— Этот факт в машине имел место?
— Машина была очень плохо освещена, — сказал я. — В лампочке там не более пятнадцати свечей. И вообще, все это было для меня очень непривычно…
Замолчав, я стал чиркать зажигалкой — на мое счастье, бензин иссяк, чиркать можно было долго, а погасшая, размякшая сигарета во рту мешала мне продолжать. Дунаев шагнул и протянул мне спички.
— Понимаете, Дунаев, я знал, что вы стреляли в человека, что вы, может быть, убили человека…
— За это мне будет суд, — сказал Дунаев.
— Но ведь помимо суда, — начал я, — вам должно быть…
— Попрошу вас не отвлекаться и придерживаться фактов, изложенных в жалобе, — нетерпеливо напомнил прокурор.
— Хорошо, — сказал я. — Дунаев вел себя в машине беспокойно. И капитан действительно сел на него, чтобы не дать ему возможности метаться в кузове. Однако, повторяю, в машине был полумрак и дальнейших действий Крупилина я не видел.
— Ясно, — сказал прокурор. — Вам ясно, Дунаев?
— Мне все ясно, — сказал Дунаев. И Буданов увел его.
А я ушел домой, презирая себя за лжесвидетельство, и вот уже сколько лет так и не могу разобраться в его мотивах.
По-всякому пытался я судить себя, и обвиняя и оправдывая. За время, прошедшее с этой длинной, страшной ночи, выжил и встал на ноги каменщик Орлов, воротился из колонии Дунаев — оба они работают в том же зверосовхозе; ушел на пенсию прокурор, отчислили из милиции капитана Крупилина. А я понял, пожалуй, лишь одно: всему виной были тогда пол-литра водки и два стакана бормотухи, которые выпил на голодный желудок плотник Дунаев.
НА КОММУТАТОРЕ
Телефонистка Даша Полякова влюбилась в солдата. Солдат был щупленький, как куренок, востроносенький, некрасивый. Он приезжал в поселок на грузовике вместе со своими однополчанами по субботам на танцы. Грузовик подваливал к поселковому Дому культуры, солдаты, словно по тревоге, прыгали через борта машины на пыльную землю, отряхивались и гурьбой шли в зал.
Дашин солдат был самый смирный. Он робел в зале, обтирая спиной стенку и поводя своим вострым носом вслед танцующим. Лицо у него становилось восторженным, когда он выискивал в колышущейся, плотной и потной толпе кого-нибудь из своих бойких товарищей по стройбату.
Девушек в поселке было много, судьба их нередко складывалась и решалась именно по субботам, поэтому к танцам они относились серьезно, ожидая их и готовясь к ним всю долгую и трудную неделю.
Работала Даша на коммутаторе в поселковом отделении связи. График у телефонисток был сменный — то в ночь, то в день, то в утро. Семейные часто просили Дашу подменить их — она никому не отказывала. Так уж считалось среди поселковых связисток, что Дашина жизнь не задалась. Девушка она была в годах, собой непривлекательная, про нее говорили, что «на ней никто не ошибется».
Ее жалела даже толстая телеграфистка Нина, которой достался загульный муж-печник, она жила с ним нерасписанная, с него вычитали алименты куда-то в Вологду. Когда печник приходил домой сильно выпивши, Нина боялась оставлять с ним ребенка и брала его с собой в ночное дежурство. Расстелив ему пальтишко на стульях, она укладывала его спать неподалеку от своего рабочего места. Он просыпался иногда среди ночи, скучал, лез под руки. Тогда Нина отводила его в соседнюю комнату, сажала на стол рядом с телефоном и, возвратившись к себе на телеграф, звонила ему. Он снимал трубку.
— Привет, Славик. Это я, мама.
Славик сперва длинно сопел в трубку, а потом спрашивал:
— Чего тебе?
Рано утром, по дороге на работу, печник приходил мириться. Он топтался у маленького окошка телеграфа — по утрам здесь было пусто.
— Пришел? — спрашивала Нина, не глядя на него, чтобы поглубже остервениться.
— Пришел.
— Ну и катись. Не отсвечивай тут.
— Выслушай человека, — просил печник. — Может, он сам переживает.
— А чего ему переживать? Залил себе глаза винищем.
Он просовывал в окошко свою лохматую веселую голову.
— Давай по-хорошему, Нинок. А? Я же тебя, дуреху, люблю. Создадим семью, оттоманку возьмем в кредит…
— А пить бросишь? — спрашивала Нина.
— Как дважды два, — отвечал печник.
Пить он не бросал, Нина так и маялась с ним, но все-таки она была семейная, а Даша — одинокая. Одиноких девушек в поселке жалели.
Приехала Даша сюда из дальней деревни Кировской области. Оставшись сиротой и продав за бесценок родительскую избу, Даша отпросилась у председателя колхоза в город, к крестной. Крестная продержала ее у себя на квартире недели две, вместе они ходили в милицию выплакивать прописку, но милиция, притерпевшаяся к слезам, отказала, и крестная свезла Дашу в этот поселок, где у нее жил свояк. Свояк работал монтером в отделении связи, он и выучил Дашу на телефонистку.
Работа на коммутаторе была чистая, зарплата хоть и небольшая, но постоянная, не так, как в колхозе. В один из выходных дней Даша съездила в город, сделала себе в привокзальной парикмахерской шестимесячную, там же подбрили ее белесые брови, подчернили их, они стали будто с чужого лица, — и с того дня Даша превратилась в городскую, как и все девушки в поселке.
