Возбудившись и засмущавшись, и удивившись тому, что он возбудился и засмущался, он сказал:
— Мне нравится с вами общаться.
— Мне с тобою тоже, И если честно, то ты мне нравишься, Дэнни.
Он считал, что она старалась избежать ответа на его вопрос, на самом деле, ей не хотелось, чтобы он знал, как ее зовут.
Но ему пришлось удивиться.
— Лулу, называй меня Лулу и обращайся ко мне на «ты».
«Называй меня Лулу…»
— Тебя так зовут или это лишь прозвище?
— Лулу — это мое особенное имя. Только близкие мне люди могут так ко мне обратиться. И ты мне тоже близок, Дэнни, даже очень…
Будучи уже сильно возбужденным, он подумал о самом себе: «Что здесь происходит, и что со мной?» — он не мог говорить.
— Дэнни, ты еще здесь? Я слышу твое дыхание. Ты в порядке? Я сказала что-нибудь плохое?
— Нет, — ответил он. Это короткое слово застряло у него в горле, когда он снова попытался взять над собой контроль.
Она всегда говорила мягко и бездыханно, будто на свете не было никого, кроме нее и ее собеседника, будто они были друзьями — нет, не друзьями, а чем-то большим, будто они делились самыми своими сокровенными секретами. У нее был густой, дымчатый голос.
Она превращала скучный день в танец, простые ординарные вещи в нечто захватывающее, как в сентябре.
Она грустила по сентябрю, потому что сентябрь остался в прошлом.
— Будто от тебя ушла любима женщина, — сказала она.
— Женщина?
— Да. Сентябрь похож на женщину — прекрасную, чувственную. Ты понимаешь смысл этого — чувственная женщина, Дэнни?
— Конечно, — ответил он, и у него в груди снова запрыгало сердце: чувственная женщина — это та, которая, появляясь перед твоими глазами, завораживает своей красотой. Он сердцем ощущал, что Лулу просто обязана быть прекрасной, а значит и чувственной.
Голос Лулу был таинственным и гипнотизировал его: «…ты засыпаешь, засыпаешь…» Но он не засыпал, даже наоборот, он чувствовал бурное возбуждение, все становилось ясным, прозрачным, каждой клеточкой своего тела он впитывал ее голос и ее слова, которые становились похожими на сжатую пружину, которая стремится расправиться и улететь куда-нибудь в пространство.
— Октябрь — это также женщина, Дэнни, но она — ведьма или привидение. Я не люблю октябрь, ненавижу его, потому что он заканчивается Хеллоуином, — в ее голосе вдруг проявилась горчинка, он стал холодным, пробирающим до костей. А затем снова теплым и играющим: — Как ты думаешь, Дэнни, на какой месяц похожа я?
Он подумал о морозном январе и о жарком июле, о влажном апреле и о горячем августе. Ему самому стало жарко, и он вспотел, будто внезапно нагрянул август. Он проглотил твердый комок и сморщился. В ответ из него не изошло ни слова.
— Я надеюсь Дэнни, что ты подумал, что я — женщина-сентябрь и отнюдь не февраль — морозный и скользкий.
— Сентябрь, — сказал он, запнувшись на этом слове. Сердце затрепетало, будто сентябрьский лист на ветру. Собрав в себе все силы, он, наконец, произнес: — Да, конечно же, сентябрь.
Ему хотелось знать, сколько ей лет. По голосу определить это было невозможно. Она не могла быть намного младше его отца, если она звонила ему все эти годы. Молодой она не была. Но что-то в нем отказывалось верить в то, что она не молода. Ему хотелось, чтобы она была лишь немного его старше.
Наконец, собрав в себе всю смелость, он спросил:
— Сколько лет тебе, Лулу, — ему понравилось ее имя.
— А как ты думаешь, сколько мне?
Будто учитель, который отвечает вопросом на вопрос. Но вряд ли какая-нибудь школьная учительница была бы похожа на Лулу.
— Не знаю, — он даже не осмелился предположить.
— Когда ты слышишь мой голос, Дэнни, как ты думаешь: я стара или молода?
— Молода… — понадеялся он.
— О, Дэнни…
Наверное, она молода.
— Мой голос звучит приятно или нет?
— Приятно, — ответил он, и повторил: — Приятно.
— Это хорошо. Я и хотела, чтобы мой голос тебе понравился. Ты поддержал меня. Я чувствую себя намного лучше, когда говорю с тобой по телефону. В день, когда я тебе не позвонила, я почувствовала себя одиноко.
— Я тоже, — услышал он собственный ответ.
— Знаешь что, Дэнни? Я больше не буду звонить твоему отцу по ночам. Может, кто-то другой ему звонит тоже, я не знаю. Знаешь, почему?
— Нет.
— Потому что мне лучше беседовать с тобой. Мне нравится с тобой общаться.
— Мне также нравится разговаривать с тобой, — сказал он, гадая, почувствовала ли она дрожь в его голосе, если она знает, что случилось с ним.
И не имело значения, молода ли она была или стара.
И он посмотрел на часы:
3:31.
Сегодня ничего особенного не произошло. Она не позвонила. В комнате вдруг стало пусто. Отражаясь от ковра, яркое солнце попросту издевалось над ним. Ему было бы приятней, если бы полился проливной дождь.
Он чуть ли не просверлил глазами дыру в телефоне, командуя ему зазвонить.
