Наша пища в этом гостеприимном доме была простой: абрикосы или курага, тушеные в меду, молоко хайнака, творог, сыр, сметана, горох, бобы, шарики из ячменного теста, ячневая каша и «бульон из каких-то сомнительных ингредиентов». Во время каждого приема пищи нас угощали чангом118, мутным ячменным пивом и чаем, но я украдкой подменяла его своим. Я уже упоминала о том, что в гостиной стоит маслобойка, так вот, в Тибете сливочное масло используется для приготовления чая! Далее описан рецепт этого национального напитка. «Для приготовления шести порций чая залейте полную чашку чайных листьев и десертную ложку соды (с горкой) тремя пинтами119 воды, доведите до кипения и варите в течение десяти минут. Затем вылейте настой в маслобойку с одним фунтом сливочного масла и столовой ложкой соли (без горки). Мешайте до тех пор, пока напиток не станет густым, как сливки». Приготовленный таким образом чай является вторым по популярности тибетским напитком после чанга. Местное масло европейцу неизменно кажется прогорклым, готовят его, скажем так, в условиях далеких от стерильных, к тому же оно имеет резкий запах козьей шкуры, в которой его хранят. Ценность масла возрастает с годами. Я видела шкуры с маслом, которые хранились сорок, пятьдесят и даже шестьдесят лет. Такое угощение считается большим деликатесом, его едят только по случаю большого семейного торжества или похорон.
Все три дня, что мы пробыли в Хундаре, мужчины и женщины носили праздничную одежду и, по всей видимости, отложили все свои привычные дела ради нас. Мужчины всячески старались меня «развлечь» и задавали вопросы наподобие таких: «Почему европейская женщина всегда пишет или шьет? Она что очень бедна или дала обет?». В конце концов они предложили нам посетить несколько близлежащих монастырей, и это действительно оказалось очень интересно.
Монастырь Дескаид, к которому мы отправились в трехдневный поход, оказался самым большим и живописным в Нубре. Он был построен на величественном, перпендикулярно поднимающемся от реки скальном отроге высотой 11 000футов. Огромные красные, увенчанные снежными шапками вершины высотой 20 000футов, вздымались над нагромождением алых, белых и желтых храмов, башен, складов, крытых галерей и балконов, украшенных флагами, трезубцами и хвостами яков. Они были построены на деревянных контрфорсах и нависали над краем пропасти, а доминировала над общим фоном массивная центральная башня, или цитадель. Дескаид, пожалуй, самый прекрасный архитектурный объект из всех, что мне когда-либо доводилось видеть. Ради него одного стоило пересечь бурный Шайок и пережить все выпавшие на нашу долю испытания! Монастырь кажется неприступным, но на самом деле к нему можно подняться, преодолев тысячу каменных ступеней (где-то естественных, а где-то высеченных в скале), которые зигзагом тянутся к вершине, становясь все опаснее по мере подъема, последние зигзаги наводят на мысль о трудностях восхождения на пирамиду Хеопса. День выдался очень жаркий, 99 градусов по Фаренгейту в тени, даже голые, отливающие металлическим блеском склоны пурпурных гор излучали тепло. Мой «доблестный серый» осилил половину пути, что было очень непросто, и тибетцы радостно кричали «Шарбаз!» («Молодец!»), когда он отважно взбирался по широким и скользким каменным уступам. После того, как я спешилась, мои спутники охотно помогли мне преодолеть оставшуюся часть этого неописуемо жуткого подъема. Входные ворота гомпы украшала голова яка и множество буддийских символов. Высоко над нами, на грубой галерее, собрались пятьдесят монахов со своими музыкальными инструментами. Как только кан-по, настоятель, Пунт-сог-согман (что означает «воплощенная добродетель») поприветствовал нас у ворот, монашеский оркестр произвел невероятный смерч совершенно ошеломляющих звуков. Горное эхо подхватило и продлило страшный рев шестифутовых серебряных труб120, оглушительный гром шестифутовых барабанов, звон цимбал и какофонию множества громадных гонгов. Эти звуки нельзя было назвать музыкой, но эффект они производили поистине космический. Игрой на трубах приветствуют самых почетных гостей, и таковым для монахов, презиравших его учение, был благочестивый и мудрый немецкий миссионер. Мистер Редслоб объяснил, что я бывала в буддийских монастырях на Цейлоне и в Японии и хотела бы также осмотреть тибетские храмы. И вместе со свитой гоп, заминдаров, крестьян и погонщиков мулов мы вошли в коридор, полный лам в желтых шапках и алых потрепанных одеяниях, подпоясанных желтым кушаком, где нас угостили абрикосами, а затем со скрежетом распахнули тяжелую решетку, преграждавшую вход в самый нижний из семи храмов.
