«ЧТОБ ИЗЪЯТЬ ЧЕЛОВЕКА ИЗ ЖИВЫХ»
Дело Чернышевского метко подытожил тот же В. Соловьев: «Назвать его судебною ошибкою нельзя, так как для судебной ошибки необходимо, чтобы были две вещи: во-первых, суд, и во-вторых, ошибка, т. е. невольное заблуждение. Но в деле Чернышевского не было ни суда, ни ошибки, а было только заведомо неправое и насильственное деяние, с заранее составленным намерением. Было решено изъять человека из среды живых — и решение исполнено. Искали поводов, поводов не нашли, обошлись и без поводов».
Даже анонимки с угрозами, полученные Чернышевским, даже «извет» в пьяном виде разоблачившего себя и за то сосланного Яковлева фигурируют в окончательном определении сената.
Все занимавшиеся делом Чернышевского, за исключением лишь некоего приват-доцента Клочкова, единодушно заявляли: обвинение основано на фальшивках. И все же, чтобы окончательно решить вопрос, историки и криминалисты единодушно сошлись на необходимости еще одной, объективной, научно обоснованной экспертизы. Она была проведена после революции, в 1927.году, особой комиссией, созданной по инициативе редакции журнала «Красный архив».
Комиссия рассмотрела образцы почерка Чернышевского, Костомарова, а также «карандашной записки» и «письма к Алексею Николаевичу». Насколько серьезной и добросовестной была экспертиза, видно уже из того, что были исследованы бумаги Чернышевского, относящиеся к разным периодам его жизни, имеющие разное назначение (дневники, черновые рукописи, стенографические записи, официальные документы, письма к жене и т. д.) и отражающие разное его душевное состояние. Было также учтено влияние на почерк различной бумаги, ручек, перьев, чернил.
Тщательно изучив особенности написания отдельных букв и знаков, их положение по отношению к уровню строки, различные способы соединения букв, нажим, направления осей элементов букв, эксперты установили несколько десятков обычных и особых признаков почерков, а затем перешли к сравнительному анализу документов.
Им удалось доказать: во-первых, что ни «карандашная записка», ни «письмо к Алексею Николаевичу», безусловно, не написаны Чернышевским, так как имеют «массу отклонений» от характера и «выдающихся особенностей» его почерка.
Во-вторых, что они написаны одним и тем же лицом.
И в-третьих, что они носят на себе ясные признаки почерка Костомарова.
Каждый из этих выводов эксперты подтвердили многочисленными примерами.
Насколько мастерски умел Костомаров изменять свой почерк и придумывать новые, сообщила в своих выводах комиссия, настолько был он неосмотрителен в подражании чужому почерку. В обычном случае, заявили эксперты, для выводов можно было бы даже ограничиться двумя неоспоримыми уликами: написанием буквы «ф» и постановкой открывающих кавычек вверху строки.
Но эксперты понимали, что имеют дело не с «обычным случаем». Речь шла о том, чтобы еще раз — окончательно и бесповоротно! — показать всему человечеству, как подло, нарушая законы, не брезгуя и самыми гнусными средствами, расправилось царское правительство с человеком, которого Владимир Ильич Ленин назвал «великим русским писателем, одним из первых социалистов в России, замученным палачами правительства».
ЭТО ЛИ ЗАВЕЩАЛ ПЕТР I?
Вы когда-нибудь встречали такое имя — д’Еон де Бомон?
Да, кавалер д’Еон де Бомон родился давно — 5 октября 1728 года в городе Тоннере, Иенский департамент. А может быть, слышали и о Луизе де Бомон?
Это одно и то же лицо.
Как это может быть? Загадка, которую в прошлом столетии пытались разрешить и историки и, конечно, писатели, которых увлекал столь романтический сюжет.
Не будем пытаться решать вопрос о том, был(а) ли кавалер д’Еон де Бомон мужчиной или девицей, только отметим достоверно известное. Кавалер, когда он подрос, в мужском платье славился как искуснейший фехтовальщик, равного которому во Франции времен Людовика XV не знали. В женском платье он(а) покорял своими «прекрасными белокурыми волосами, светло-голубыми, томными глазами, нежным цветом лица, изящными маленькими ручками и еще более изящными ножками и аппетитным легким пушком над верхней губой, напоминающей спелый персик».
Это свидетельство мемуаристов, да и не только их. В официальных бумагах секретной переписки французского короля Людовика XV кавалер часто фигурирует под именем девицы.
Так вот. Летом 1755 года из Парижа выехал кавалер Дуглас-Макензи, шотландец родом, в сопровождении своей очаровательной «племянницы» — девицы Луизы де Бомон. Выехали они в Германию через Швабию в Богемию, где Дуглас должен был осмотреть с ученой целью тамошние рудники.
Из Богемии «ученым путешественникам» надлежало проехать к Саксонию, затем в Данциг, Курляндию и, нигде уже не задерживаясь, прямо в Петербург.
Странная пара, странный маршрут, если иметь в виду осмотр рудников, которых ни в Петербурге, ни в его окрестностях не имелось.
В Петербурге Дуглас и Луиза должны были первым долгом представиться вице-канцлеру графу Михаилу Илларионовичу Воронцову.
