еляка, визжал!
Белосельцев вернулся в здание, наполненное растревоженным людом. Сквозь большие окна наблюдали за солдатским оцеплением. Внутренность Дома с коридорами и кабинетами будто сжималась, отрезанная от остального города, начинала жить независимой от города жизнью. Дом Советов был ампутирован, но дрожал, откликался конвульсиями.
В зале пленарных заседаний продолжали работать депутаты. Ссорились, вступали в коалиции, выносили решения. Кого-то назначали и смещали. Издавали постановления и реляции. Обращались к правительствам и парламентам стран. К священнослужителям и общественным деятелям. Витийствовали, голосовали, удовлетворенные итогами голосования возвращались в свои кресла. Но их постановления и декреты, размноженные на ксероксах, достигали лишь кабинетов самого Дома Советов. Обсуждались на этажах и в столовых, иногда выносились на баррикады и в палатки, где какой-нибудь бородатый беженец или пытливый подросток пытались прочитать листок с бланком Верховного Совета, требующий от Организации Объединенных Наций поддержать российских парламентариев. Не могли до конца дочитать, резали на нем краюшку хлеба.
Недалеко от зала заседаний находились кабинеты Руцкова и Хасбулатова, размещались вновь назначенные министры обороны, безопасности, внутренних дел. На дальних подходах к кабинетам была выставлена вооруженная охрана: усатые, свирепого вида чеченцы с автоматами; камуфлированные молодцы со Звездой Богородицы; худые, рослые, в черных форменках и беретах с изображением прыгающего дельфина добровольцы из Приднестровья. Белосельцев не пытался пройти через эти заслоны. Лишь пытался представить, какими войсками и спецслужбами командуют назначенные министры. Какие политические маневры предпринимают Руцкой и Хасбулатов, отрезанные от мира.
Особый отсек Дома занимали журналисты. Похожие на колючих насекомых, в джинсах, штормовках, кожаных куртках, перенося лишения, холод, безводье, они сидели или спали на полу, откликались на звонки своих радиотелефонов, что-то строчили на бумаге. Кидались все как один, когда в маленьком зале устраивали пресс-конференции Руцкой или Хасбулатов. Дымили свои «Мальборо» и «Данхиллы». Пили из горлышка виски. Хохотали, спали на ходу, хлопали друг друга по задам. Передавали один другому одну и ту же, облетающую коридоры новость. Склевывали, как куры, крохи информации. Обманывали друг друга. Относились к депутатам и защитникам, как к своей пище. Подобно трескучей саранче дружно летели на свое кормовое поле – в маленький зал для пресс-конференций, где Хасбулатов, утомленный, желтый от никотина, тихим язвительным голосом бранил узурпатора-президента.
Белосельцев кружил по Дому, то и дело натыкаясь на журналистов, вслушиваясь в их английскую, испанскую, французскую речь. Встречал насмешливые и злорадные взгляды репортеров из «Известий» или Российского телевидения.
В столовой с редкими посетителями он получил бесплатно холодный чай с бутербродом. Вернулся в свой кабинет, где составленные стулья напоминали о минувшей ночи. Снова подумал о Кате, от которой его отделяли теперь колючая баррикада, автоматчики и притаившиеся в переулках бэтээры. Лег на стулья и, ежась от холода, спасаясь от ледяных сквозняков, проникавших сквозь сырое пальто, попытался уснуть. Но был потревожен громким стуком в дверь. Морпех звал его к Красному Генералу.
На столе Красного Генерала, прикрепленный к бутылке, торчал остывший огарок. На маленькой спиртовке голубым огоньком горел ломтик сухого спирта. Готовился закипеть кофейник с водой. Красный Генерал натягивал шерстяные носки, и голос, которым он обратился к Белосельцеву, был простуженный, сиплый.
– Хоть медсанбат разворачивай! Все кашляют, сопли вытирают! – он аккуратно натянул носки, огладил стопы, сунул ноги в ботинки. – Ваши предсказания относительно штурма оправдались. Не сегодня, так завтра сунутся! Есть информация, что в Доме побывали разведчики спецподразделения «Альфа». Возможен захват руководства безо всякого штурма!.. Чашечку кофе?.. Согрейтесь, генерал!
На спиртовке вскипела вода. Заботливый, ловкий Морпех кинул в кофеварку несколько щедрых ложек кофе. Через минуту все трое маленькими глотками пили черное раскаленное варево. Белосельцев видел, как согревается Красный Генерал, как в наслаждении закрываются его тяжелые синеватые веки.
– У нас не было возможности друг друга проверить, – сказал Красный Генерал. – У нас нет особого отдела, мы не заполняем анкеты. Но я вам поверил. Вы сказали, у вас есть документ, по которому вы можете выйти сквозь оцепление в город и снова сюда вернуться. У вас есть контакт с противником. Вы становитесь одним из немногих каналов связи с внешним миром. Сейчас возникла острая необходимость в таком канале. Допьем кофе и пойдем к Руцкому. Я доложил о вас!
Они ждали перед кабинетом Руцкого под взглядами суровых автоматчиков. Начальник охраны, с мягкими повадками кота и холодными неверящими глазами, всем своим видом показывал неоспоримое превосходство хозяина кабинета над теми, кто добивался с ним встречи.
Дверь отворилась, и вышел Ачалов, раздраженный, огорченный, вынося за собой гаснущую энергию только что завершенного спора.
