Как чудеса запугивают людей
Но вера в чудеса держится не на одном только человеческом незнании и непонимании. Эту веру поддерживает и кое-что другое.
Что же именно?
Страх.
Страх перед таинственными, сверхъестественными силами, которые вот тут же, перед глазами, вмешиваются в человеческие дела. Без этого вмешательства нет никаких чудес. А где есть вмешательство этих сил, там человеку становится страшно. Поэтому всякие чудеса запугивают.
И вот что интересно. Бывает как раз и обратное: то, чего человек пугается, тоже кажется ему иногда таинственным, а потому чудесным.
Вот что рассказывает, например, один немецкий путешественник, по фамилии Эренберг, о своем пребывании в безлюдной африканской пустыне. Дело было в такой местности, где того и гляди можно было ожидать нападения бедуинов — жителей этих мест. Из-за страха перед ними путники волей-неволей должны были усиленно караулить свой лагерь в ночное время. И благодаря этому самому страху случилось то, о чем впоследствии Эренбергу стыдно было и говорить.
«Уже давно, — рассказывает Эренберг, — стоял я ночью на страже в полном вооружении, среди страшного мертвого безмолвия безжизненной пустыни. Слышно было лишь фырканье верблюдов, пережевывающих свою жвачку, да тяжелое дыхание моих спящих спутников. Только эти звуки, раздававшиеся среди ночной тишины и темноты, говорили мне, что еще есть какая-то жизнь около меня. Всюду царила темень безлунной пустынной ночи, какая никогда не бывает в наших краях. Лишь изредка она прояснялась на мгновение одними падающими звездами.
Я невольно вслушивался в мертвенную тишину. Не помню как, но вдруг меня внезапно встревожил очень странный шелест, который тихо пронесся около меня по песку пустыни. Тотчас же я схватился за свое двуствольное ружье, тщательно осмотрел его и сделал несколько шагов к тому месту, где слышался шорох.
Тотчас же все смолкло.
Я отлично знал, что бедуины часто производят свои набеги, подползая, как змеи. Неужели это они? Я уже хотел будить моих спутников, поднять тревогу. Но вдруг снова послышался прежний шелест, и к тому же в различных направлениях, и даже очень недалеко от того места, где я стоял. Я быстро направился туда, где раздавался шорох; я напрягал все свое зрение, чтобы проникнуть в темноту. И что же? Мимо меня по песку катились, казалось без всякой видимой причины, какие-то шарики около сантиметра величиной; я поднял несколько таких шариков и увидел, что они скатаны из влажного песка. При свете принесенного фонаря под каждым таким шариком я нашел большого черного жука, который весьма быстро катил скомканную в шарик песчаную массу».
То был самый обыкновенный жук (Aleuchus sacer), порода этих жуков весьма распространена в африканской пустыне. (Рис. 4.)
Рис. 4. Священные жуки
Древние египтяне называли этого жука «священным» и уподобляли его божеству, которое держит в своих руках весь мир, подобно тому как священный жук держит своими лапками круглый комок песку. Изображения священных жуков весьма часто встречаются на стенах развалин древнеегипетских храмов; печати древних фараонов тоже имели вид священного жука.
Из рассказа Эренберга видно, что иной раз и жук может взбудоражить всю душу даже очень храброго человека. А о пылком воображении обитателя пустыни и говорить нечего; оно вспыхивает, как порох, и человеку кажется, что какие-то таинственные силы — тут же, около него, и вмешиваются в его дела. Чувство было возбуждено, и под его влиянием разум не мог действовать правильно. И человек потерял способность, а значит, и всякую возможность отличать то, что есть в действительности, от того, что кажется.
Чувство страха рисовало Эренбергу различные, хотя и естественные, но несуществующие видения; чувство страха нашептывало ему о бедуинах, о врагах, подползающих, как змеи. Но одно дело — фантазия, чувство, игра воображения и совсем другое дело — разум и исследование. Исследование, разумно сделанное, показало вместо бедуинов… жука!
Как люди видят то, чего нет
Под влиянием страха и удивления человек вполне искренне может искажать самые обыкновенные события.
Вот что рассказывает, например, некий голландец, Гаафнер, об одном событии во время его путешествия на остров Цейлон в 1787 году.
«Во время моего путешествия пешком в конце дождливого времени года мне пришлось сделать очень трудный переход сквозь почти непроходимый пояс лесов, который на Цейлоне окружает внутреннюю гористую часть острова. Один-одинешенек, усталый и истощенный, я добрался до дикой, изрытой расселинами, совсем обнаженной горы Бакаул и расположился на ночлег под одним выступом скалы.
Вдруг около полуночи я услышал как бы отдаленный лай собак. Казалось, он выходил из тех гор, которые находились как раз напротив горы Бакаул. Немного погодя таинственные звуки повторились. Они отозвались здесь и там, и все сильнее и сильнее. Они вдруг раздались недалеко от меня, сзади той скалы, под которой я сидел. Я явственно слышал, как будто многие человеческие голоса болтали и хохотали во все горло. Звуки эти попеременно то приближались и удалялись, то появлялись и исчезали, раздавались то вблизи, то вдали, и так в течение нескольких минут. Вот, чудилось мне, они спустились с обнаженных горных вершин вниз, но вслед за тем они слышались из-под земли. Я вскочил и стал прислушиваться. Снова все затихло, замерло. Затем голоса пронеслись со страшной быстротой по воздуху и отразились эхом в соседних горах. Я стал прислушиваться с еще большим напряжением.
