Я заметил, как он начал поворачивать голову в сторону стоящих за его спиной помощников, но остановил его.
– No please. Not tonight. I’ll do it next time. Trust me.
Сэр Пол снова поднял бровь.
– Why?!
Я как-то путано объяснил, что если сегодня приду на концерт, то после него выйду на этот самый мост, в это самое место и задумаюсь, а осталось ли сделать в жизни что-то действительно важное, ради чего стоило бы просыпаться завтра?
Все рассмеялись, мы пожали друг другу руки и пошли своей дорогой. Они в сторону Балчуга, я в сторону Васильевского спуска.
У одного из людей, кто сопровождал Маккартни тогда, в руках была маленькая видеокамера любительская. Возможно, он снимал наш забавный диалог. Возможно, где-то есть эта запись…
Я закончил мой рассказ. Мы уже проехали Овчинниковскую и были на Озерковской. Москва, весна, утро, солнце…
– Спасибо за прекрасное утро! – девушка широко улыбнулась и как будто сделала еле заметный воздушный поцелуй, а затем выпорхнула на тротуар.
– Может, ну ее, эту Новокузнецкую? Может, поедем куда-нибудь в сторону Хамовников?
Я глупо пошутил, рассматривая карту, едва мы тронулись с пассажиркой с Красной Пресни. Вокруг нас всё полыхало пробками цвета спёкшейся крови: а что вы хотите, пятница…
Дама была очень серьёзная и важная, а я начал неуместно острить. Однако, если мы повернём на набережную налево, единственный нормальный путь – куда-то в сторону Новодевичьего, но никак не наверх в сторону Садового.
– Какие Хамовники? – Пассажирка обалдела от моего предложения. – Едем, едем, я опаздываю, у меня допрос.
Я снова покрутил карту на экране, но уже не ради пробок, а ради конечного адреса. Ну да. Следственный комитет. Рассмотрел аккуратно даму в зеркало, прикидывая, едет ли она туда в гости или на службу. Склонился ко второму варианту.
Я сменил игривый тон на совершенно серьёзный.
– Не доедем. Глядите, что творится на повороте на Новый Арбат. К тому же он невиновен.
Дама несколько секунд молча смотрела на меня в зеркало колючими глазами.
– Невиновен? Вот мы это и установим.
Я пожал плечами и дружелюбным тоном парировал:
– Всегда был уверен, что виновность устанавливает суд. Но как скажете. Едем.
– Конечно, вы алкоголик! – молодая красотка, врач-нарколог, ставила мне уже третий или пятый диагноз. Я сбился со счёта, но это был нечётный вариант, все чётные звучали как «Нет, конечно, вы не алкоголик».
Услышав очередную версию, я утвердительно кивал, но следом озвучивал новый факт, описывающий мои отношения с алкоголем, предвосхищая очередную замену диагноза.
– Если вы выпиваете бокал сухого три раза в неделю, никакой вы не алкоголик! – объясняла пассажирка.
– Но я же не пью по бокалам. Я открываю бутылку…
– Бутылка это очень много. Значит, вы алкоголик! – охала пассажирка, хмуря брови.
Я же продолжал:
– Но пью очень редко. Иногда месяцами ничего не пью. Не потому, что сдерживаюсь, а просто потому, что нет повода, оказии, стола или самого вина. Я спокойно живу без вина.
– Значит, не алкоголик!
Ехали мы далеко и долго, я понимал, что навскидку назову ещё десяток фактов, каждый из которых перечеркнёт предыдущий вывод.
Барышня не была утомлена нашей беседой, ей нравился этот незапланированный приём. Я внимательно выслушал краткую лекцию о видах алкоголизма в зависимости от крепости и типа напитка.
– А куда отнести ракы и узо?
– Они крепкие.
– Да, но пьют же их разбавленными.
– Как это? – удивилась девушка, вскинув брови.
Я рассказал про мезе, ракы и воду, которой её разбавляют. Затем красочно описал вкусовые сочетания белого сыра, шпината, осьминогов и мутной белёсой жижи, которая получается после разбавления ракы водой.
Не забыл и про кольца кальмаров на гриле. Хумус и маринованные перчики. Говорил и мысленно улетал куда-то на Босфор, делал кружок в воздухе над Галатой и приземлялся на любимой улочке Невизаде, заходил в трактир Каламар, шёл за «свой» маленький дальний столик, куда улыбающиеся официанты уже несли мою бутылку ракы, подписанную маркером: Niki.
«Бир тане ахтапот салата, бир тане бейяз пейнир!» – можно было бы говорить официантам, но зачем? Они и так знают, и уже несут всё, что нужно.
Стакан наполняется ракы – аккуратно, по риску. Затем вода. Лёд не нужен.
Шерефе!
– Ну вот теперь я даже не знаю, алкоголизм это или нет. – задумчиво произнесла пассажирка с эффектными бровями. – А как называется эта улица и трактир, напомните? Что-то так в Стамбул захотелось. И это ваше ракы.
– Конечно, это победа!
Пассажир заказал поездку в соседний от меня дом в Ясенево под самый конец смены, и я было решил, что вот она, удача. Но на первой же минуте скис: мужчина принял на грудь боевые сто граммов и требовал от меня присоединить ДНР.
– Мы эту всю гниду вот так!.. – Он тряс кулаком, крепко удерживая в нём невидимую гниду. – Вот так, блядь, их всех! И будет мир потом. Не сейчас. А потом.
Я знал, что если не спорить, не возражать, не поддакивать, а просто молчать, миротворец заткнётся или даже заснёт.