– Можно подумать, у меня под руками воздушная армия! – сказал он, увидев Красного Генерала. – Но я, между прочим, не летчик, а десантник! И до Кремля сейчас дальше, чем до Владивостока!.. Зайди ко мне, как освободишься! – И ушел, тяжелый, гневный. Мягко оторвался от кресла и, придерживая автомат, проследовал за ним маленький гибкий охранник.
Вслед за Красным Генералом Белосельцев шагнул в кабинет. Увидел Руцкого. В пушистом свитере, в галстуке, в свежей рубахе, седовласый, с пышными, как у моржа, усами, Руцкой перемещался по кабинету, принимая странные позы. Он будто перескакивал через невидимые препятствия, огибал несуществующие лужи, шарахался от незримых предметов. Замирал на одной ноге, как охотник на рябчиков, и прислушивался. Устремлял к занавешенному окну руку, в которой мигал красной точкой, тонко пиликал приборчик.
Руцкой косо взглянул на вошедших, скакнул в сторону, заслоняясь выступом стены. Протянул приборчик к занавеске. Тот сильнее запиликал, ярче замигал индикатором.
– Облучают, суки! – сказал Руцкой. – Из американского посольства!.. Снимают звуковую информацию или морят меня, как таракана!..
Он пробежал открытое перед окном пространство, как бегут под пулеметной очередью. Приборчик на вытянутой руке пропиликал, проморгал маленькой красной бусиной.
– Товарищ президент, – генерал Белосельцев, разведка, в активном резерве! – представил Белосельцева Красный Генерал.
– Помню, – сказал Руцкой, пожимая Белосельцеву руку и усаживая его за стол. – Вы приходили к Хасбулатову, докладывали о тренировках ОМОНа. Если бы малахольные депутаты слушали меня месяц назад, не сидели бы сейчас, как крысы в западне!
Он снова схватил приборчик, провел им в воздухе, пытаясь обнаружить подслушивающие лучи, но приборчик молчал, и Руцкой с удовлетворенным видом поставил его на место.
– Дурдом какой-то!.. Один псих лезет в одиночку захватывать штаб СНГ, подставляет нас, как кретинов!.. Другой психопат зовет безоружный народ осаждать Кремль, где полк охраны с танками!.. Я ему говорю: «Если ты не заткнешься со своим мегафоном, я тебя здесь же расстреляю как провокатора!»
Руцкой кипятился, бранился. В нем бушевала неизрасходованная, не находящая выход энергия. Лицо было нездорового малинового цвета. На висках взбухли вены. Казалось, его может хватить удар.
– Хасбулатов мне говорит с важным видом: «Штурма не будет! Они, де, мотают нервы, берут нас на психику!» А я ему отвечаю: «Ельцин – не Крючков и не Янаев, которые побоялись послать на штурм армию и сами сели в тюрьму… Этот прольет реки крови! Я, слава богу, изучил его вблизи. Он, не моргнув, зальет все напалмом, потравит газом, разбомбит до фундаментов!.. И к этому надо готовиться, а не писать резолюции!»
Руцкой бушевал. Ему в осажденном доме не хватало пространства. Клокотавшее в нем возбуждение не находило выхода и раздувало его, как глубоководную рыбу. Белосельцев смотрел на него с любопытством, недоверием и симпатией. Руцкой был ярок и откровенно сумбурен. Его военная карьера, военная судьба – полеты в афганском небе, отважные бомбардировки и штурмы, катапультирования из горящей машины, плен, земляная тюрьма, допросы в пакистанской разведке, возвращение из плена героем – восхищали Белосельцева. Их глаза видели одни и те же бело-голубые хребты Гиндукуша, рыжие арыки, женщин под паранджой, фиолетовых и зеленых, как цветы. Но политическая карьера Руцкого, ее виражи и изломы – вначале под личиной русского патриота-державника, потом коммуниста—сторонника СССР, затем горбачевца-демократа, следом ельциниста, посадившего Ельцина в Кремль, и, в конце концов, антиельциниста, поднявшего против Ельцина бунт, – политическая карьера Руцкого отвращала и настораживала. Образ Руцкого двоился, тревожил своей нечеткостью, непредсказуемостью, сулил новые превращения и сюрпризы. Белосельцев, наблюдая за Руцким, не мог преодолеть недоверия и отчуждения.
– Я вас пригласил, зная вашу репутацию разведчика, веря вам, как «афганцу». Ну еще и потому, что у меня просто нет выхода, – Руцкой перестал клокотать и метаться, устремил на Белосельцева воспаленные красные глаза. Он будто еще раз перед тем, как открыться, хотел понять, не совершает ли роковую ошибку, вверяясь непроверенному, случайному человеку. – Вы пойдете в город и позвоните по телефону, который я вам дам. Это домашний телефон офицера из спецподразделения «Альфа». Встретитесь с ним, назовете пароль, который я вам сообщу. Передадите ему мою просьбу.
Белосельцев привычно, почти без усилий, слабым движением глубинного, размещенного в сознании механизма сдвинул в сторону, ссыпал прочь переживания минувшей ночи, все свои личные огорчения и страхи, открывая в памяти пустое пространство для секретной информации.
– У меня нет сомнений – штурм будет! Он будет жестокий, кровавый, как показательная казнь! Они хотят истребить оппозицию на несколько десятилетий вперед. Хотят пролить столько крови, чтобы народ содрогнулся. Этот штурм должен выполнить ту задачу, которую выполнил «красный террор», обеспечив советскому строю семьдесят лет стабильности.