— Ну, завелась наша Тонька! — Женя обняла ее.
— Ты, Кумысников, в санитарках не служил? За больными не таскал горшки, как мы вот с Надькой? Навоз за скотиной не убирал? Тебе сколько лет?
— Ну, двадцать два.
— А мне двадцать семь. И я баба, а ты мужик.
— Тонечка, — миролюбиво говорит Сергей, — но кто-нибудь же должен у нас доить коров!
— У тебя все — кто-нибудь: грыжу ушить — кто-нибудь, за скотом ходить — кто-нибудь…
Сергей улыбнулся.
— А между прочим, удрала-то из деревни ведь ты, а не я. — Он дружелюбно коснулся ее плеча. — Не сердись, Антонина. Просто у нас по-разному сложились биографии. Кстати, когда наш стройотряд возводил в совхозе коровник, я клал фундамент не хуже других. Ты даже сказала: Кумысников — молоток!
— Да ну тебя! — успокоилась внезапно Тоня. — Бери свою Надьку и уматывай. И лучше ее попытай: знает она, чего хочет?
— Знаю, кажется, — смущенно говорит Надя. — Может, это звучит наивно: я хочу научиться лечить людей. Столько горя я видела у себя в детдоме! — Еще более смешавшись от своей ненужной откровенности, она по-мальчишески тряхнула головой. — Вот только жутко хотелось бы выяснить, есть ли у меня для этого призвание, а то буду зря ишачить, а пользы — шиш…
Сергей надевает пиджак, поданный ему Надей.
— Обнаружить заранее, есть ли у парня или девчонки призвание, нельзя. Это все болтовня.
— Ну почему же болтовня? Ведь можно же поговорить с ними, задать им вопросы…
— А ты уверена, что человек всегда отвечает то, что думает?
— Уверена. Если он, конечно, честный.
— Ладно. Возьмем только честных. Интересно, с помощью каких вопросов ты бы пыталась выяснить наличие призвания? Это ведь загадочная штука — человеческое призвание!.. Максима Горького, например, юношей приняли в оперный хор, а Федора Шаляпина — нет. Про Вальтера Скотта профессор университета сказал: «Он глуп и останется глупым всегда»… А с нами, будущими медиками, еще сложней. Вот, скажем, я, Сережа Кумысников, подал заявление в институт. А ты, заслуженный профессор Лузина, вызвала меня для собеседования. Спрашивай, задавай вопросы. Я буду отвечать.
Надя молчит. Спрашивает Тоня:
— А правда, Кумысников, почему ты пошел на медфак?
— Видите ли, профессор, я с детства люблю медицину.
Теперь спрашивает Надя:
— А что это значит — любить медицину?
— Это значит, что меня интересует раскрытие тайн природы именно в данной области: борьба с болезнями, продление человеческой жизни…
— Это ты, Сережка, говоришь про науку, а я спрашиваю, почему ты хочешь стать врачом?
— Профессор, — говорит Кумысников, — я, знаю, каких слов вы от меня ждете. Но я их не произнесу, ибо они широко известны. А все то, что широко известно, становится банальным…
До сих пор Женя молчала, уткнувшись в свои тетради. Сейчас она подняла голову и насмешливо посмотрела на Кумысникова.
— Боже ты мой, Сереженька, как тебе трудно живется! Все время надо стараться быть непохожим на других!..
По ночной пустынной улице идут Надя с Сергеем. Он обнял ее за плечи.
— Ты хороший парень, Надька!
Она неприметно вздохнула.
— Ребята мне часто это говорят…
— Понимаешь, с тобой как-то просто. Я еще в школе всегда чувствовал себя неловко с девчонками, вроде я вечно виноват перед ними.
— Ну в чем, например?
— Например, я не замечал, что у них новое платье. Иногда получалось парадоксально: те, у кого я все-таки замечал новое платье, обижались на меня за то, что мне неинтересно разговаривать с ними. А те, с кем мне было интересно разговаривать, сердились, что я не замечаю, как они выглядят… И вечно мне нужно было оправдываться…
— Просто ты еще никого не любил, Сережа.
— Ого! Еще как любил!.. В девятом классе я влюбился в нашу биологичку. И ужасно мучился.
— А она догадывалась об этом?
— Ты с ума сошла! Я выискивал редкие книги в библиотеках, штудировал их и ставил ее в тупик своими вопросами. Однажды она даже разрыдалась на уроке…
— А зачем ты это делал?
— Не знаю… я часто поступаю не так, как хочу.
— И потом жалеешь?
— Иногда… Ты не думай, что я циник, Надька. Тебе я могу сказать: неохота быть сентиментальным слабаком. Помнишь, мы в школе учили про Рахметова. Он спал на гвоздях, нам казалось это смешным и даже глупым. У настоящего человека должна быть одна мечта — огромная, на пределе его возможностей. Такая, к которой он упрямо идет всю свою жизнь.
Любуясь им, Надя спрашивает:
— Но он доходит до нее?
— Непременно. И это не имеет ничего общего с карьеризмом: у карьериста мелкая цель, а не мечта, и средства у него мелкие и мерзкие.
— А у меня, Сережка, нету одной огромной мечты. Уж я думала, думала, ничего не могу придумать. Все какое-то крохотное, как в детском магазине.
Он снова дружески обнял ее.