Но звонка не последовало.
— Эй, Дэнни, я как-то видел даму твоего сердца.
Дракула прекратил колотить Сына Франкенштейна, чтобы сделать это заявление.
Дэнни претворился, что ему все равно, будто он и не слышал, что сказал ему Дракула. Он не верил маленькому монстру. Даже если ему лишь было двенадцать, то вел он себя как гангстер из старых кинофильмов, и выглядел как Джеймс Кени, исполняющий юношеские роли в кино.
Даже «дама твоего сердца» была в стиле Джеймса Кени.
— И где же ты ее видел? — спросил Дэнни. Его голос противно крякнул, выдав всем, что он претворяется.
— Клянусь тебе, — ответил Дракула, уже устав избивать Сына Франкенштейна и повернувшись к Дэнни. — В центре.
— Где в центре? — уже контролируя голос, продолжал настаивать Дэнни.
— Руку на отсечение, в торговом центре «Кентон»
Несколько секунд Дэнни молчал, не желая, чтобы Дракула увидел, что он на него злится, иначе он замолчит и больше ничего не скажет. Наконец, он сдержано произнес:
— И что она там делала?
Дракула посмотрел на него глазами, в которых проявилась сама невинность. Он швырнул на тротуар Сына Франкенштейна и переспросил:
— В торговом центре?
— Да, — терпеливо продолжал Дэнни. Он разглядывал двенадцатилетнего Джеймса Кени с холодными глазами сорокалетнего бандита.
— Я думаю, она там работает. Я видел ее за кассовым аппаратом. А она хороша собой. Клянусь головой.
Дэнни послал ему взгляд отвращения.
— Ты уверен, что это была она?
— Ты думаешь, я что — идиот? — он обиженно отвернулся, и теперь посмотрел на Дэнни через плечо, а затем ухмыльнулся и сказал: — Эй, Дэнни — она же дама твоего сердца. Почему ты до сих пор не знаешь, что она работает в «Кентоне»?
Рыча и качаясь из стороны в сторону, будто динозавр из кинофильма, автобус появился из ниоткуда, спасая Дэнни от ответа, который застал бы его врасплох от смущения.
Когда она его увидела, то на ее лице выплыла большая счастливая улыбка. Она жестом подозвала его к кассе. Он шел прямо к ней, ничего не замечая по сторонам и чувствуя, что погружается в дымку аромата. Запахи духов и одеколонов наполняли собою воздух, и можно было подумать, что все это исходило от нее самой.
Ее волосы были стянуты в «хвостик». Она продолжала быть все такой же красивой. Ее улыбка лучилась, будто она вдруг вспомнила нечто донельзя приятное.
— Рада тебя увидеть, — сказала она. — Я все надеялась, что ты вдруг сюда…
— Я пытался тебя найти, но не знал твою фамилию, только Доун. Я не знаю, где ты живешь. А также я не могу тебе позвонить. Однажды я пришел к «Барстоф-Хай», долго стоял и всматривался в толпу, но тебя там не было.
— Я несколько раз тебе звонила после школы. Но никто не отвечал. Я даже один раз позвонила отсюда из телефонной будки около почты. Но у вас дома будто никого и не бывает…
Все те звонки, на которые он не отвечал, придя из школы, которые, он думал, были от той женщины или репортера — все или хотя бы часть из них могла быть от Доун.
— Мне жаль, — сказал он.
Они стояли и смотрели друг другу в глаза. Между ними был лишь кассовый аппарат. Их укутывало облако парфюмерного аромата, насколько оно было тяжелым и плотным, для него это значения не имело. Где-то на другом конце магазина кашлянула женщина. Полагается, это был способ привлечь к себе внимание. Доун, извиняясь, нахмурила брови и тут же начала ей заниматься.
Спустя какое-то время он продолжал стоять около кассового аппарата, чувствуя себя, будто рыба не в своей воде. Рядом была витрина парфюмерного отдела. Он чувствовал взгляды покупателей, проходящих мимо него, в которых было не то подозрение, не то сочувствие. Вдруг он осознал, что не заметил, как его руки поднялись и повисли в воздухе. Он не осмелился оглянуться на того, кто сверлил его глазами. Не понимая, что он делает, он снял с полки бутылочку одеколона и нажал на головку. Струйка аромата сирени пахнула ему в лицо, защекотав в носу и в глазах. Его щекам стало прохладно. Он зажмурился. Когда он открыл глаза, то увидел каре-синие глаза Доун, в которых не скрывалась улыбка. Он осознал всю нелепость ситуации.
Перед тем, как в магазин вошел следующий покупатель, она назвала ему свою фамилию: Челмсфорд. Она взяла пустую этикетку для ценника и написала номер телефона.
— Позвони, — сказала она.
Он вышел из магазина в облаке аромата духов, который он так и не смог определить, но от которого он почувствовал легкую тошноту. Он остановился в стороне от магазина, собравшись пересечь улицу, чтобы сесть на автобус. Он не знал, как можно было назвать то, что он почувствовал. В его кошельке лежал номер ее телефона. Этим вечером он мог ей позвонить.
Ему почему-то не показалось, что он до умопомрачения счастлив, ему это больше напомнило некое душевное опустошение.
Он посмотрел на часы. На них было почти половина четвертого. Он разочарованно подумал о том, что, когда он приедет домой, то Лулу уже не дождется, когда он снимет с телефона трубку.