Я услышал громкое «мудак!» из пухлых губ и тяжело вздохнул в ответ.
– Вот у меня один знакомый… – пассажир слегка запнулся, – закрутил с молодой. Десятый класс школы, если быть точным…
Снова тишина, и я решал, стоит ли её чем-то заполнять? Мой знакомый доктор сказал бы: «Ну, снимайте штаны и показывайте этого вашего знакомого», но я же не доктор, я просто таксист, так что я поддержал тушующегося спикера:
– Вложился на стадии котлована?
– Что?.. Какого котлована? А… Ну да. Так вот… Ничего у них не выходило. Нет, что-то конечно выходило… Но не всё.
Я кивнул.
– А ждать, пока повзрослеет, смысла нет. Проще тогда уж повзрослевшую…
Я снова кивнул.
– Я ей постоянно говорю: Лена, ну что ты как ребёнок! – Пассажир спохватился, что поменял легенду про друга.
– Что, простите? Не расслышал. – Я изображал высокую концентрацию на дороге, чтобы не смущать мужчину его оговоркой.
– Да ничего, ничего… – пробормотал он и замолчал до самой Каланчёвской.
– Копают и копают! Копают и копают! – седовласый пассажир негодует, пока мы медленно ползём мимо забора вдоль суженной дороги. – Лишь бы бюджеты осваивать!
Я заранее знаю, как пойдёт беседа, если вдруг поддержу эту тему. Собянин, плитка, понаехали, настоящих москвичей уже не найти, всех арбатских старух переселили в Бутово, это всё либералы во главе с Ельциным, а вот Сталин сейчас бы навёл порядок.
Знаю и молчу в ответ, потому что мы ползём мимо большой стройки с новыми домами, вдоль дороги прокладывают теплотрассу к тем самым домам, так что бюджет города в целости и сохранности, но объяснять что-то взволнованному коренному москвичу нет никакого желания.
– И сплошные чурки, поглядите, везде сплошные чурки! Им в таджикистанах не сидится, они всё к нам норовят, где получше выбирают. У себя не хотят сделать получше, а едут к нам.
Чаще всего, в момент перехода на ненавистных чурок, я начинаю вяло возражать. Не потому, что мне хочется поспорить с мудаками. Скорее, из-за того, что они мудаки во многом, потому что их редко одёргивают, я абсолютно в этом уверен…
– У меня дочь в Финляндии живёт, она говорит, что и там тоже своих чурок хватает. Каждый год культура общая падает. Едут и едут, едут и едут. Даже в Финляндию!
Я сделал глубокий вдох.
– Да, это проблема, согласен…
– Раньше, она рассказывает, когда только приехали, десять лет назад, в транспорте финны уступали места старшим. А теперь? Уже у чурок научились, что можно не уступать!
Я снова вздохнул. Мысленно дослал в патронник красивый патрон. Взвёл курок.
– Вашей дочери повезло – Финляндия!
Пакс закивал, соглашаясь.
– Вышла замуж, получила гражданство, родила ребёнка и развелась. Оптимальный вариант! – почти с восхищением в голосе описал он ловкую комбинацию.
– А казалось бы, чего им дома не сидится, на родине? Ищут, где получше. Рвутся на готовое. У себя лучше сделать не хотят. Такая вот молодёжь… А у финнов культура падает: к ним едут и едут, едут и едут…
Маска закрывала мою улыбку.
Он ведь даже единицу мне поставить не сможет: заказ сделан по телефону…
– Как же хорошо, когда водитель русский. И машина такая красивая. Это новая модель?
Девушка лет тридцати пяти начала сыпать восторженными комплиментами сразу после того, как сообщила мне, что «я оплачу поездку, но попозже». Заказ был за наличные, через колл-центр, я это заметил сразу, ещё на подаче. Поездка пять минут, с набережной Обводного на Полянку. И вот такая прекрасная новость: «Я ждала перевод, но его не сделали, а ехать надо очень срочно, я вам оплачу, но попозже».
Пока я переваривал услышанное, решая, высадить ли её немедленно или довезти до места, она спросила, как меня зовут, а затем начала притворно восхищаться Муреной.
– Вы же ночью сегодня работаете? В ночную? Или скоро заканчиваете?
Я молча посмотрел в зеркало и прорычал недовольным тоном:
– А почему вы спрашиваете?
– Я могу перевести вам деньги прямо ночью… Сегодня же.
– Буду очень благодарен. Моя карточка Сбера принимает оплату круглосуточно, даже когда я сплю.
Пассажирка кивнула в знак согласия.
– А утром вы работаете? – не унималась она дружелюбным тоном.
– Почему вас это интересует?!
– Я хотела бы пригласить вас на службу. У нас в церкви будет служба завтра утром. Вы ходите в церковь?
– Очень редко, только чтобы выбить долги за поездку. Кстати, как церковь относится к катанию на такси в долг?
В этот момент мы остановились у метро «Полянка». Дама собралась выходить. Я рявкнул на прощание:
– Вы телефон мой не хотите взять? Вы как собираетесь мне делать перевод?
Девушка сделала недовольное лицо и записала мой номер.
Надо сказать, что чаще всего пассажиров возбуждает именно то, что «водитель русский». Думаю, если бы в приложении была такая кнопка, она бы обгоняла «комфортную езду», «интересную беседу» и «хорошую музыку» вместе взятые.