— Мечту, Наденька, не придумывают. Она должна быть растворена в крови, она должна доставлять человеку и муки и наслаждение. Ты знаешь, что, по-моему, движет гениальным ученым? Вовсе не желание раскрыть тайны природы. Это все бодяга для интервью. На самом-то деле гений испытывает неслыханное наслаждение от своей работы — он без этого не может жить, это форма его существования…
— Сказать тебе? — Надя подымает на него глаза. — Вот сейчас у меня мечта, чтобы мы долго-долго шли по этой улице. Чтобы она нигде не кончалась. Это мелко, Сережа?
— Ну, почему же… Это тоже жизнь, только другая ее область.
— А один человек может жить сразу в двух областях?
— Черт его знает… Наверное, может. Если чем-нибудь жертвует.
— А ты бы мог?
— Не знаю. Не пробовал… Обнявшись, они идут по улице.
Снова комната девушек в студенческом общежитии. Ночь. Слабый свет уличного фонаря в окне. Лежат на своих постелях Тоня и Женя. Надя только что вошла, она медленно раздевается, снимает пальто, туфли, шапочку.
— И приеду я к себе в деревню Федоровку доктором, — говорит Тоня. — Нарочно пять лет не ездила на каникулы. Чтоб потом все удивились. Думаешь, я там у себя не могла выйти замуж? Ко мне крепко сватались! С домом, с хозяйством. Но я очень, девочки, самолюбивая. Деньги мне — тьфу… Главное, чтоб уважали.
Женя не слушает ее. Женя говорит о своем:
— Интересно, почему ночью кажется — все исполнится? А утром проснешься — и понимаешь: дура ты, дура… Надька, ну как? Хорошее кино?
— Ничего. — Голос Нади бесцветен.
— Переживательное? — спрашивает Тоня.
— Тонька! — смеется Женя. — Ты по-русски когда-нибудь научишься говорить?
— А что, опять не так? Ну и ладно. Еще посмотрим, кто из нас раньше станет заврайздравом. У нас в районе знаешь как люди нужны?
Женя внимательно смотрит на Надю.
— Ты что такая?
— Обыкновенная я…
— У нее все в порядочке, — говорит Тоня. — Раз Сережка Кумысников за нее взялся, он ее до ума доведет. Будь спок! В случае, на свадьбе водки не хватит, я брагу сварю…
Из-за занавески у двери, куда скрылась Надя, не слышно ни звука. Женя вскакивает с постели, бежит туда в закуток.
В закутке, прислонившись лицом к шкафу, стоит Надя.
— Он обидел тебя? Обидел? — Женя обнимает ее.
— Нет…
— Ну что, Надюша? Ну что, скажи?..
— Он… говорит… что я… хороший парень… Рыдает.
Двор. Надя рассматривает номера квартир в подъезде. Со своим чемоданчиком побежала вверх по лестнице. В том, как она движется, уже чувствуется некоторая уверенность и сноровка.
Еще по одной лестнице поднимается Надя. И еще по одной.
В следующем доме ей повезло — она оказалась в лифте. Устало прислоняется к стенке кабины. На лице ее блаженная улыбка. Доехав до нужного этажа и уже открыв дверь лифта, Надя вдруг прикрывает ее и нажимает кнопку спуска. Ей захотелось прокатиться. Доехав до первого этажа, она снова нажимает кнопку.
Надя вышла из лифта. Остановившись у шикарной двустворчатой двери (такие двери были в барских старых домах), она поправила привычным жестом прическу и даже посмотрелась в карманное зеркальце. Нахмурившись, попыталась построить солидное выражение лица. Не выдержав, подмигнула своему изображению и показала ему язык.
Надавила кнопку звонка. Еще раз одернула на себе легонькое пальто.
Из-за двери — густой женский голос:
— Кто?
— Я из поликлиники.
Дверь распахивается. В хорошо обставленной, просторной прихожей с огромным зеркалом в раме красного дерева стоит полнотелая седая дама. Она окидывает Надю удивленным взглядом.
— Мы вызывали доктора, — на последнем слове дама делает заметное интонационное ударение. — Врача, — повторяет она.
— Я пришла, — отвечает Надя.
— Попрошу вас снять пальто и вымыть руки.
Надя робко пристраивает свое пальто на шикарной вешалке.
Дама приоткрывает дверь в одну из комнат и произносит тихо, но явственно:
— Алексей, из поликлиники пришла какая-то девочка, утверждает, что она врач.
Затем дама указывает Наде рукой вглубь коридора:
— Ванная — вторая дверь налево. Мыло — на магните. Полотенце для рук — голубенькое. Уборная — рядом. Вода спускается ножной педалью справа от унитаза.
Надя моет руки в роскошной ванной комнате. Не сразу она находит мыло: мыльницы нет, оно висит на магните. Надя дважды открепляет его от магнита и снова прикрепляет: здесь вообще множество удобных мелочей, их интересно рассматривать.
Но вот Надя уже в спальне.
На огромной двуспальной постели, под необъятным пуховым одеялом, лежит маленький щуплый мужчина в пижаме. Он, очевидно, пристраивал марки в альбом, а сейчас отложил его в сторону.
Седая дама удобно устроилась в мягком кресле.
Надя сидит на низком ковровом пуфе. Сидеть ей на этом пружинистом пуфе здорово неудобно — ее покачивает из стороны в сторону. Держа свой старенький портфель на коленях, она простреливается сейчас навылет двумя парами строгих глаз.
Наде хотелось бы поскорей осмотреть больного, но с ней ведут светскую беседу.
— Вы, вероятно, недавно кончали, милочка? — спрашивает дама.