Ответ был слишком громким и слишком нервным. Что-то вроде: «У меня что, десять рук? Сейчас вернусь с другой переноской, в ней будет кот». Спокойно, спокойно, подумал я про себя, зачем так нервничать…
Через десять минут она вернулась с котом, недовольно встала перед машиной и, объясняя кому-то по телефону что-то про ужасное такси, стала сверлить меня взглядом: сесть в заднюю правую дверь действительно было невозможно, я припарковал Мурену к сугробу, чтобы меня можно было объезжать и обходить.
Я вышел из машины и картинно открыл заднюю левую дверь, тонко намекая, что у Мурены они с обеих сторон и, если водитель был вынужден раскорячиться так, как был вынужден раскорячиться я, значит, не грех догадаться самой и сесть через левую: от этого никто ещё не умирал.
Так что поездка началась напряжённо. Едва отъехали, встряли в пробку. Кот противно орал. И потом эта просьба сделать потише звук дворников.
А дальше я знаю, что будет. Она достанет его из переноски. А я возражу. А кот рванёт по салону, вырывая нитки из сидений. А я вспомню, что адрес, куда мы едем, наверняка указан неправильно (я уже заранее вижу ошибку, ехать придётся гораздо дальше, внутрь территории жилого комплекса).
Поглядываю в зеркало и пытаюсь придумать ответ на просьбу делать дворники потише. Желательно какой-нибудь очень язвительный и остроумный. Чтобы заржал даже кот. Терять уже нечего, обстановка напряжённая и сдетонирует в любую секунду. Путин сказал бы: «Если драка неизбежна – бей первым». Я зачем-то накручивал себя.
– Хотите, музыку включу? Он нормально к музыке относится? Это же он, верно?
– Да, это он. Так орут только мужики.
Я включил плейлист с французскими девчонками.
– Доставайте его, только последите, чтобы не хулиганил, хорошо?
Почему я готовился к войне, совсем не рассмотрев вариант установления мира? Девушка открыла переноску, из неё показались огромные розовые уши, я протянул к ним руку и дал её обнюхать. Затем похлопал ладонью по своему подлокотнику, и розовый кот уселся на него.
– Ты куда?! Иди сюда! Нельзя! – заволновалась девушка.
– Всё в порядке. Я же сам его позвал. Дайте ему успокоиться. Главное, чтобы вниз мне под ноги не сиганул. Я мониторю. Не волнуйтесь.
Кот перестал орать, с интересом наблюдая за мной, убранством Мурены, затем переключился на пробку за окном. Запрыгнул на торпедо и полежал под лобовым, удобно облокотившись о дисплей магнитолы, как на спинку кушетки. Вернулся на переднее пассажирское, затем снова на подлокотник и потёрся, урча, о моё плечо.
– Миконос! Не приставай, иди сюда! Давай обратно в переноску.
Я успокоил пассажирку: всё в порядке. Он не хулиганит, шерсти от него никакой нет, может побыть и в салоне. Девушка поблагодарила.
Напряжения уже никакого не было. Я поймал себя на мысли, что мне даже нравится этот не по-зимнему фривольный наряд.
Нервничала? Психовала? Ну что тут поделать. Бывает. Мы все бываем нервными, на взводе. А тут ещё снег с дождём, грязь, чемодан и переноски, толстый таксист и орущий кот.
– А почему Миконос, если не секрет? Порода не греческая явно.
Весь оставшийся путь мы обсуждали Крит и Миконос, уличных котов и собак, расслабленное и медленное Средиземноморье. И что, состарившись, уезжать нужно именно туда, к оливкам, котам, белому сыру и тишине, только подальше от туристов.
У подъезда дома, к которому мы подъехали, ждала другая девушка, готовая не только схватить вещи, но и защитить подругу от таксиста, о котором наслышалась 30 минут назад по телефону.
Я открыл багажник и достал вещи. Пассажирка подошла ко мне, высоко держа кота в прозрачной сумке:
– Миконос, попрощайся с Никитой. Пока, Никита. Спасибо вам большое.
Она протянула переноску ничего не понимающей остолбеневшей подруге, а потом обняла меня.
– Спасибо!
Я смущённо отводил взгляд от совершенно фривольного и какого-то не очень зимнего наряда, бормоча «Да не за что, вам спасибо», затем сел в Мурену и пополз по двору в сторону выезда, поглядывая в зеркало на двух девушек и розового, с огромными ушами, смешного кота.
– Алё. Здравствуйте. Да, это Максим. Я вас слушаю. Какие погрузчики? Куда? Мы не работаем по Свиблово, у вас там свои подрядчики. Вы видите, сколько снега? Нет свободных, откуда? А были бы, не дал бы. Нет, нет. А кто звонит, представьтесь пожалуйста. Марина Николаевна, погрузчики все в работе как минимум до понедельника. Нет, извините. Я понимаю, что вы руководите департаментом, но нет. Решайте свои вопросы сами. Мы тоже, знаете ли, в огне. Я понимаю. Стоп, подождите. Марина? Маришка, это ты?! Я не узнал. Погоди. Мариша, а что ты делаешь в Свиблово?! Я не знал. Ух ты. Я соскучился. Я знаю. Я помню. Погоди. Как ты? Надо встретиться. Да хоть сейчас. Где ты? Я подъеду. Можно? Ну пожалуйста. Я соскучился. Я хочу ногу целовать. Хотя бы краешек. Краешек ноги. Можно? Я сейчас буду. Нет, с другой стороны краешек. Ну пожалуйста. Я умоляю. Хочешь, я на погрузчике подъеду? Я серьёзно. Сколько тебе надо? Я прямо сейчас… Подожди… Я позвоню прямо сейчас. Сколько? Три? Пять? Да хер с ним, с Ленинским. Я соскучился. Я сам на погрузчике приеду. Столько лет. Ты там же? Не уезжай никуда. Жди. Простите! Простите! Как вас? Никита? Как адрес поменять в заказе?
