Мама спустилась по лестнице, сжимая в руке мое свидетельство о рождении. Ее покрасневшие глаза были полны слез, и она в буквальном смысле швырнула документ в мою сторону.
– Эй, что происходит?
Скрестив руки, словно в знак защиты, она сказала:
– Твой отец Альберт Шумах отбывает наказание, и я не знаю, жив он или мертв.
– Что? – спросила я, изумленно качая головой, словно мультяшный персонаж. Неужели это снова происходит?
– Я не знаю, жив он или мертв. Он не погиб в авиакатастрофе, но, может быть, он уже умер.
Я просто таращилась на нее. Казалось, у меня не осталось воздуха в легких.
– Ты шутишь?
– Пообещай мне, что ты никогда не будешь пытаться его разыскать.
– Но мама…
– Пожалуйста, – сказала она. Слезы катились у нее по щекам.
Я оказалась между молотом и наковальней.
– Хорошо, но на этот раз ты ответишь на некоторые мои вопросы. Это несправедливо по отношению ко мне. Девять лет я думала, что мой отец мертв, а теперь ты говоришь, что он, возможно, жив.
Она кивнула и села напротив меня. У нее дрожали руки. Она сцепила их в замок, чтобы успокоиться.
– Во-первых, – начала я, – был ли он летчиком?
– Нет, – она опустила голову и покачала ей.
– Ладно. Он вообще служил в ВВС?
– Да.
Я старалась задавать открытые вопросы, но безуспешно. Мамин барьер снова поднялся, и она не хотела впускать меня. Я могла объяснить ее поведение лишь тем, что мой отец причинил ей очень сильную боль. Мама всегда хотела для меня лучшего, но я была достаточно зрелой, чтобы понять: ее замкнутость была связана не со мной, а с ней.
Правда, от этого мне не стало легче. Все, с чем я успела смириться и во что я верила с 13 лет, разбилось вдребезги. Мой отец не был героем войны. И снова у меня не осталось другого выбора, кроме как принять ту скудную информацию, которую предоставила мне мама, и спрятать внутри себя вызванные ей чувства.
Мамины слова лишь добавили еще десять рядов кирпичей к крепости, которую я выстроила вокруг себя.
Из тюрьмы откликнулись быстрее, поэтому я пошла в этом направлении. Так получилось, что на собеседование в полицию меня пригласили только через две недели. Я уже приняла решение, а в таких случаях никогда не схожу с выбранного пути. Пока я ждала ответа, у меня была возможность поразмыслить о двух карьерных путях. Хотя они оба были связаны с законом и порядком, между ними было одно существенное различие. Когда полицейский арестовывает кого-то, его работа на этом заканчивается. Он отряхивает руки и переходит к следующему делу. В отличие от него, надзиратель присматривает за этим человеком на протяжении всего срока лишения свободы, установленного судьей. У него есть время и возможность работать с заключенными и в идеале реабилитировать их.
Не все, кто попадает в тюрьму, не подлежат реабилитации. Многие осужденные совершили глупые ошибки, часто в связи с алкоголизмом или наркоманией, и с небольшой помощью они могли бы вести лучшую жизнь после освобождения. Я искренне в это верила.
У меня было все время в мире для тех, кто действительно нуждался в помощи и хотел стать лучше. Я не была наивной, ведь я читала газеты и смотрела новости в 18:00. Я знала, что в нашей стране были проблемы с реабилитацией заключенных и что различные правительства пробовали ее решить, но безрезультатно. Я хотела попробовать что-то изменить. После всего, через что мне довелось пройти, я знала, что мне хватит сил для этой работы.
7. Балаган
Тюрьма Уормвуд-Скрабс, октябрь 2002 года
У меня это продолжалось неделю. Заключенные, не выбирающие выражений, критиковали меня.
Как правило, с приговоренными к пожизненному заключению было несложно справляться, поскольку, как я уже говорила, большинство из них смирились с приговором и вели себя относительно спокойно. Кроме того, они были гораздо чистоплотнее тех, кто находился под предварительным заключением, потому что камера должна была стать их домом на долгий срок. У них нередко развивалось обсессивно-компульсивное расстройство (ОКР): они постоянно наводили порядок в своей камере и расставляли вещи в определенном порядке. Это расстройство вызвано ощущением, что нет возможности контроля. Нахождение взаперти против своей воли нервировало даже самых хладнокровных убийц, и я предполагаю, что многие заключенные обретали внутреннее спокойствие, чувствуя, что они могут контролировать хотя бы то, что вокруг них.
Одному заключенному это не удавалось.
Джейден Скотт был почти диким.
Еще он отпускал грязные комментарии каждый раз, когда вступал в контакт с женщинами. В нашем корпусе было несколько женщин, и этот мерзкий тип использовал любую возможность, чтобы сказать пошлость.
«У вас лифчик просвечивает через рубашку, мисс», – однажды сказал он мне. На этом тема моей груди не была закрыта: «У вас она совсем маленькая, мисс».
