Так что я молчал. Сзади остановился грузовик и побибикал.
– Девушки, мне бы поехать, а то мы немножко перекрыли проезд.
Хлопнули двери. Я тронулся, поглядывая в правое зеркало. Четыре человека стояли на обочине и о чём-то спорили.
К Мурене подошёл пассажир, открыл дверь, но замер, разглядывая её сияющие бока и салон.
Я только что высадил пакса в Пушкино, заскочил на мойку и включил все тарифы: горит ужасно, цены высокие, а мне лишь бы выбраться отсюда поскорее обратно в Москву.
И вот новый заказ, судя по всему, по эконому.
Пассажир начал рыться в своей сумке. Это был смуглый парень лет тридцати пяти. Из Средней Азии.
Он достал из пакета летние нарядные туфли и начал переобуваться в них, аккуратно уперевшись кончиками пальцев в дверной проём. Снятую обувь завернул в пакет и убрал в сумку с логотипом «Адидас».
И лишь затем сел в машину, старательно отряхнув туфли от снега, которого и не было на летних туфлях, а затем улыбнулся мне и произнёс со смешным акцентом:
– Салам алейкум. Верхний Лихоборский поедем? Я Андалеб.
– Алейкум салам! А я Никита. Поедем!
Андалеб показал пальцем на туфли и многозначительно произнёс:
– Хотел, чтобы чистый обувь. Машина чистый. Обувь чистый. Здравствуйте. Нам Верхний Лихоборский надо!..
Мы оба широко улыбались.
– Вань, наших строителей надо менять. Они не хотят работать совершенно. Я не могу туда ездить каждый день и стоять у них над душой. Вместо косметолога проторчала там полтора часа. Подоконники они не будут ставить. Да, так и сказали: нам западло. А кто их тогда будет ставить, если не они? Мне самой? Нам нужна новая бригада. Да, сказал, что западло, я сама слышала. Как? Заподлицо? Да, так и сказал: заподлицо.
– Вы не возражаете, если я вам на чай наличными дам?
Мы остановились у входа в терминал Внуково.
– Конечно. Благодарю. Как вам удобно…
Барышня протягивает 500 ₽. Я твёрдо ей заявляю:
– Это много.
– У меня нет мельче… Это не много, это нормально!
– Я верну вам триста и не спорьте, пожалуйста.
Я полез в бумажник, но нахожу там лишь пару полтинников и тысячные.
– Чёрт. Простите. Нет мелких. Давайте в следующий раз. Правда, пятьсот это много.
– Я бы перевела вам Сбербанком… Но не могу.
– Я могу сдачу Сбером вернуть, идёт?
– Нет, ни в коем случае! Муж увидит перевод, опять будет скандал. Я уже однажды так на чай оставила, потом неделю не разговаривали. Только наличка. Берите пятьсот и сами не спорьте! Я тут клиент, между прочим!
Девушка решительно положила на подлокотник пятьсот рублей и выскочила из машины.
Разговорились с пассажиркой. Обо всём. Начали с погоды, с грязных обочин, а дошли до человеческого великодушия.
И я взял и рассказал ей эту историю.
И женщина полезла за платочком в сумку и стала вытирать слёзы. Таким же бумажным, одноразовым, в упаковке, как у того мальчишки в коляске.
Вот эта история.
К попрошайкам я отношусь с недоверием.
И этого мальчишку, сидящего в инвалидном кресле, старался всегда обходить стороной. Я понимал: инвалид он настоящий. Искривлённая кисть управляла джойстиком на подлокотнике, и он переезжал с одной стороны Истикляля на другую, чтобы не стоять под открытым солнцем, под козырёк салона очков.
Здесь, на углу Бекар сокак и Истикляль джадесси этого мальчишку знали все. Каждый день он вставал то с одной стороны улицы, то с другой, следуя за тенью от зданий, клал на подлокотники коляски дощечку, на неё – упаковки бумажных салфеток. И продавал их.
Конечно, я понимал, что ничего он в действительности не продавал. Это было слегка облагороженное попрошайничество: купить десяток пачек, а потом продавать их «в розницу», финт ушами, деньги ему давали не за салфетки.
С другой стороны, человек действительно болен. Одет опрятно и чисто. Коляска недешёвая. Не выглядит голодным.
Пусть стоит, просит деньги под видом продажи. Мне никакого дела до этого не было. Я даже не знал, как его зовут. А вот остальных – знал. Этих ребят, владельцев кафе, Эрхана и Джасима, у которых в заведении я торчал всё свободное время, попивая вино или кофе. Того косоглазого хозяина прачечной, который вечно кричал мне «хай, Ники!», а я отвечал ему «хай, Юсуф!» Повара мясного ресторана, Мурат и Оуз, выходившие покурить в подворотню. Охранник ночного клуба, похожего на бордель, Мустафа. Бармены соседних пивняков. Хозяин отельчика, сириец, скучающий на крыльце. Мальчишки с подносами с чаем. Все друг друга знали, если не по имени, то в лицо.
