Он кивнул, с трудом удерживаясь от долгих путаных объяснений и оправданий. Она хватала все на лету и не боялась говорить, как есть. Она была далеко не глупа, и он почувствовал невольное уважение к этой домашней курице…
– Вы хотите знать, способен ли мой муж на такую подлость? И на убийство?
И снова Федор промолчал, понимая, что не нужно торопить, она сама знает ответы на свои вопросы.
– На подлость способен, – заявила она твердо. – На убийство – нет. Не думаю. Он обманщик, причем обманывает, глядя в глаза. Он встречается с женщинами, возит их в «Золотой берег», а потом врет, что задержался на работе. Сначала я плакала, мне было стыдно и обидно, а теперь привыкла. Деваться все равно некуда. Одна надежда – когда дети вырастут, я уйду.
– Откуда вы знаете про женщин?
– Одна из них позвонила мне и попросила встретиться. Она была обижена, он ей недоплатил, обманул. Жаловалась… – Она усмехнулась. – Представляете? Она жаловалась мне, законной жене! Пожмотничал, сказала. Сволочь, жлоб, сказала, и еще всякие другие слова. И я узнала своего мужа. Он выдает деньги на хозяйство и требует подробных отчетов, жучит за каждую копейку. Иногда я думаю, что больше не выдержу. И тогда я повторяю себе: я уйду! я уйду! я уйду! Пусть только мальчики оперятся и вылетят из гнезда. Я доживу! У меня нет подруг, он не разрешает, ревнует. Я не понимаю, как можно ревновать, если не любишь, если сам гуляешь, как мартовский кот. Или не ревнует, а из вредности…
Федор думал, что она сейчас расплачется, но глаза ее были сухи. Ему казалось, она забыла о его присутствии, выговаривалась, потому что допекла и достала ее такая жизнь.
– Скажите, вы не припомните, когда ваш муж вернулся домой пятнадцатого августа?
Она задумалась. Потом сказала:
– Помню! У Олежки болело ушко, и мы были у врача. Я позвонила мужу на работу, рассказала, а он ответил, что задержится, так как обязан присутствовать на приеме в мэрии. Вернулся поздно, я уже легла. Мы спим в разных спальнях. Я еще подумала, что после приема он не сразу поехал домой… – Она оборвала себя.
День был удивительно тихим и мягким, прекрасным днем ранней осени. Деревья стояли еще зелеными, лишь кое-где мелькал яркий желтый лист. Мальчики играли в песочнице, негромко переговариваясь и смеясь, по дорожке ходила, покачивая хвостом, сорока, иногда издавая хриплый вскрик. Дом под красной крышей был… Гнездо, сказала она. Здесь пахло грибами и пожухлой травой, чувствовалась близость леса.
Она была права. Ей было что терять…
– Если это он подставил Мише девушку, я уйду от него! – сказала она страстно, сжимая кулаки. – Ненавижу!
Глава 27Возвращение философа
Город бурлил. Слухи об убийстве в театре достигли окраин, они множились и обрастали живописными деталями. Полной информацией владели считаные люди, и среди них, разумеется, репортер криминальной хроники и личный друг жертвы Лео Глюк. Он озвучивал сценарии трагедии, оснащая ее все новыми и новыми деталями. Он был очевидцем, главным свидетелем, близким другом жертвы и единственной надеждой следствия.
Федор Алексеев позвонил капитану Астахову. Ему было неловко за свой демарш и картинный уход на улице, а вспоминая свою фразу… как он сказал? «Я выхожу» или «Я выхожу из игры»! Кажется, так. Вспоминая, он краснел, уж очень театрально она прозвучала. Кроме того, ему было интересно, что удалось нарыть капитану. Похоже, он, Федор, поспешил. Еще одно убийство… Для их небольшого городка перебор. Лидию убили в музее среди восковых фигур, наряженных в яркие костюмы, актрису – в театре, перед последним актом… Что-то в этом, как бы выразиться подоходчивее… Некая условность, искусственность, надуманная подготовленность мизансцены… Цветы, костюмы, иллюзия, штучный мир чужих страстей, декоративный, пафосный… Один – статичный, из воска, другой – живой, но все равно иллюзорный, и что-то общее между ними… Или нет? Убийца общий! Душитель? Тот самый, исчезнувший бесследно? Или нет? Мысль на уровне чувствования не хочет облекаться в слова. Так, дымка, мгла, неприятный туман предчувствия…
Капитан Астахов держался официально, выражался скупо, сказал, что есть новости, но не по телефону.
– Может, у Митрича? – спросил Федор. – В восемь?
– Можно, – ответил капитан после паузы. – А ты как, возвращаешься или просто любопытствуешь? – не удержался он.
Федор не стал отвечать, отключился.
…Савелий Зотов пришел на точку первым, кто бы сомневался. Митрич приветствовал его скорбным лицом и вопросом о том, что же это такое творится в городе. Жители в панике, вечером на улицах пусто, одни патрули с собаками. Савелий печально кивал.
– Вот же она у меня, – Митрич махнул рукой на стену с фотографиями. – С Лешей Добродеевым, с автографом! Леша привел, ей очень понравилось. Выпила три рюмки шартреза и дала автограф для мамочки. Какая трагедия… Какая немыслимая трагедия! Сначала в музее, теперь в театре. Лучшие люди! И этот бизнесмен тоже. Леша дал материал на целую страницу… Лео Глюк, у меня есть несколько экземпляров. Мамочка собирает всякие вырезки про убийства. Она считает, что вернулся душитель… помнишь, три года назад? И ведь не поймали! А теперь опять. Весь город в ужасе, все ожидают, кто третий. Помяни мое слово, Савелий, добром это не кончится…
Добром не кончится – вернее не скажешь. Савелий молча слушал, он не умел говорить на подобные темы. Если спрашивали его мнение, он отвечал, а восклицать, охать и ахать – что толку?
