— Все дело, я думаю, в том, что часть молодежи нашей развращена пустословием. Не верит она ни в бога ни в черта… А претензий!.. Беседую я тут иногда с хулиганьем, так от их цинизма глаза на лоб лезут!..
Комиссар говорил то же, о чем думал порой Городулин, но сейчас общность их мыслей раздражала его. Глупея от обиды, словно она произвела в нем короткое замыкание, Городулин упрямо повторил:
— Мы без дипломов ловили…
— Это нисколько не остроумно, Алексей Иваныч! — резко оборвал его комиссар. — Когда в двадцатом году матрос, рабочий или солдат произносил: «Мы университетов не кончали!» — это была горькая фраза. И талдычить ее сейчас, в пятьдесят седьмом году, глупо и стыдно. — С грохотом он отодвинул кресло от стола, но не встал. — Нашел чем хвастать! И очень жаль, что нет диплома.
— А вы мне скажите, товарищ комиссар, где его можно купить?.. Я, что ли, виноват, что у меня его нету?.. Три раза рапорт подавал, — отпускали меня учиться?
В кабинет заглянул адъютант, но комиссар заорал:
— Занят!
— А теперь ходят вокруг меня, — со злостью продолжал Городулин, — и уговаривают: «Давай, Городулин. Посещай, Городулин. Изучай, Городулин…» Сидишь вечером дома как попка — башка не варит!..
Этого Алексей Иваныч говорить не собирался, но его занесло. Рванув из кармана листок с рапортом, Городулин доложил его на стол.
Не беря листок в руки, комиссар прочитал то, что там было написано.
Помолчав, спросил:
— Сам придумал или кто-нибудь помогал?
— А чего, — усмехнулся Городулин. — Тебе же проще….
Впервые за все время совместной службы он сказал комиссару «ты», но Сергей Архипыч и не заметил этого.
— Понятно, — сказал комиссар. — Уже настучал кто-то про Лыткова?
— При чем тут Лытков, — сварливо повел плечами Городулин. — Устал, и все. Имею полное право на законный отдых.
Комиссар посмотрел на него, отвел глаза и постучал костяшками своих кулаков друг о друга.
— Вот что, Алексей Иваныч. Есть у нас три варианта. Можем разговаривать, как начальник с подчиненным. Как коммунист с коммунистом. Или как двое пожилых мужчин. А вот как две бабы — это уволь меня.
— Мне выбирать? — быстро спросил Городулин.
— Тебе.
— Ладно. Как коммунисты. Про Лыткова я знаю. Служить под его начальством не хочу.
— Обиделся на советскую власть?
— Ты мне, Сергей Архипыч, пятьдесят восьмую не шей. Для меня ни Федька Лытков, ни даже ты — это еще не советская власть.
— Чего ж ты на ней-то вымещаешь?.. Ну, я — плохой начальник, ну, Лытков — дерьмо, а уходить собрался не от нас ведь?.. Что ж я, по-твоему, частной шарашкой тут управляю?!
В сердцах комиссар хватил кулаком по стеклу на столе, промахнулся и попал по каменному пресс-папье. Мотая от боли рукой в воздухе, он рассвирепел:
— Не нравится ему, видите ли, что приходят люди с высшим образованием! А ты за что воевал три раза? За что дуранду в блокаду жрал?..
Вошел на цыпочках адъютант и прикрыл вторую дверь.
— Там что, слышно? — спросил комиссар.
— Немножко.
Теперь уже понизив голос почти до шепота, он наклонился к Городулину через стол:
— Думаешь, я не понимаю, кто таков Лытков? Распрекрасно я его вижу. Лежит у меня месяц в столе проект приказа. Потому и не подписываю. Не из-за того мариную, что ты уж больно хорош, а потому, что Лытков дрянь человек. А приведи мне завтра хорошего работника, да с дипломом, — не задумываясь посажу на твое место. И ты учить его будешь. Еще как будешь!.. Головой не мотай.
Городулин встал.
— Я пойду, товарищ комиссар. Рапорт оставляю у вас.
— Не читал я его, — сказал комиссар. — И не видел. Заберите, подполковник.
Он протянул через стол листок, но Городулин не взял его. Тогда комиссар аккуратно сложил листок вчетверо и порвал в клочки. Затем он обошел стол, взял Городулина за локоть и, провожая до дверей, каким-то смущенным голосом произнес:
— И есть у меня, Алексей Иваныч, одна к тебе просьба, за ради Христа. Книжки ты, что ли, внимательней читай или слушай, как люди говорят. А то, понимаешь, неловко получается. И поправлять как-то неудобно, и молчать при этом совестно. Ты вот, например, произносишь: «социализьм» — с мягким знаком, «капитализьм» — с мягким знаком… Ну куда это годится?..
Остановившись на пороге открытой приемной, вероятно, для того, чтобы люди, сидящие там, не подумали, что он кричал на этого седого человека, комиссар громко сказал:
— Супруге кланяйтесь, товарищ подполковник.
В приемной гражданских уже не было. Сидели у стены Лытков и блондин-кадровик.
— Вы ко мне? — спросил комиссар.
— Никак нет, — вскочив, произнесли они хором.
Стыдясь смотреть на них, словно не они его, а он их подсиживал, Городулин быстро пересек приемную и вышел в коридор.
Он старался не думать о своем разговоре с комиссаром, чтобы уберечь себя от немедленных выводов, но чувство досады на себя точило его душу.