Впервые увидев Храм Гнева (или Справедливости) с его рядами жутких демонов, терзающих корчащихся от боли окровавленных людей, я сразу вспомнила об Аде. С колонн свисали старинные лакированные маски демонов, в неподвижных руках изваяний сверкали обнаженные мечи, а в глубокой нише, во тьме, ставшей «видимой» при свете единственной лампы, притаился неописуемый ужас ― палач Владыки Ада, который сжимал в своих многочисленных руках орудия пыток, а перед ним лежали колокольчик, ваджра и скипетр, а также стоял кувшин с носиком и чаша со святой водой. Наши благовонные палочки дымились в неподвижном воздухе, монахи размахивали кадилами, а доносившаяся откуда-то сверху неблагозвучная музыка рождала полуподземное эхо. В этом храме Справедливости молодые монахи ежедневно проводят несколько часов, созерцая муки, уготованные нечестивым. В самом высоком храме, храме Мира, летние солнечные лучи освещали Шакью Туббу и всецело погруженную в безмятежность буддийскую триаду121. Стены украшали фрески великих лам, а по периметру храма располагались альковы, в каждом из которых находилось изображение одной из инкарнаций Будды. В часовне, полной чудовищных изображений и груд медальонов, содержащих прах «святых» людей, настоятель обсуждал с послушниками вопросы религии. В часовне медитаций среди зажженных благовонных палочек перед культовыми изображениями сидели монахи. Они молились и перебирали четки, стараясь ввести себя в состояние экстатического созерцания (чем-то напоминающее гипнотический транс), ибо, несомненно, существуют благочестивые ламы, хотя большинство из них бездельники и грешники. Хотя вся тибетская литература считается «священной», некоторые тексты, написанные каллиграфическим почерком на пергаменте и завернутые в парчу и шелк, ― это всего лишь сказки и истории сомнительной нравственной ценности, которые ламы, поглощая одну чашу чанга за другой, зачитывают своей «пастве», навещая ее зимой.
В гомпе Дескаид проживает около ста пятидесяти лам, все они получили образование в Лхасе. Младший сын в каждой семье обязан стать монахом и нередко приступает к обучению, как только его отнимают от груди. В возрасте тринадцати лет послушников отправляют учиться в Лхасу на пять или семь лет, по случаю их отъезда устраивается большой деревенский праздник и несколько дней совершаются религиозные обряды. Тесная связь с Лхасой, прежде всего у лам в желтых одеяниях, делает буддизм Нубры особенно примечательным. Все крупные гомпы имеют прототип в Лхасе, в этом городе зародились все церемонии и обряды, там освящается каждый предмет культа, и именно в Лхасе ламы получают свои знания. Буддизм ― неотъемлемая часть Нубры. Горные отроги венчают гомпы, вдоль дорог на мили протянулись чод-тены, мани и молитвенные барабаны, на каждой крыше развеваются молитвенные флаги, с написанными на санскрите мантрами. То и дело встречаются процессии лам в красных и желтых одеяниях, каждую торговую сделку и общественный договор должен благословить священник. В гомпах сосредоточены все материальные ценности, они также имеют монополию на образование, а одиннадцать тысяч монахов, выходцев из народа, которые управляют всеми делами людей как при жизни, так и после смерти, тесно связаны с Лхасой через образование и традиции и подчиняются ей.
Мы долго стояли на раскаленной крыше самой высокой башни гомпы, пока мистер Редслоб спорил с настоятелем «о вещах, относящихся к царству Божьему». Окружающие нас монахи презрительно посмеивались. По словам мистера Редслоба, они и прежде не проявляли интереса к христианству. Как бы то ни было, настоятель принял подаренное ему Евангелие от Иоанна. «Евангелие от Матфея, ― заметил он, ― меня очень позабавило». Какофония звуков и рев громадных труб в честь нашего отбытия сопровождали нас на протяжении всего долгого и трудного спуска к абрикосовым рощам Дескаида.
Когда мы вернулись в Хундар, на полях Гергана уже созрело зерно. Первые срезанные спелые колосья преподнесли семейному божеству, а затем привязали к опорным столбам дома. В относительно плодородной долине Нубра пшеницу и ячмень срезают, а не вырывают с корнем. Каждый взмах серпа сопровождается пением: «Пусть зерна станет больше, мы отдадим его бедным, мы отдадим его ламам». Местные жители верят, что количество зерна может увеличиться, пока они его косят, мелют, и даже когда оно уже собрано в снопы, для чего совершается множество религиозных обрядов. Через восемь дней зерно вытаптывают волы на площадке для молотьбы, которую каждый год обустраивают на новом месте. Затем зерно провеивают от сора и мякины деревянными вилами, укладывают пирамидой, вставляют в нее священный символ, кладут сверху молотильные инструменты и мешки, а на вершину водружают топор с обращенным на запад лезвием, так как считается, что именно оттуда приходят демоны. Днем люди устраивают пир вокруг пирамиды, всегда отдавая часть угощения топору и приговаривая: «Это твое, это не принадлежит мне». На закате они снова насыпают зерно в мешки, повторяя: «Пусть его станет больше». Однако в амбар эти мешки относят лишь поздней ночью, когда руки демонов слишком онемеют от ночного мороза, чтобы уменьшить запасы зерна. При совершении подобных обрядов обязательно должны присутствовать ламы, чтобы объявить благоприятный момент для начала ритуала и провести религиозные церемонии. За это им платят и щедро угощают