До Новоясеневского оставалось минут 15. Уснул.
Шёл третий месяц войны.
– Здравствуйте. Зарядье? Верно? Гоним как можно быстрее. Сколько нам ехать? Вы шутите?! Пробок же нет! Я понимаю, что час пик, но не час же! Мы на концерт. Опаздывать нельзя. Олечка, тебе удобно? Хочешь, опущу тебе подлокотник, вот так, чтобы удобно было? Так все сидят, чтобы удобно было. Неудобно? Хорошо, убираем, мой котик. Мой оленёнок. Лишь бы тебе удобно. Так, во сколько мы там будем? Нет, это поздно, нам надо до начала концерта там быть. Это неприлично, если опоздаем. Филатовы ненавидят, когда мы опаздываем, потом разговоров на год будет. Водитель, Никита, верно? Никита, подскажите, а до семи мы никак не успеем? Плохо. А по выделенке? Плохо. Опаздывать нельзя. Олечка, я говорил тебе, надо собираться быстрее. Я понимаю, но я же не мог без ботинок идти. Собрался я быстро, просто ботинки долго искал. Я их от соли чистил специальным средством и убрал на балкон. Кстати, а что за концерт-то? Ты узнавала, оленёнок? Ну ты даёшь, идёшь на концерт и даже не знаешь, на какой. Что? О, господи. Это-то нам зачем? Точно виолончель? Ужас какой. А кто выбирал? Филатовы? И ты не возразила? Виолончель. Нет, пусть виолончель, я не против. Но я не понимаю, зачем? Целый концерт – виолончель?! А начало точно в семь? Плохо. Значит, опаздываем. Идти, если честно, совсем не хочется. Если виолончель, они и не пустят в зал после начала. Это же не рок-концерт. Может, не пойдём? Олечка. Оленёнок. Может, опоздаем? Скажем, пробки. Скажем, не успели. Водитель, Никита, верно? А вы можете чуть помедленнее ехать? Давайте опоздаем. И высадите нас на Третьяковской. Там один бар есть очень хороший. Не пойдём, Оленька. Во-первых, опаздываем. Во-вторых, это неприлично. Лучше в баре посидим. Да чёрт с ними, с билетами. Филатовым наберём за десять минут, скажем, что в пробке стоим и не успеваем. Так и скажем: не успеваем. Скажем, что Путин едет и перекрыли. Ну куда нам эту виолончель. Да, да, сворачивайте на набережную, а потом на Ордынку, мы там выйдем. Оленька. Оленёнок. Набери Филатовых. Скажи, мы в пробке. Скажи, Путин. Не успеваем. Очень жаль. Звони, звони, уже пора. Скажи, очень жаль, но не успеваем. Они нас где-то сейчас у входа ждут. Нет, лучше ты звони. Скажи, что я с таксистом ругаюсь, но пробка и перекрыто. В баре посидим лучше, там настойки отменные. Чем эту виолончель… Что? В смысле, они дома? Как это? Почему? Дай трубку. Володя! Володя, привет, дорогой! Ну вы где? Почему дома?! Как это, двенадцатого? А сегодня какое число?!
– Мне что, тоже пристёгиваться? – произнесла барышня с вызовом.
Она сидела справа за мужчиной, который забрался на переднее пассажирское. Третий пассажир, тоже девушка, устроилась за мной, слева, и сразу пристегнулась сама.
Мужчине пришлось напомнить про ремень, и тот начал изображать ужасные мучения и страдания: есть такая категория гуманоидов, которым жмёт, душит и натирает. Я тонко намекнул, что если он не пристегнётся, то мы просто никуда не поедем, сказав спокойным голосом:
– Если вы не пристегнётесь, мы никуда не поедем.
Пакс с недовольной гримасой защёлкнул ремень, болезненно потирая уже, видимо, натёртое им плечо. Но тут вступила дама, сидевшая сзади: мне что, тоже пристёгиваться?!
Я решил слегка разрядить обстановку и постарался включить самый дружелюбный тон.
– Если вас не смущает, что вы можете убить этого джентльмена, можете не пристёгиваться… – Я широко улыбнулся, как только мог.
– Как я могу его убить?! – не унималась девушка.
– Понимаете, – продолжал я вкрадчиво, – если мы с вами не дай бог попадём в какую-то передрягу вроде аварии, а аварии в Москве случаются иногда, то в кресло этого джентльмена, где он сидит, пристёгнутый ремнём, сзади прилетит предмет весом килограмм в 55, что многократно повысит нагрузку…
– Какие ещё 55? Кто весит 55?! Да у меня никогда не было больше 50!.. Я, блядь, что, на пятьдесят пять кэгэ выгляжу, на хуй?!
Поначалу я подумал, что девушка подхватила мой иронично-шуточный стиль и играет, но по тому, как вжал голову в плечи сидящий впереди пакс, стало ясно: буря совершенно настоящая и могут быть жертвы. Он вроде бы и смеялся над реакцией спутницы, но вжав голову в плечи, как будто ожидая тумака.
Я снова решил попытаться разрядить обстановку и, едва закончилась фраза про то, что даже в карантин, когда не работал фитнес, вес не поднимался выше 50, я вставил примирительным тоном:
– Пятьдесят пять я имел в виду вместе с косметичкой!..
Мне бы, конечно, стоило понять, что я только усугубляю ситуацию, и юмор мой совершенно неуместен, но было уже поздно. Девушка бушевала и кричала совершенно по-настоящему.