Каждое утро, часов с семи и до восьми, на ближайшей теплостанской мойке нет очередей. Только редкие гаишники да таксисты.
Здесь как на водопое: действует перемирие. Видя, как в боксы заезжают такси с сугробами на крышах и капотах, менты не просят «документики», хотя все прекрасно понимают, что ни машина, ни водитель никаких «предрейсовых» осмотров не проходили, а выехали только что из ближайшего двора.
Все путевые листы, которые каждый таксист вынужден возить у себя в бардачке, имеют необходимые отметки: механика, врача… Сев в холодную машину каждый водитель такси вынужден заполнять бумажку от имени людей в белых халатах и промасленных комбинезонах. Зачем, спросите вы? Да чтобы предъявить эту бумажку гайцу, если тот остановит.
Любой гаец, останавливая любого таксиста, прекрасно понимает, что путевой лист будет липовый. Но он должен быть в машине. Если его не окажется, начнётся торговля.
А вот на мойке, глядя на сугробы на колёсах, заезжающие ополоснуться гаишники к таксистам не лезут.
Не потому, что добрые или с понятиями, а потому что у них скоро будет развод и им уже некогда. Это ведь таксисты моют машины перед выходом на линию. Гайцы – перед завершением работы.
– Ну чё, как заработки? – весело спрашивает лейтенант, затягиваясь коричневой сигаретой с запахом вишни.
– Да нормально, терпимо.
– Сколько аренда такой? – Он показывает сигаретой на грязную корму Мурены-второй, с которой разлетаются ошмётки снега.
– Три тысячи.
– Каждый день?! Ничего себе! И что, отбиваешь?!
Я тоже достаю сигарету и закуриваю.
– Конечно, отбиваю. Я же твоим коллегам не плачу никогда. Так что нормально остаётся.
Гаец смотрит на меня внимательно.
– Это же ты пару дней назад тут выехал и развернулся прямо напротив мойки?
– Наверняка. Я иногда здесь разворачиваюсь.
– А здесь нельзя. Сплошные.
– Потому и не плачу никогда вашим. Знаю ПДД. Тут же нет знаков. А разметка под снегом. Я ничего не нарушаю. И ты это прекрасно знаешь.
Гаец улыбается.
– Умные таксисты стали, куда деваться. А если я в протоколе напишу, что снег почистили и разметку было видно?
Я зеваю в ответ.
– Ну напиши… Главное, «стукачок» не забудь выключить, а то рискуешь неполным служебным. – Я тоже изо всех сил улыбаюсь в ответ.
«Стукачок» – это видеорегистратор, который установлен почти во всех патрульных «октавиях».
Гаец бросает бычок в решётку слива и садится в свою машину, она готова. Завтра, послезавтра или через месяц он или его коллега обязательно остановят меня и придирчиво рассмотрит мой путевой, в котором я лично расписываюсь за медиков и механиков. Они обязательно пошутят о том, что все записи сделаны одинаковыми ручками, а я в ответ сообщу им, что в парке покупают канцтовары централизованно. Они возразят, что и почерк очень похож, а я предложу им переучиться на графологов. Они вернут мне документы и процедят сквозь зубы «Счастливого пути», а я наверняка не поблагодарю и просто уеду.
– Сплошные чурки в такси! Нет, я не националист, но почему сплошные чурки?!
Сорокаминутная поездка в Домодедово с достопочтенным господином, ужасно переживающим по поводу высоких цен на такси и засилия приезжих в этой важной профессии. Мы спешим на вылет рейса в Париж.
Всегда, когда пакс настойчиво пытается раскрутить меня, «русского водителя», на подобную дискуссию, я тушуюсь и глупо мнусь.
Я же наперёд знаю, как она, дискуссия, будет развиваться.
Я вяло возражу, что цены низкие – относительного того сервиса, который реквестирует пассажир. Потом тонко намекну, что доли условных «хороших» и «плохих» водителей, независимо от их национальности, в первую очередь красноречиво индицируют готовность потенциальных водителей возить тех самых пассажиров за те самые деньги. А доля заказов в «повышенных» тарифах даже в сытой столице – не менее красочно иллюстрирует предпочтения тех самых пассажиров, которые в аэропорт Домодедово желают добраться евро за десять, а через пару часов из аэропорта им. Шарля де Голля поедут минимум за пятьдесят.
Затем, наблюдая, как пассажир злится, я равнодушно зевну, сделаю глоток кофе из термокружки, и добавлю, что в приличном обществе за пассажи про чурок получали канделябром, но где же сейчас сыщешь то общество и те канделябры…
По этой причине я иногда молчу в ответ, паксы начинают заводиться от моего нежелания обсуждать проблему, а я, увидев, что накал страстей зарождается совершенно органически, и мне всё равно не избежать этой участи, выдерживаю глупую паузу, будто обдумываю ответ, а потом начинаю свой привычный монолог.