Луиза де Бомон была одета по последней парижской моде, об этом позаботился не кто-нибудь, а сам принц Конти. В руках она держала томик Монтескье «L’Esprit des lois» с золотым обрезом и в кожаном переплете. Книга эта предназначалась для самой русской императрицы Елизаветы Петровны.
Девица была мила, хотя иногда можно было заметить, как она от времени до времени оправляла не к месту корсет, который ей, видимо, жал, и как-то очень странно, на носках, передвигалась по залу.
Но мало ли бывает на свете странностей!
Дуглас не сумел обмануть русского канцлера Бестужева-Рюмина и английского посла при петербургском дворе Вильямса. Они заподозрили в минералоге, явившемся в Петербург с целью поправить собственное здоровье в «холодном климате», тайного французского резидента.
Но очаровательную Луизу никто ни в чем не подозревал.
Дуглас вскоре вынужден был уехать, а Луиза осталась в Северной Пальмире и была представлена графом Воронцовым, приверженцем версальского двора, императрице Елизавете.
Вы, конечно, уже догадались, что Дуглас и кавалер-девица попали в Петербург с тайной политической миссией. В корсете д’Еона была зашита инструкция, написанная каллиграфическим почерком на тончайшей бумаге, в подошве изящной туфельки припрятан ключ к шифрованной переписке, которую, по мысли французского короля Людовика XV, должна завязать с ним русская императрица, как только она получит от Луизы томик Монтескье, в переплете которого были запрессованы тайные письма французского короля.
Романтично, авантюрно!.. Но Луиза свою миссию выполнила. На следующий год Дуглас уже вернулся официальным поверенным Франции в России. А Луиза? Она тоже прибыла в Петербург. Но на сей раз в платье кавалера д’Еена де Бомон, как секретарь посольства и родной брат Луизы или Лии де Бомон.
В Европе было неспокойно. Пруссия готовилась к войне за австрийское наследство. Англия поддерживала Пруссию, Франция мечтала прибрать к рукам Польшу, посадив на ее престол своего принца Конти, и всячески старалась втянуть в международные интриги Россию. Но для этого ей необходимо было иметь в Петербурге свое посольство, изолировать английского посла Вильямса, а также постараться спихнуть канцлера России Бестужева-Рюмина, ориентировавшегося на Англию.
Плелись придворные интриги.
И кавалер д’Еон мелькает то в Петербурге, то в Париже. Потом грянула Семилетняя война. Россия выступила против Пруссии в союзе с Австрией и Францией.
Кавалер д’Еон уехал в Париж, чтобы больше уже не возвращаться в Россию.
Прошло более полустолетия.
Да, нелегко приходится тому, кто втайне готовит нападение.
Наполеон хорошо знает, сколь трудное это дело.
Нужно создать армию, снабдить ее всем необходимым, разведать силы противника. Да мало ли дел?.. А планы кампаний? Сколько мелочей нужно предусмотреть!.. Тысячи? Нет, десятки, сотни тысяч!
А потом… Нельзя же нападать, не объявив предварительно о состоянии войны! Как это у русских? «Иду на вы!..» Ах, уж это благородство! Есть же глупцы, которые верят в эти объяснения!..
Император раздраженно откидывает от себя ворох газет. Все это сентиментальное наследие прошлых веков. Обоснуй, докажи, уверь! И при этом сохрани позу обиженного, оскорбленного, благородно негодующего, и если при этом невзначай выкатится слеза, то совсем хорошо. Он все равно нападет, и тогда…
Тогда — «на войне как на войне».
Историк Лезюр с беспокойством смотрит на императора. Наполеон даже не открыл его книги «Возрастание русского могущества с самого начала его и до XIX века».
— Ваше величество! Я исполнил ваши предначертания.
Император со злостью листает пухлый, в 500 страниц, памфлет.
— Вам не кажется, господин историк, что вы напрасно истратили время, силы и деньги?..
— Ваше величество, прошу вас заглянуть на страницу двести четвертую…
Наполеон читает:
«— Уверяют, что в домашнем архиве русских императоров хранятся секретные записки, писанные собственноручно Петром I, где откровенно изложены планы этого государя, которые он поручает вниманию своих преемников и которым многие из них действительно следовали с твердостью, можно сказать, религиозной. Вот сущность этих планов…»
Пожалуй, он ошибся. Лезюр — пройдоха, каких мало! Посмотрим, посмотрим!..
Пункт за пунктом, все 14.
«Россия должна расширяться — и к северу, и в пределах Балтики, и к югу в пределы Черноморья… для чего нужно разжигать недоразумения между Англией и Швецией. Захват Швеции — первое звено в цепи захватов.
Использовать союз с Англией для развития и улучшения русского флота. Затем завоевать Персию и захватить торговый путь в Индию».
Так, так! Император удовлетворенно кивает головой. Лезюр застыл в глубоком поклоне. Но хотелось чего-нибудь о Европе, Франции, Австрии.
Ага, вот!
«Заискивать и поддерживать союз с Австрией… вовлекать ее в разорительные войны… втайне создавать ей врагов в Европе и особенно в Германии».