Вдруг прямо за скалою, за которою я укрылся, раздался такой раздирающий крик, что едва не лопнула барабанная перепонка в моем ухе. Я бросился вне себя из моего убежища. А позади меня будто бы грянула тысяча визгливых голосов, до такой степени фальшивых, странных, неслыханных, что, опомнившись наконец, я не придумал ничего лучшего, как заткнуть уши пальцами и броситься назад под навес скалы. Уже давно затихли эти страшные звуки, но они все еще дрожали в моей встревоженной душе, даже когда наступила вокруг прежняя страшная тишина. Она лишь изредка нарушалась грохотом обломков, которые, оторвавшись от скал, катились по скату горы в бездну пропасти…»
Что-то чудесное и непонятное, сверхъестественное и таинственное сквозит в этом рассказе. Неужели же это не та самая «нечистая сила», о которой рассказывали старушки няни? Весьма возможно, что страшные голоса, слышанные Гаафнером, очень даже подкрепили веру многих людей в разную «нечисть». Гаафнеру было не до рассуждений. Он был удивлен и испуган. Эти чувства наполняли всю его душу страхом, и неведомые крики показались ему очень уж необыкновенными, сверхъестественными.
Но что же это такое было?
А просто-напросто крик птицы, которую туземцы называют чертовой птицей, или уламой. Она очень похожа на сову и вылетает из своего жилья только по ночам. Один английский ученый, Джон Дэви, говорит о ней так: «В Юдалгамме мы слышали ночью крик уламы. Сидя на соседнем дереве, она издавала ужасно странные и неприятные крики, походившие на самый пронзительный вопль».
Джон Дэви слышал то же самое, что и Гаафнер. Но как отличается его рассказ от рассказа Гаафнера! Ученый Дэви то, что им было испытано, описал; только описал — и то, что он слышал, и при каких именно обстоятельствах он это слышал, как и подобает мыслящему человеку. А Гаафнер, под влиянием своего чувства, не только описал, но и расписал, да еще так, что, читая его рассказ, иной и не поймет, о чем, собственно, идет в этом рассказе речь. Чего доброго, и вправду о нечистой силе. А подумав так, нетрудно и прибавить: «А ведь нечистая-то сила на свете действительно водится! Вот Гаафнер своими ушами слышал, как она завывает! Гаафнер — ведь свидетель, Гаафнер — очевидец. Есть же, значит, на свете люди, которым пришлось лицом к лицу встречаться с нечистой силой».
А если один кто-нибудь встречался, значит, может и другой встретиться. Вот и доказательство налицо, что на свете «водится нечисть».
Как правда превращается в ложь даже в устах правдивых людей
Таким способом и появляются многие рассказы — и не только о бесах, но и о богах.
Это делается по правилу: «У страха глаза велики». Начинается прежде всего с того, что какое-нибудь событие кажется какому-нибудь очевидцу очень уж необычным, а потому — очень уж удивительным, а то и страшным. Он его не понимает, его боится и — преувеличивает, расписывает. Рассказывает о нем другим людям, волнуясь и убежденно. Еще бы! Ведь он — очевидец! Горячие, увлекательные рассказы действуют сильно. Их запоминают. Им верят. Их передают другим. А передают тоже с увлечением, с чувством. А чувство, как известно, всегда мешало и мешает правильному пониманию и беспристрастному рассказу. То одна, то другая подробность прибавляется к рассказу, да еще такие подробности, каких и не было на самом деле. Зато другие подробности затемняются, смягчаются, стираются. Благодаря этому рассказ еще больше удаляется от правды, но зато он сильнее действует. В конце концов дело доходит до того, что и не узнаешь, далеко ли от правды ушел рассказ. Правда сама собой пропадает, а на ее место постепенно становится выдумка — то, чего не было вовсе. И все это делается незаметно и понемножку.
И особенно важно то, что так бывает и тогда, когда рассказчики не лгуны, а даже напротив — самые искренние и правдивые люди. Но их искренность не мешает правде превращаться в ложь.
Как непонятное объясняют еще более непонятным
Но и этим дело еще не кончается; страх, удивление и другие чувства помогают верить в какие угодно нелепости, попросту сказать, помогают всякой вере. Когда человек боится, ему не до рассуждений. В такие минуты он даже перестает верить своему собственному уму, своим ушам, своим глазам. Перед лицом чего-нибудь страшного или удивительного ум как бы замирает и словно куда-то прячется; пропадают всякие рассуждения, забываются прежние наблюдения. Но как же в таком случае понять и объяснить то явление, которое вызвало и страх и удивление? Вот тут-то на помощь и приходит вера. Слепая вера. Вера в таинственные, сверхъестественные существа. Вера, которая перешла от дедов и прадедов.