Конечно, нет. Но отсюда напрашивается вывод, что, изучая исторические памятники, пуская их в научный оборот как источники, исследователь, и в первую очередь ученый-архивист, должен проверить подлинность документа, вскрыть вкравшиеся в него описки, искажения, объяснить их происхождение и по возможности реконструировать подлинный текст.
Ну, а как же быть с заведомыми фальшивками, ведь таковые хранятся в наших коллекциях документов? Ужели их нужно хранить и впредь, не лучше ли выбросить их, освободить место подлинникам?
Оказывается, нельзя выбрасывать поддельные документы. Они интересны не сами по себе, а в связи с той целью, ради которой были сфабрикованы, в связи с той политической обстановкой, в которой их использовали. А значит, как это ни покажется странным на первый взгляд, подделки — тоже исторические памятники, только историк-исследователь должен уметь правильно вскрыть, какие тенденции, политические или своекорыстные, стимулировали появление на свет подобных подлогов.
При выполнении этой задачи исследователю уже не обойтись одними приемами внешней критики источника, а если у него в руках нет подлинника (подлинника фальшивки), то внешняя критика и вовсе отпадает. Как же быть? В таком случае историк-источниковед обращается уже к критике документа по его содержанию.
Много, очень много потрудились архивисты, историки-исследователи, чтобы обнаружить и доказать подложность целого ряда памятников, а ведь ими оперировали и некоторые ученые, политики и царская администрация, и просто враждебно настроенные к России, Советскому государству иностранные агрессоры.
Вот несколько примеров такой фальсификации и их разоблачения.
ПРОДАВЕЦ МИНУВШЕГО
14 сентября 1812 года еще не предвещало страшных дней 16-го и 17-го. Москва горела, и пылающие здания казались наполеоновским солдатам жертвенными кострами, зажженными в честь победителей. Но днем 16-го поднялся ураган. Огненные драконы легко перелетали через Москву-реку, осыпая ее градом шипящих головешек, пепел закрывал солнце, чернил золото куполов. Дворцы и лачуги одинаково были подвластны огню. Сгорела Бутурлинская библиотека, сгорело замечательное собрание древних манускриптов Мусина-Пушкина. Сгорело 6 596 домов из 9 151, бывших в Москве к началу пожара.
В огне народной Отечественной войны сгорала и великая армия Наполеона.
Но дома можно отстроить, можно вновь позолотить купола. Нельзя возродить из пепла древние рукописи, и сиятельный меценат граф Мусин-Пушкин уже не сможет теперь похвастать перед вельможами-дилетантами одной весьма редкой реликвией древнерусской литературы.
Не сможет?
Общество истории и древностей российских при Московском университете всегда назначало собрания своих членов к вечеру. Уютно потрескивают свечи, вырывая из тьмы зала длинный стол под зеленым сукном. Свечи требуют тишины и торжественных, неторопливых речей.
Алексей Федорович Малиновский, небогатый чиновник архива министерства иностранных дел, не слушает, он улыбается каким-то своим очень приятным мыслям.
Еще бы, вот сейчас этот беззубый старец закончит речь, и Малиновский поразит собравшихся, а завтра о нем заговорит вся Москва. Да что Москва — Петербург, вся Россия!
Он расскажет, как вчера к нему, Малиновскому, явился какой-то Петр Архипов, представившийся московским мещанином, и молча протянул харатейный список 1375 года, сделанный Леонтием Зябловым. На вопрос, откуда этот список взялся, сей московский мещанин таинственно сообщил: «Иностранец, по фамилии Шимельфеин, выменял в Калужской губернии у одной помещицы, а фамилию свою помещица говорить запретила».
Малиновский поморщился, приятные мысли перебило воспоминание о 160 рублях, которые он отвалил Архипову. «Поторговаться, поторговаться надо было…»
Оратор внезапно смолк. С шумом распахнулись двери, и из полутьмы зала чуть ли не выбежал граф Мусин-Пушкин.
— Драгоценность, господа, приобрел я, драгоценность!..
Все к нему:
— Что такое? Какую драгоценность? Не томите, граф!
Но граф машет руками и бежит вон.
— Приезжайте ко мне, я покажу вам…
Собрание закончили кое-как — и к Мусину-Пушкину.
Новый графский дом, отстроенный только в этом, 1815 году, сияет огнями. Мусин-Пушкин поджидает гостей. Едва они собрались, граф распахнул обе створки дверей своего кабинета и на вытянутых руках вынес харатейную тетрадь, пожелтелую, почернелую. Глянули и ахнули: «Слово о полку Игореве»!..
Что тут поднялось!..
Кто целоваться к графу тянется, кто ищет руку пожать, кто бьет в ладоши и что-то кричит…
Когда немного успокоились, сияющий граф заметил хмурое лицо Малиновского.
— Алексей Федорович, что же вы? — Мусин-Пушкин так и спросил: «Что же вы?» — мол, как вы, любитель старины, не радуетесь, что нашелся список реликвии, которую, казалось, навсегда уничтожил огонь войны?..
— Да ведь и я, граф, купил список подобный…
— У кого?.. У Бардина?..