Кнопки такой у пассажиров нет, так что, в еженедельном ревю я получаю неизменное «пассажирам нравится ваш плавный стиль вождения», каждый раз мечтая, чтобы туда закралась опечатка и получилось «плавный стиль вожделения».
– Я езжу только с русскими! – сообщает мне гордо очередной пассажир.
Хамить открыто запрещают правила сервиса, так что приходится уточнять вежливым тоном:
– А если еврей приезжает? Тунгус, в конце концов?
Подобные вопросы обычно ставят придирчивых паксов в тупик.
– Тунгус это как?!..
– Эвенк.
– Я в этом не разбираюсь. А евреи в такси разве работают? Вы что, еврей?
– Подрабатывают. Иногда. Нет, я таджик.
После этого часто наступает неловкое молчание, которое длится до самого конца поездки.
– Да похуй, Маш. Не попадём на Врубеля, пойдём на Пименова.
Две командировочные девушки спешат в новую Третьяковку, отменяя по телефону назначенные деловые встречи. Маша тем временем кому-то звонит:
– Михаил Аркадьевич, это Мария. Сегодня отменяемся, сегодня никак не успеваем. Пробки, видите, какие. Да ничего страшного, мы же не в последний раз.
– Олег! Олег! – кричала в трубку первая, – Мы на Врубеля идём, а потом нужно бухнуть хорошенько. Не знаю где. Ещё не решили. У тебя друг порядочный есть? Водитель! Водитель! Простите, а в районе Третьяковки где можно нормально выпить и потанцевать?
– Куда вот они все в воскресенье прутся?!
Пассажир нервно комментирует стоящие вокруг нас в пробке машины. Жена его мягко успокаивает в ответ:
– Туда же, куда и мы, Вов. Не нервничай.
Вова нервничал с самого старта нашего путешествия. Сначала, потому что я не стал срезать светофор по газонам у дома («Их всё равно не видно, да и нет там больше этих газонов»), затем потому что я не проехал прямо из ряда, который только налево («Да я всегда так езжу, и ни разу штраф не приходил»). В конце концов его взбесили «они все», едущие с нами попутным курсом по Ярославке.
– Мы-то в такси, а они? – парировал нервно Вова.
– Тебе напомнить, почему мы в такси едем? Потому что кто-то цепи не те купил! – Жена начинала заводиться.
– Не цепи, а цепь! – Вова поправил бестолковую женщину нарочито спокойным голосом преподавателя, пытающегося прочитать слово «цепь» по слогам: – Цепь газораспределительного механизма. И я покупал именно ту, что нужно. Меня на рынке обманули и продали не ту. А покупал я именно ту.
Супруги обиженно замолчали. Я задумчиво покрутил карту с маршрутом поездки и попытался разрядить обстановку безобидным вопросом:
– Простите, нам нужен вход во Дворец культуры?
– Да, да! – радостно заголосила пассажирка, – Мы на спектакль. Тут написано «авантюрная комедия положений с элементами серьезных драматических коллизий». Что значит «с элементами драматических коллизий», вы не знаете?
Всенародно избранный президент воображаемой России, харизматичный и взвешенный в суждениях, сказал бы в воображаемом интервью:
– Иногда приходилось подрабатывать и извозом. Ничего плохого в этом не вижу: если надо кормить семью, а зарплата у среднего чиновника низкая, приходилось таксовать. Ну не взятки же брать, согласитесь?
И воображаемое нормальное народонаселение Великой России кивнуло бы в ответ: было тяжело. Кто-то спасался торговлей, кто-то бомбил, кто-то вспахивал огород, кто-то окунался в рискованную коммерцию.
Россия, в которой не стыдно уйти в лес и поймать дикое животное, чтобы накормить семью – теперь только воображаемая. В каких-то газообразных фантазиях. В настоящей России «лидер» не стесняется публично заявить о том, как неприятно ему это говорить.
Неприятно – именно говорить. Не осознавать, что совок, прогнивший насквозь, рассыпался в рыжую труху, бесславно оставив после себя лишь эрегированного Гагарина да «величие войны с фашизмом». Не ассоциировать себя, мелкого чекиста, с этим совком.
Говорить ему неприятно.
О своём, возможно, последнем достойном поступке: побомбить, а не пощипать бюджет города или кооператора какого-то.
– Водички бы, а то такой сушняк… – тихо стонет девушка своему спутнику.
– Зайка, я же говорил вчера: не смешивай!
Кавалер обнимает страдающую от похмелья пассию. Они едут в какое-то заведение с йогой в названии: так указано в адресе поездки. Ранним утром, через весь город, с глубокого похмелья: намасте!
– Мог это быть палёный «Бейлиз»? – хрипит, как морской котик, пассажирка, обнимая свёрнутый пурпурным поленом коврик.
– Зайка, да нормальный был «Бейлиз», не выдумывай! – продолжает парень вкрадчивым голосом, обнимая спутницу: – Просто, в следующий раз не запивай его Балтикой, всё будет нормально.
Получив странное сообщение от пассажира, еле сдержался, чтобы не ответить, перечисляя, во что одет сам («хеллоу, я сижу в машине, на мне джинсы клёш, тёмно-зелёная кофта и чёрные кожаные ботинки»).