет, сон был хороший. Он играл в хоккей за «Динамо» с ЦДКА, и их команда побеждала, но тут Бобров забросил шайбу и счет сравнялся. И тогда Вовка пошел на сольный проход. Он применил мельницу против Анатолия Тарасова, опрокинув его на лед. Классным хитом врезался в Боброва, отшвырнув того к борту, а потом подъехал к воротам и вынул за плечи из них вратаря ЦДКА Валентина Григорьева. А потом, спокойно насвистывая, медленно-медленно закатил в пустые ворота шайбу.
Проснулся от свиста. Третьяков встал пораньше и делал зарядку. Рука еще перебинтована. Палец заживал медленно. Махал руками и насвистывал. Вот к чему этот дурацкий сон? Начал одеваться для похода к удобствам и понял вдруг, что сон нужный. Нет, не надо легенд опрокидывать. Через месяц пожалуют чехи. И они начнут применять против наших вот эти самые приемы, разрешенные в канадском хоккее, а наши судьи будут их удалять за грубую игру, а потом русские озвереют и в ответ на якобы грубость чехов начнут грубить по-настоящему.
Ну, ладно, вот есть теперь напоминалка из прошлого-будущего, и что делать ему, учить судей правильно судить матчи, по правилам, а не по справедливости. Это не добро и зло, это такая игра. Есть у соперника шайба и можно против него силовые приемы применять, нет, и это нарушение правил и грубость. В настоящее время ни мельницы, ни хиты никто правильно делать в СССР не умеет. Он тоже не великий спец, нужно потренироваться и повспоминать далекую-далекую молодость.
Поговорить с Аполлоновым? Нет. Вот тут точно нельзя. И так светится уже не первый раз, не зря тот вопросы задает, ты, мол, точно семиклассник? С Чернышевым говорить тоже нельзя. Перебор, добиться бы от него, чтобы тот осознал нужность и важность частых замен. Вот и получается, что сон вещий, и ему надо валить именно Тарасова и Боброва, чтобы эти супертренеры будущие на себе преимущество силовой игры прочувствовали. Только бы еще понять, а зачем он на вратаря напал. Этого никакие правила не допускают.
– Вовка, ты не забыл, сегодня на стадион нужно к восьми, форму приедут замерять, – вывел его из задумчивости Третьяков.
Фомин глянул на будильник. Половина седьмого. Действительно, пора собираться.
Замерили. Как там, в «Истории рыцаря»: «Ты был взвешен, ты был измерен и был признан никуда не годным». «Мене, текел, фарес». Из иврита ветхозаветного. Последнее лишнее. Тетечка с дядечкой сняли с четырнадцати человек все размеры и остановились перед Вовкой.
– А вы зачем здесь, молодой человек. У вас ведь есть защита, – подергал себя за пейсы Гершель Соломонович. Хотел подергать. А может, и не хотел, может, хотел затылок почесать. Что и проделал. Почесал со скрежетом.
– Так-то нечестно будет. У всех будет из дельта-древесины легкий комплект, а у меня из железок тяжелый.
– И это вы говорите о честности, ой, вей, куда катится мир. Да на вас лучшая форма в СССР.
– Постойте, – Вовка приостановил собирающего оставить собеседника разговаривать в одиночку, главного спортивного изобретателя страны, – Гершель Соломонович, ведь правда, нечестно.
– Это была шутка, молодой человек. Ваши размеры у нас есть, вы, надеюсь, помните, что мы два дня изучали ваши рыцарские доспехи.
– Н-да, шутка удалась, не смешная, ну, может, это у меня с чувством юмора не все хорошо. Подождите все равно, Гершель Соломонович, я вам свои коньки хочу показать. Тоже придумал кое-какие усовершенствования. И травмоопасность меньше, и нога гораздо меньше устает, и на льду человек увереннее себя чувствует, они ногу жестче фиксируют.
– Интересно, интересно. Показывайте.
Показал. Подергал изобретатель за язычки, за ботинок нарощенный, повыворачивал, как получилось, наизнанку.
– Немного ботинок от фигурок напоминает. Пожестче. Заберу? – И уже потянулся за вторым.
– А назад? – Сегодня ведь в два у Фомина опять тренировка с молодежкой. Чернышев еще хитрее Хитрого Михея оказался.
– Ты, Фомин, взялся тренировать сверстников, так и не бросай. Я с руководством стадиона переговорю. Возьмем тебя на полставки тренером. Свою половинку отдам.
– Спасибо, Арка…
– Нет, этим не отделаешься. Магарыч с тебя. С первой зарплаты. Да, и про команду не забывай. И вот держи, мы вчера вечером костюмы бостоновые поделили. Один Бочарникову, один тебе. Цени. И оправдай высокое доверие. Там мужики взрослые за тебя проголосовали, – Аркадий Иванович протянул Фомину зелено-коричневую бумажку с расплывчатым фиолетовым штампом, приблизительно размером с банковскую карту из прошлого-будущего. Поверх штампа бала надпись от руки, «Костюм мужской, одна штук». Потеряли буковку «А». Или чернила сэкономили.
– Постараюсь.
– Не переживайте, молодой человек, я Фиму – сынка пошлю, он через пару часов коньки назад привезет. Тоже хоккеистом стать мечтает, – отвлек от костюмных воспоминаний Вовку изобретатель.
У Фомина на сегодняшний день на утро план был. Решил он по Гостиному двору прогуляться, посмотреть, можно там этот громадный клад с серебром отыскать или нет.
Доехал до «Площади Революции» на метро, вышел и дотопал по плохо чищенным улицам до памятника архитектуры. Обошел двухэтажное строение, постоял, полюбовался входом, даже на задний двор проник, что интересно, там двухэтажное здание стало трехэтажным. То ли задумка архитектора, то ли снаружи нарастили культурный слой. Да нет, все же архитектор специально, наверное, занизил двор внутренний, чтобы попадать в этот полуподвал, и там склады всякие спроектировал.
Вывод же после всех этих рекогносцировок был неутешителен. Полно металлических конструкций и просто огромная территория, так что про клад серебряных чешуек царствования первых Романовых можно забыть. Его обнаружат, когда станут ломать этот Гостиный двор и строить на его месте новый, лет через пятьдесят.