– Между прочим, мамочке накануне снился сон… – Митрич понизил голос.
– Сон? Кошмар? – спросил появившийся незаметно, как черт из коробочки, капитан Астахов. – Давай, Митрич, не томи. Излагай. А философа еще нет? Неужели опаздывает?
– Мамочке снился карнавал… Ой! Федя!
Федор подошел и поздоровался. Сел.
– Извини, Митрич, перебил. Карнавал?
– Карнавал. Все в черных масках с клювами…
– Как во время чумы, – заметил Савелий. – Не похоже на карнавал… Кстати, только недавно узнал, почему клювы! Они клали туда всякие специи, чтобы дышать через них. Верили, что они очищают воздух.
– Чума, точно! Черные фигуры с клювами волокут тела… Молча. Тучи, голые деревья, черные пустые окна, и вороны каркают. Это вроде символ упадка и смерти. Она проснулась, а у нее давление за двести! Она говорит, это неспроста, будут новые жертвы.
– Ох, Митрич, смотри, накаркаешь, – сказал капитан. – Надо валерьянку и чай с травками на ночь. Сериалы не смотреть, бульварные романы не читать. И бегать по утрам. Спроси у философа, помогает для ясности мысли. Можно еще завести собаку. Могу одолжить на пару недель мою Клару. Она кого хочешь приведет в норму.
Буль капитана, старая дева по кличке Клара, славилась отвратительным характером и признавала из знакомых капитана одного только Федора. Он был единственным, чьи брюки избежали собачьих клыков.
– Не дай бог! – испугался Митрич. – Это же только сон. Насчет собачки скажу мамочке. Спасибо, Коля. Я сейчас вам пивка и закусить!
– Что произошло в театре? – спросил Федор, когда Митрич побежал за тележкой.
– Убийство произошло. В антракте. Давали спектакль «Антоний и Клеопатра», Анна Пристайко, ведущая актриса, играла Клеопатру. После третьего звонка не появилась, пошли за ней, а она…
– Ужас! – выдохнул Савелий. – А…
– Как? Плетеным кожаныи шнуром в виде змеи. Шнур лежал в коробке вместе с другими подарками. Полно цветов, дышать нечем, она лежит в кресле перед трюмо, концы шнура свисают почти до пола.
– Он не забрал его? Почему?
– Не знаю. Может, спугнули, пришлось поторопиться. Премьера с первым Антонием была три года назад, но продержалась недолго, артист уволился. Случился конфликт, по слухам – рассорился с Клеопатрой, они были любовниками. Опять-таки по слухам. Новый Антоний появился только сейчас, и они решили повторить. Премьера номер два, так сказать.
– Что говорит коллектив?
– Много чего. Языками молоть не мешки ворочать. Ее в театре не любили, завидовали. Характер у жертвы был тот еще. По сути, она была у них хозяйкой. Директор ее боялся, главный режиссер старался не спорить. Кстати, он был против спектакля, говорил, что не к добру. Как я понял, у него все не к добру, он пьющий язвенник, одинокий, питается всякой дрянью в театральном буфете…
– И что? – с недоумением спросил Савелий. – Какая разница?
– Никакой. Костюмерша Танечка очень напирала на буфет, говорит, ему не хватает теплой женской руки, поэтому он такой сложный. Это она обнаружила тело. До сих пор трясет, говорит. Единственная, кто плакал. Ну еще бабуля, которая билеты проверяет. Говорит, таких, как Анна Пристайко, больше нет. А что характер плохой и грубая, так ей все можно. Зритель ходил на нее, и не слушайте, что вам говорят. Я спросил, в каком смысле? Ну что, мол, это месть и все такое. Оказывается, новый Антоний в жизни ее любовник, некто Олимпий… черт, не помню фамилии. Его супруга пару дней назад закатила ей скандал. Кто такая эта, с позволения сказать, супруга, и кто такая Анечка Пристайко? Кроме того, никто свечку не держал. Ей все завидовали, распускали сплетни, особенно эта бездарность Леночка Булах.
– Ты думаешь, кто-то из своих?
– Вряд ли. Хотя… Понимаете, артист – фигура эмоциональная, вся на нервах, вполне может пришибить кого-нибудь с ходу… Спонтанно, как говорит философ. А тут убийство с заранее обдуманным намерением. Убийца положил шнур в коробку, сумел пронести в ее гримерку, причем она ничего не заподозрила, не подняла шум…
– Ты думаешь, она его знала? – спросил Савелий.
– Может, и знала. Но не обязательно. Он принес цветы и подарок, – сказал Федор. – Таких обычно не замечают. Я уверен, никто не вспомнил, что видел чужого мужчину в коридоре или около ее комнаты. Он мог быть одет как курьер.
– А разве там можно всем ходить? – спросил Савелий.
– Не всем, а только самым близким. Например, Леша Добродеев, он же Лео Глюк, не вылезал от нее, отлучался только в буфет принять. Он принес громадный букет белых лилий, как на похороны. Смрад стоял… там нет окон! И бусины рассыпаны на полу. Нельзя. Но всегда найдется кто-то, кто пролезет.