Антон Иванович Бардин, купец, владелец антикварной лавки, закончил свой «трудовой день». Майский вечер располагал к безделию. Хотелось так вот, попросту, посидеть в саду за самоваром, помолчать. Но Бардин не поднялся наверх, где проживал с семейством и подмастерьями. Перейдя двор, Антон Иванович открыл еле заметную дверь небольшого флигелька и очутился в мастерской.
Пахло клеем, красками и кожей. Ярко горел свет. За столом, склонившись над листом пергамена, сидел пожилой человек и что-то тщательно выводил кисточкой.
Бардин глянул через плечо художника. Неплохо, неплохо получается! Стертые контуры переплетающихся звериных тел на темно-синем фоне. Тетралогический, звериный орнамент XIV века.
Бардин тоже уселся за стол. Взял кисть. Задумался.
Дела его шли неплохо. Повышенный патриотический интерес в русском обществе ко всему отечественному после войны 1812 года толкал многих дилетантов на поиски древних рукописей взамен сгоревших, поощрял на новые археологические раскопки, коллекционирование.
Дилетанты плохо разбирались в подлинно древних вещах, и Бардин бойко торговал на учено-антикварном рынке древними и не совсем древними, ценными и никому не нужными рукописными книгами, автографами, реликвиями.
Но это была мелочная торговля, рассчитанная на самого неразборчивого покупателя.
Для таких же меценатов, как Малиновский, Мусин-Пушкин, любителей — филологов и палеографов, Бардин делал «копии».
Делал в этой самой мастерской. Нет, он не решился бы свои подделки выдать за оригиналы — только «копии»! Но никогда Антон Иванович не признавался и в том, что эти «копии» изготовлены не древними переписчиками, а им самим и его художником…
В различных рукописных фондах публичных библиотек, музеев, архивов, в частных коллекциях хранится свыше двух десятков рукописей, состряпанных этим «мастером подписываться под древние почерка», Антоном Бардиным.
Среди них — четыре списка «Слова о полку Игореве», пять копий «Русской правды», пятнадцать иных произведений старой письменности.
Сразу же возникает вопрос: а стоит ли изучать эти подделки, тратить на них время?
Да, стоит. Крупный советский палеограф, историк, профессор М. Н. Сперанский потратил годы, чтобы в различных хранилищах Советского Союза разыскать бардинские рукописи. Он подверг их тщательному палеографическому анализу, и это расширило наши представления о палеографических знаниях начала XIX века.
Ведь будь Мусин-Пушкин и Малиновский более опытными собирателями, они бы сразу почуяли неладное. Малиновский, например, огорчился только тем фактом, что не он один является владельцем нового списка «Слова». Забросив работу в архиве, уселся за подготовку к изданию рукописи «Слова», попавшей к нему от Бардина через подставное лицо.
А сколько таких подделок было издано и дошло до наших дней, сколько их взято на вооружение науки!
Но прежде чем говорить о них, проследим за выводами профессора Сперанского.
Профессор отдает Бардину должное. Этот купец умел угадывать настроение «просвещенных» кругов русского общества. Долгое время занимаясь куплей-продажей антикварных рукописей, Бардин хотя бы внешне пригляделся к ним, отметил наиболее характерные признаки древних манускриптов, почувствовал, что более всего нравится покупателям. Бумага ценилась обычно ниже пергамена, уставное письмо — выше скорописи, лицевые рукописи, то есть украшенные миниатюрами, передающими события в лицах, стоили дороже простых.
Присмотрелся Бардин и к тому, что покупатель всегда ищет дату на рукописи, а даты обычно проставлялись в приписках писцов или переписчиков в конце. Бардин и это запомнил. Приглядываясь к текстам (конечно, XIII–XIV столетий, а не XI и XII веков, их он и в глаза не видел), Бардин заметил, что чем старше рукопись, тем реже строка делится на отдельные слова, текст следует сплошной строкой букв. Заголовки пишутся вязью, а новые строки прописываются киноварью.
Вот с таким запасом наблюдений Антон Иванович и приступил к изготовлению своих подделок.
Но многое не учел. Так, не знал он, что графика письма все время изменялась. А для Бардина что XI, что XIV век — все было едино; он запомнил только, что уставом писали на пергамене. Вышел конфуз — список «Слова» помечен у Бардина XIV веком, написан на пергамене уставом, а в XIV веке уже писали полууставом! Особенно любил Бардин вязь, инициалы, орнамент — ведь они так украшают рукопись, поднимают ей цену. Но не знал Антон Иванович, что не всякий орнамент подходит к XIV веку, а уж что касается инициалов, то Бардин придумывал для них такие фантастические начертания, которые невозможно встретить ни на одной подлинной рукописи.
В «уставных» подделках Бардина профессор Сперанский обнаружил массу скорописных «ляпсусов». В уставной «копии» «Слова о полку Игореве» «р», «ъ», «ж», «з» — явно скорописные. Любопытную деталь отметил исследователь: Бардин, конечно, видел немало подлинных рукописей, написанных скорописью. А как мы помним, в скорописи каждая буква имеет часто целый ряд, иногда свыше десятка, различных начертаний. Но это в скорописи. Бардин же не знал, что в уставе такого нет и быть не может. А в его «списках», сделанных «уставом», например в «Русской правде», целых семь различных начертаний буквы «м», три — «ъ», пять — «у»!