Он оказался в тюрьме за ограбление с отягчающими обстоятельствами. Ворвавшись в дом семейной пары, он связал супругов, избил их, а затем обчистил дом. Гадкая работа. Это был 25-летний белый мужчина с бритой головой. Тощий тип, который на самом деле гораздо сильнее, чем можно подумать при взгляде на его жилистое тело.
Джейден не только был очень груб, но и в целом вел себя провокационно, доставляя мне ненужные неприятности. Его последним запирали в камере на ночь, и он всегда первым оспаривал мои приказы. У него явно были проблемы с дисциплиной и подчинением женщинам.
Я уже отправляла его в ШИЗО за тираду угроз и оскорблений. Я не делала этого с каждым, кто меня оскорблял, особенно если это случалось после прощального письма от возлюбленной или другого события, побудившего заключенного словесно сорваться. Я могла отнестись к ситуации с пониманием. Однако этот парень, как всегда, зашел слишком далеко.
Честно говоря, я уже была на пределе, когда надзирательница Джемма пришла ко мне чуть ли не в слезах и сказала, что Джейден ее терроризировал. Когда она попыталась поставить его на место, он ответил: «Да что с вами? У вас что, месячные?»
У меня внутри все забурлило от ярости. Мне стало обидно за нее и за всех женщин, в сторону которых он открывал рот.
– Все, с меня хватит! – отрезала я. – Мы переводим его на базовый.
Базовый режим означал запрет на телевизор и сокращение времени общения. Ему нельзя было выходить из камеры одновременно с остальными. Все привилегированные свидания с родными и друзьями отменялись. Траты в столовой урезались. Ограничения на сигареты и сладости должны были больно ударить по нему.
Я позвонила надзирателю со второго этажа, где находился Джейден, и объяснила, что к чему. Джейден просто обезумел: он топал ногами, кричал и разбрасывал вещи по камере. Я пошла туда, чтобы взглянуть на его истерику.
– Что, черт возьми, ты делаешь? – спросила я, осматривая беспорядок.
Он обозвал меня всеми известными ему ругательствами. Подумайте о худшем оскорблении, которое вы только можете себе представить. Получилось? Так вот, это даже не близко к тому, что он высказал мне в тот день.
Это было последней каплей. Он мог забыть о базовом режиме, потому что я собиралась написать рапорт.
Рапорт – это то, что вы пишете, когда намереваетесь отправить кого-то в ШИЗО. Это доклад о происшествии, после которого заключенный предстает перед начальником тюрьмы и признает себя либо виновным, либо невиновным в предполагаемом нарушении тюремных правил. Эта процедура представляет собой мини-судебное слушание. Заслушав показания, начальник тюрьмы определяет, виновен заключенный или нет. Если вина доказана, в качестве наказания существует целый ряд мер, от предупреждения до запрета на выход из камеры. Заключенного могут перевести из его корпуса в ШИЗО на срок, не превышающий 28 дней. Другие наказания включают запрет на посещение столовой (заключенный теряет право тратить деньги в тюремном магазине), запрет на телевизор, запрет на общение с другими заключенными, выпущенными из камер по вечерам, конфискацию заработной платы за несколько дней – по сути, это может быть потеря привилегий в той комбинации, которую начальник тюрьмы сочтет подходящей. В случае серьезных нарушений, таких как нападение на сотрудника тюрьмы или другого заключенного, начальник может передать дело в полицию для расследования и возможного судебного процесса. Во время мини-суда по бокам от заключенного находятся два надзирателя: старший надзиратель ШИЗО и надзиратель, составивший рапорт, то есть я.
Основания для вынесения судебного решения должны быть «вне всяких обоснованных сомнений». Для того, чтобы заключенного признали виновным, дело должно быть представлено надзирателем, подавшим рапорт, так, чтобы у начальника тюрьмы не осталось никаких сомнений. Очень часто заключенные поднимают руки и признают себя виновными, понимая, что у них кишка тонка противостоять.
Джейден не представлял серьезной угрозы для персонала или других заключенных, поэтому слушание было отложено до следующего утра. Он некоторое время пинал дверь в знак протеста, но затем успокоился.
Начальник тюрьмы признал его виновным и приговорил к трем дням одиночного заключения, чтобы у него была возможность подумать о своем поведении. Я сочла такое наказание справедливым. Я надеялась, что этого будет достаточно, чтобы он осмыслил свой поступок, хотя не была в этом уверена. Мне нужно было следить за ним по его возвращении. Как всегда, я была твердой, но справедливой, и относилась к нему так же, как к остальным, хотя ранее он сильно меня разозлил.
Через два дня в корпусе послышался ропот. Неспокойная атмосфера, которую создавал Джейден, вернулась. Было обеденное время, и заключенные слонялись по коридорам. Все, как обычно, играли в пул и заходили друг к другу в камеры, когда заключенный Миенго из Кувейта отвел меня в сторону для разговора тет-а-тет.
Мы стояли на лестнице третьего этажа. Я непринужденно оперлась на перила, чтобы не привлекать к нам лишнего внимания. Он сделал то же самое.