– Я хочу быть шикарной! – Мелкие камушки так и разлетаются по асфальту.
– Так вот, мы с тобой не шикарные люди, – нравоучительно замечает Шейла, – и потому будем говорить «обед». И большое вам спасибо за внимание. Иначе все соседи просто перестанут с нами общаться.
Они переходят улицу возле автобусной остановки, только тут Шейла их и замечает. Двое ребятишек, стоят у дома номер одиннадцать. И в том нет ничего необычного. С тех пор как молва об Уолтере распространилась по округе, ребята стали частенько прогуливаться возле его дома. То крикнут что-нибудь, то бросят в окно камешек и тут же разбегаются. Как-то раз Шейла видела, как один из таких мальчишек писал в саду Уолтера, но она отвернулась и сделала вид, что ничего такого не заметила.
Ведь они никому не причиняют вреда.
Пялятся на его окна, эти двое. Один высокий и костлявый, другой ростом пониже, свитер заправлен в брюки. Каждому не больше двенадцати.
Она кричит через дорогу, спрашивает, что они тут делают.
– Да просто гуляем, – кричит в ответ Длинный.
Коротышка оборачивается, улыбается ей. В руках футбольный мяч, но он вроде бы играть не собирается.
– Смотрите у меня, чтоб без глупостей. – Она берет Лайзу за руку, тянет к своей калитке. – И поаккуратней там.
– Не волнуйтесь! – кричит в ответ Длинный. – Мы можем за себя постоять.
Шейла не сомневается в этом ни на секунду.
Они все еще ошиваются там, пока она распаковывает сумки и находит среди покупок банку супа из бычьих хвостов для Лайзы. Правда, теперь подростков уже трое, и Шейла, глядя из окна, видит, что к ним готовы присоединиться еще несколько. Длинный заходит в сад к Уолтеру. И когда спрыгивает обратно со стены, в руках у него ветка. Он размахивает ею, точно боевым трофеем, а остальные толкаются, кричат и стараются отнять у него ветку. Коротышка отбрасывает футбольный мяч на лужайку у дома, он катится по траве и опавшим листьям, пока не попадает в канаву.
Эрик Лэмб тоже наблюдет за ними. Шейла видит его в окне дома, они смотрят друг на друга.
А когда отворачивается, то видит, что ребят стало еще больше. Теперь уже, наверное, их не меньше дюжины, и в ее гостиную врывается шум. Несколько человек пробрались в сад к Уолтеру, вопят у окон, взглядами ищут поддержки у остальных. Среди них она видит и ребят постарше, лет пятнадцати-шестнадцати.
«Ублюдок», – кричит один из них. И на лице Шейлы появляется невольная улыбка.
Лайза стягивает пальто, надевает ролики.
– Куда это ты собралась? – спрашивает Шейла, оборачиваясь к ней.
– На улицу, – отвечает Лайза. – Поиграть.
Шейла оборачивается к ребятам.
– Никуда ты не пойдешь, – говорит она. – Во всяком случае, не сейчас.
Уолтер появляется в одном из окон нижнего этажа. Кричит что-то насчет того, что они вторглись на его территорию, что он вызовет полицию. Ребята лишь хохочут, передразнивая его, находя слова, которые пристало знать только их родителям. Уолтер выглядит таким маленьким и беззащитным в оконной раме. Лицо его раскраснелось от гнева, он потрясает кулаками в воздухе, но ничего этим не добивается. На секунду Шейле приходит мысль: неужели такой слабый и нелепый человек может представлять хоть какую-то опасность? Но затем она вспоминает отца Лайзы, и своего отца, и всех остальных мужчин, которые так любят рядиться в овечьи шкуры и строить из себя саму невинность.
А потому, стиснув зубы, продолжает наблюдать. Сжимает руки в кулаки так крепко, что белеют костяшки, опирается ими о подоконник.
Ребята немного успокоились. Двое продолжают пинать камешки на дорожке к дому Уолтера, остальные расселись в ряд на кирпичной ограде сада. Время от времени они что-то выкрикивают, но как-то неубедительно – дети, которые сами не знают, почему они кричат, которым не хватает руководства взрослых.
Уолтер закрывает окно, исчезает из вида, но через несколько секунд возвращается с каким-то предметом и приставляет его к стеклу.
Фотоаппарат. Он их фотографирует.
Поначалу мальчишки этого не замечают, слишком увлечены своими занятиями. Толкаются, лягаются. Вместо разговоров – физические разборки, что свойственно отрочеству.
Уолтер наводит на них камеру. Ловит фокус. Останавливается. Возвращается. Щелкает.
Он ловит каждого в прицел своей камеры, каждого в отдельности, снимая на пленку. Крадет у них счастливые моменты детства, пока они заняты этой возней.
– Вот ублюдок, – бормочет Шейла. – Грязный ублюдок.
Она уже готова забарабанить в стекло, предупредить их, но тут один из мальчишек поднимает глаза и видит Уолтера с фотоаппаратом. Указывает на него пальцем, и вся шайка моментально разбегается. Мелькают велосипеды и свитеры, ребята шныряют в проходы между домами, бегут по тротуарам, и вскоре у дома Уолтера, в самом конце стены, остается единственный знак того, что они здесь побывали, – длинная сухая ветка.
– Ублюдок, – говорит Шейла.
– Кто ублюдок? – Лайза поднимает на нее глаза.