ДИРЕКТОР
Ю. П. Герману
Поля работала в Грибковской школе двадцать пять лет. При ней сменилось много директоров, и она всех их помнила. Повелось так, что у каждого нового директора она вела хозяйство и убирала квартиру. В школе Поля называлась «техничкой». В коридоре нижнего этажа у нее был шкафчик под часами-ходиками, в шкафчике стояли чернильницы-невыливайки и лежал большой медный колокольчик. Чернильницы Поля выдавала по утрам старостам, в колокольчик она звонила в положенное время.
Директора платили ей семьдесят рублей в месяц, помимо зарплаты, за ведение их личного хозяйства. Кто-то давно установил эту цифру, и она уже не менялась. Спала Поля в кухне директорской квартиры. По субботам она уходила с вечера домой за пятнадцать километров, ночевала у матери и возвращалась в воскресенье к ночи.
Здание школы было старое, его приращивали время от времени в разные стороны, и поэтому оно было причудливой громоздкой формы несмотря на небольшую величину. Когда-то здесь помещалась двухклассная деревенская школа, в которую один год ходила девчонкой Поля, потом классов сделалось четыре, затем семь, а перед войной школа стала десятилетней.
Последний новый директор приехал из ленинградского пединститута в начале осени.
Поля только вымыла полы после отъезда Алексея Федоровича и вынесла на крыльцо ведро с грязной водой, когда к дому подошел юноша, державший в руке маленький чемодан. За спиной у юноши висел рюкзак. На улице шел дождь, молодой человек был без шапки, и мокрые волосы свисали ему на лоб. Он подождал, покуда Поля выплеснула воду из ведра, и сказал:
— Здравствуйте. Будем знакомы. Моя фамилия Ломов.
Поля ответила:
— Алексей Федорович уехавши в Курск.
— Если не ошибаюсь, это квартира директора? — спросил молодой человек. — Я приехал сюда с направлением.
— Взойдите в избу, — сказала Поля и опустила подоткнутую юбку.
Ломов вошел. Поле понравилось, что он на пороге вытер о тряпку ноги. Она расстелила в комнате половичок, надела старенький ватник и перед уходом в школу на всякий случай сказала:
— Если пойдете из дому, дверь замкните и ключ положите под балясину на крыльце. Вам в сельмаге ничего не надо?
Ломов сидел на корточках и вынимал из чемодана книги.
— А что в сельмаге? — спросил он.
— Вина могу принести, — сказала Поля. — Хомуты есть…
— Хомуты? — улыбнулся Ломов. Он снова принялся за свой чемодан.
Поля постояла с минуту и пошла в школу — звонить на большую перемену. До вечера она несколько раз видела нового директора, он проходил мимо нее в учительскую и в свой кабинет.
Нина Николаевна, завуч, улучила минуту и спросила Полю:
— Ты с новым директором разговаривала?
— Беседовали, — ответила Поля.
— Уж очень он молод, — покачала своей маленькой головкой Нина Николаевна. — Как бы не начал крутить романы. Ты, Поленька, если что-нибудь заметишь, непременно мне скажи… Мы с тобой давно здесь работаем, и для нас важнее всего судьба детей.
Убрав после занятий классы, Поля пришла в директорскую квартиру. На улице уже стемнело. Ломов сидел в полутьме за кухонным столом и хрустел горбушкой черствого городского батона, запивая водой из ковшика.
— Не мог найти лампу, — сказал он.
Она принесла керосиновую лампу из сеней и засветила ее.
Ломов сказал:
— Мне, наверное, будет здорово трудно здесь.
При керосиновом свете лицо его было худеньким, тени лежали под глазами. Поля заметила, что на пальцах у него заусеницы, как у мальчишки.
— На деревне можно достать молока, — сказала Поля. — Если у вас денег нет платить мне, то я так буду жить. До моего села пятнадцать километров. Здесь и кровать моя стоит. Дрова у нас запасены на зиму: еще от Алексея Федорыча оставшись…
— Живите, — сказал Ломов. — Мне веселее будет. Перед сном он крикнул из комнаты:
— Спокойной ночи, Поля!
— И вам также, — ответила она.
Поднимался Ломов рано. Растапливая плиту, Поля слышала из кухни, как он пыхтит в комнате, приседая и подпрыгивая; потом она видела его ребристую грудь и цыплячьи ключицы, когда он в холодных сенях обтирался полотенцем до красноты. Деревенские десятиклассники были плотнее и шире своего директора.
Сперва Ломова и не слышно было в школе.
Всеми делами по-прежнему управляла завуч Нина Николаевна. Ребята ее боялись.
У завуча было хорошее хозяйство — корова, двое поросят, куры и утки. Из курской газеты весной приезжал фотограф и снимал завучеву корову. Нина Николаевна стояла рядом с книгой в руках.
Поля хорошо помнила, как этот фотограф сидел потом в гостях у Алексея Федоровича, они пили вино, и Алексей Федорович рассказывал, что без школы он не видит для себя никакой жизни. Фотограф был кругленький, с толстым лоснящимся носом и обожженной солнцем лысиной. Поля подавала им на стол сковороду с яичницей, а он спросил:
— Интересно, почем здесь яички?
Весной, перед экзаменами, к Алексею Федоровичу часто приходили гости. То заедет на бричке заведующий конторой «Заготзерно» Корней Иванович Романенко, то жена главного инженера МТС.