С солдатом она познакомилась еще по телефону.
Неподалеку от поселка, километрах в десяти, стояла воинская часть. Воины строили какой-то спецгородок, собраны они были со всех сторон света — каменщики, плотники, штукатуры — и проходили срок действительной службы в стройбате. У них водились деньги, за работу платили неплохо — хватало на что выпить и погулять воякам.
Случалось, по ночам из воинской части звонили на коммутатор. Солдатам было скучно у своих полевых телефонов, и они болтали ночами с поселковыми связистками. Вот так и познакомились Даша с Петей.
Не видя той, с кем он говорит, Петя не испытывал привычной своей робости. Рядом с ним сидел рослый, нахальный сверхсрочник, губастый мужик, покоритель девок во всей округе. Петру хотелось отличиться перед ним, поэтому он лихим движением поправил наушники и сказал в микрофон:
— Разрешите завести с вами знакомство?
Даша тоже не раз слышала, как разговаривали в таких случаях телефонистки. Она ответила:
— Если не секрет, как вас зовут?
— С утра был Петром, — ответил Петя. — А вы, наверное, Людмила?
— Обознались, — сказала Даша, хихикнув.
— Возможно, маленько ошибся, — сказал солдат, подмигнув сверхсрочнику. — Но если не Людмила, то около того.
— Вероника, — сказала Даша. — Прошу поиметь в виду, у меня жутко ревнивый супруг.
И она вынула штепсель из гнезда воинской части, нарочно обрывая первый разговор на самом интересном месте.
Солдат Петя тотчас же позвонил снова:
— Алё. Нескромный вопрос: у вас когда выходной?
— А почему вам интересно? — спросила Даша, у которой уже иссякал в памяти весь ее нехитрый девичий опыт.
И они условились встретиться в субботу в Доме культуры.
На это первое свидание Дашу собирало все отделение связи. Почтальонша Тая дала ей свой синий выходной берет.
— Ходишь в платке, как колхозница, — ворчала Тая, надвигая берет на Дашины брови. — Между прочим, воли его рукам не давай. Солдату — только бы полапаться. Он взял увольнительную, ему надо во время уложиться.
Толстая телеграфистка Нина надела на Дашу свои бусы и предупредила:
— Главное смотри, чтоб не выпивши был.
Клава, с поселкового радиоузла, дала свой желтенький жакет.
— Не слушай ты их, — сказала Клава. — Солдат такой же человек, как и все. Среди них тоже попадаются самостоятельные. Может, и найдешь свое счастье.
Клава была старше и добрее других женщин-связисток. Она считала, что есть где-то на свете счастье, оно лежит неподобранное, как клад, важно только найти его и отломить свою долю.
В субботу Даша пошла на танцы вместе с почтальоншей Таей. Они пришли, когда зал Дома культуры был уже сильно заполнен. Пустой военный грузовик стоял неподалеку от подъезда. Оглушительно играла радиола. Таю тотчас же, прямо от дверей подхватил кто-то из местных ребят и повел в колышущуюся толпу. Даша остановилась у стены, не прислоняясь к ней, чтобы не запачкать мелом чужую кофточку.
Только сейчас она сообразила, что ведь они с Петей не договорились, как узнают и найдут друг друга в этой толпе. Потихоньку, вроде бы скучая, она стала выискивать глазами парней в солдатских гимнастерках.
«А может, он офицер?» — подумала Даша, и она стала прикидывать, мог ли офицер произносить все те слова, что говорились ей по телефону. Получалось — мог.
Потом она стала думать, брюнет он или блондин. Она уже видела, как он улыбается, как кладет свою твердую большую руку ей на спину и вертит под музыку по всему залу, — у нее захлестнуло сердце.
Танцующие пары топтались подле Даши, она стояла у стены в ряд с пожилыми людьми, пришедшими поглазеть на молодежь. Пожилым людям казалось, что веселье в зале какое-то ненастоящее, не такое, как было когда-то. Лысый счетовод сельпо стал пробираться в центр зала, желая показать присутствующим свои особенные коленца. Но толпа выдавила его обратно к стене рядом с Дашей.
Радиола на минуту умолкла. К Даше протолкалась румяная, задыхающаяся Тая. Указывая на кого-то глазами, она шепнула:
— Чего стоишь? Твой-то дожидается тебя.
И, взяв Дашу за руку, повела через весь зал.
У противоположной стены, привалившись плечом к ней, стоял рослый губастый сверхсрочник. Он обводил своим победительным взглядом всю эту гражданскую мелочь, набившуюся сюда в Дом культуры.
Подтягивая за собой упирающуюся Дашу, Тая подошла к нему.
— Товарищ военный, — сказала Тая, — у нас к вам имеется один вопросик. Вы, случайно, никого не дожидаетесь из лиц женского пола?
— Наше дело такое, — сказал сверхсрочник, лениво приосаниваясь. — Мы их всегда дожидаемся.
— Шутки тут неуместны, — отрезала Тая. — Одной гражданочке был даден звонок. Желательно выяснить, не являетесь ли вы тот человек, которому была обещана встреча?
— Почему же не встретиться, — сказал сверхсрочник, делая шаг к Тае. — Встреча зависит лично от нас.