Бродячих псов, живших в этом квартале, тоже все знали в лицо. Бродячих – просто потому, что они бродили по этим переулкам. Они здесь жили, тут был их дом. Привитые, с бирками в ухе, ужасно добродушные дворняги, у которых к окружающему миру, казалось, не было ровным счётом никаких претензий. Имена им мне приходилось давать свои: Шарик, Тузик…
Однажды я сидел за столиком привычного кафе и пил привычное вино «Чанкая». С моего места, сквозь Бекар сокак, был виден кусочек Истикляля, где стояла коляска продавца бумажных платочков. Подходили к нему редко, кто-то бросал монетку, но ничего не брал взамен.
Попрошайка, подумал я без злобы. Все же всё понимают: упаковки салфеток – это всего лишь хорошая мина…
Вдруг коляска тронулась в мою сторону. Мальчишка пересёк оживлённый Истикляль и, тихо жужжа электромоторчиком, заехал в нашу подворотню, остановился у двери крошечного магазина, представлявшего собой комнату метр на метр, где помещался один продавец, протягивавший покупателям товар через открытую дверь в коморку, заваленную сигаретами, водой и прочей нехитрой ерундой.
Продавец перекинулся парой слов с попрошайкой. Неужели, он и «крышует» этот промысел? Я продолжал наблюдать за происходящим.
Мальчишка протянул продавцу мелочь своей скрюченной кистью. Так и есть, продолжал я накручивать сюжет. Сдаёт выручку.
Но следом продавец вручил колясочнику упаковку сосисок. Совершенно дешевых, почти декоративных, ценой намекающих на то, что сожержание мяса в них было ничтожным.
Мне стало жалко парня. Есть такое не стоило, даже если находишься в трудном положении. В конце концов, купи хлеба и айрана, охал я про себя, готовясь уже было вскочить и подбежать к нему, отнять злополучные сосиски и предложить накормить его в кафе…
Но он вдруг что-то негромко закричал, кого-то подзывая. О боже, он собирается их есть не один?! Я встал и пошёл в его сторону, думая о том, как предложить ему еду, не обидев. А потом замер.
К коляске подбежали Тузик с Шариком. Мальчишка потрепал их по холкам своей скрюченной кистью. Вскрыл упаковку сосисок и положил перед псами.
Затем схватился искривлёнными пальцами за джойстик на подлокотнике и, круто развернувшись, покатил обратно на Истикляль, в тень козырька над входом в салон оптики.
Мальчишка подросток вдруг стал издавать тихие странные звуки. Я посмотрел в зеркало и понял, что он плачет. Жутко стесняется, но не может сдержать себя.
– Ты в порядке? Дать воды?
Он закивал, пытаясь произнести «да», но у него не получалось.
Я достал бутылку из бардачка.
Через пару минут, немного успокоившись, он сказал:
– Спасибо. Извините.
Я вздохнул.
– Не за что извиняться. Не за что благодарить. Всё в порядке? В том смысле, случилось что-то, нужна помощь?
Он замотал яростно головой в ответ.
– Помощь не нужна. Спасибо. Извините. Просто не понимаю, как пережить измену.
Ох, парень, подумал я про себя. Добро пожаловать во взрослый мир.
– Ты уверен, что это была измена?
Он кивнул, и по-моему, был готов расплакаться снова. Я кинулся уточнять:
– Я имею в виду, то, что произошло, ты назвал изменой. А ты уверен, что это была именно измена?
– Конечно…
– Нет, нет, постой. Подумай хорошо. Может быть, это твои завышенные ожидания?
– Это как? – Пацан совершенно опешил. Я продолжал спокойным уверенным тоном знатока, но не ментора.
– Буквально… Ты уверен, что проблема тут не в том, что ты кого-то сам наградил своими завышенными требованиями и ожиданиями чего-то?
– Но она говорила…
– Да забудь о том, что она говорила, – я перебил пассажира, избежав ненужных интимных подробностей: – Условная она говорила что-то не под присягой и не на суде. Ну говорила. Возможно, говорила то, что ты очень хотел услышать, то, что ты очень ждал, вот и говорила.
Парень молча допил воду и смотрел на меня в зеркало очень внимательно.
– Представь себе, что ты сделал всё для того, чтобы она говорила тебе какие-то вещи в рамках игры, которая вам нравилась. Обоим. А потом ты сам решил, что эта игра – не понарошку. Что ты теперь ждёшь этого в настоящей жизни. Но это ведь ты решил… И потом вдруг в той настоящей жизни – то, что ты называешь изменой. Но это не измена.
Он долго молчал, глядя на пустую бутылку, которую с хрустом сдавливал в руке. Потом спросил тихим голосом:
– И как же теперь?..
Я снова вздохнул, поворачивая во двор пятиэтажки.
– Теперь мы приехали. Какой нам подъезд нужен?
– Барышня, постойте, вы забыли свои вещи!
Мне пришлось довольно громко окликнуть девушку, вылезающую из Мурены: у неё в ушах торчали наушники, из которых доносилось умц-умц.
Все минут двадцать поездки я слышал этот умц-умц и странный звук шуршащих о пластик двери бумажек, пакетиков и твёрдых предметов. Пассажирка эти звуки не слышала, судя по всему, из-за музыки в пробках. А я слышал, но не решался повернуть голову и посмотреть, что там происходит.
Когда мы подъехали и она стала выходить, я наконец обернулся, как будто оглядывая её ноги, но посмотрел не на них, а на дверь: так и есть, карман двери доверху забит бумажками и пакетиками. Тогда я и окликнул громко мадам, которая была готова уже захлопнуть дверь.