– Не твоего ума дело. – Уолтер все еще стоит у окна. Смотрит на ограду, где сидели мальчишки. – И не смей повторять это слово. Девочки не должны так выражаться.
Весь день Шейла страшно злится. Вымещает гнев на дверцах шкафчиков и буфетов, на крышках чайников, но гнев вгрызается ей в голову и не отпускает. Ей хочется сбегать к Эрику и спросить, что он обо всем этом думает, однако Лайза крутится под ногами, и Шейла знает: стоит ей только собраться куда-то, как начнутся бесконечные расспросы.
– Я не сержусь на тебя, Лайза, – уже, наверное, в десятый раз говорит она.
– Тогда на кого сердишься?
– На одного странного человека с длинными волосами. На человека, который живет в большом доме в конце улицы.
– На того, кто украл ребенка?
– Да, – кивает Шейла. – На того, кто похитил ребенка. Он плохой человек. Лайза. Очень плохой. Так что даже не думай к нему приближаться. Никогда. Ты меня слышала?
Лайза кивает:
– Он плохой человек.
Она повторяет слова Шейлы и возвращается к рисованию, но время от времени поднимает глаза, смотрит на мать, потом смотрит в окно, и видно, что она сосредоточенно над чем-то размышляет.
Час спустя Шейла слышит голоса. Много голосов, рассерженных и мрачных, и они надвигаются, точно буря. Декабрьское небо потемнело, затянулось тучами, но еще достаточно светло, чтобы различить фигуры, вышагивающие по улице. В основном это мужчины, но есть в группе и несколько женщин – они держатся позади – и целая толпа ребятишек. Среди них Шейла узнает и тех, что вертелись у дома Уолтера. Она видит Длинного и Коротышку, только теперь они не кричат и не толкаются. Идут себе, как воспитанные мальчики, мелкими шажками, и потирают руки от холода.
– Оставайся здесь, – велит она Лайзе. Выскакивает на крыльцо и захлопывает за собой дверь.
Шейла еще никогда не видела так много людей сразу на своей улице. Толпа напоминает ей футбольных болельщиков. Сплошь простые люди, есть среди них и работяги с фабрики. Мужчины, которые всю неделю роют колодцы или шахты, ворочают груды земли и камней. Они дружно шагают к дому номер одиннадцать, сапоги стучат по асфальту, руки сжаты в кулаки.
Вот первый из них подходит к двери Уолтера Бишопа и барабанит в нее костяшками пальцев.
В доме одиннадцать никакого движения. Тишина и тьма. Впечатление такое, будто Уолтера нет дома, но Шейла знает: он там. Да все знают, что он там. Дверь в дом Уолтера Бишопа остается закрытой, а вот двери всех остальных домов на улице открываются одна за другой. На ступеньках появляются Эрик, и Сильвия, и Дороти Форбс. Даже Мэй Рупер раздвигает шторы в гостиной и выглядывает в окно.
Мужчина стучит снова. Удары кулаком похожи на выстрелы. Он отступает на шаг, поднимает голову и кричит:
– Ты снимал моих ребятишек! Делал фотки! А ну, выходи, сейчас за это ответишь, мать твою!
Шейла оборачивается на свою дверь и прикрывает ее еще плотнее.
Толпа окружает дом Уолтера. Мужчины жаждут отмщения. Женщины ведут себя более сдержанно, но глаза злобно сверкают. Очевидно, детям приказали держаться подальше, и они так и шныряют в задних рядах, выискивая способ подобраться поближе незамеченными. Коротышка оборачивается и смотрит на Шейлу. Похоже, мальчик недавно плакал.
Мужчина бьет в дверь Уолтера ногой. Остальные подбадривают его криками – чтоб стучал еще сильнее и громче. Краешком глаза Шейла видит, как Дороти Форбс выбегает на улицу, на ходу запахивая пальто.
– Пойду к телефону-автомату, позвоню в полицию, – говорит она Шейле.
– Зачем, черт возьми?
– Это же банда, Шейла. Самая настоящая банда. Бог знает что они могут натворить.
– Они охотятся только за Уолтером, – возражает Шейла. – Нам ничего плохого не сделают. Все мы нормальные уважаемые люди.
Но Дороти уже исчезает за углом изгороди, а Шейла снова смотрит на толпу и хмурится.
Прибывает полиция. Дороти стоит рядом с Шейлой на крыльце, нервно крутит в пальцах пояс пальто. То в одну сторону завернет, то в другую, то потуже затянет на талии.
– Да оставь ты эту возню, Дороти.
– Ничего не могу с собой поделать. Это нервное. – Дороти на миг выпускает пояс из рук, затем снова хватается за него.
Полицейские выходят из машины, и почти тотчас же формы тонут в море широких плеч.
– С чего это они так разошлись? – спрашивает Дороти. – Я как раз смотрела «Ферму Эммердейл»[33], бросила на самой середине.
– Он фотографировал. Ребятишек.
Дот громко ахает.
– Я видела, как он делал то же самое и раньше. В парке. Сидел себе на эстраде с этой чертовой камерой на ремне через плечо и щелкал, щелкал.
– Вот как?
– О, да. Но он не только детей снимал, вообще все вокруг, – уточняет Дороти. – Цветы, облака, этих гребаных голубей.
– Что за человек станет фотографировать чужих ребятишек?
– Что за мужчина станет жить с матерью до сорока пяти лет?
– И он никогда не раздвигает шторы в гостиной на первом этаже.