. Резкий холод, притащивший за собой в эти края снег в начале месяца, уступил облачным небесам и температурам помягче; тусклая, невыразительная погода, то, что надо, и для этой поездки, и для ее повода. Субботнее утро, как любое другое такое же. Рождество — день, который Бенджамин пылко возненавидел.
К дому отца он подкатил в одиннадцать с небольшим утра. К дому, где вырос. К дому, который его родители купили в 1955 году. Краснокирпичный отдельный дом с пристройкой над гаражом, добавленной в начале 1970-х. Бенджамин знал этот дом так хорошо, что уже не видел его, уже не замечал как таковой и уже, возможно, затруднился бы описать его постороннему человеку сколько-нибудь в подробностях. Сегодня же утром он заметил одно: растения в ящике на подоконнике снаружи гостиной все перемерли — и, если судить по их виду, не один месяц тому назад.
Внутри все было вроде довольно чисто и опрятно, как обычно. Бенджамин платил уборщице, чтобы приходила раз в неделю по четвергам, поскольку не верил, что отец станет следить за домом. На сушке в кухне одна тарелка, один нож, одна вилка, пивной стакан и сковородка. Со смерти жены Колин не брался ни за какие блюда сложнее тех, что готовятся на сковороде. Жарил помидоры и ел с тостом и яичницей; ну, может, еще грибы, если был в ударе. Разнообразие в питании отца возникало, когда готовил Бенджамин — или когда он вывозил Колина куда-нибудь поужинать. Сегодня отец во всяком случае хорошенько поест печеного на обед.
На Колине был свитер с узорами, какие нравились знаменитым гольфистам и дневным телеведущим в 1980-е. Когда, в очередной раз посетив уборную, он спустился на первый этаж, при нем был пластиковый пакет с несколькими неловко завернутыми подарками — единственная во всем доме уступка Рождеству, какую Бенджамин заметил.
— Я думал, ты собирался купить елку, — сказал он.
— Я и купил. Она во дворе.
Бенджамин выглянул в кухонное окно и увидел елку, прислоненную к стене садового сарая, все еще запеленатую в пластиковую сетку.
— Выброшенные деньги, а?
— Завтра поставлю.
— Завтра поздно. А игрушки? Мама всегда что-то на елку вешала.
— Ой, неохота мне было доставать их с чердака. Может, на следующий год, когда буду пободрее. Собираешься и дальше меня критиковать или мы все же поедем?
Бенджамин глянул на часы. Всего десять минут двенадцатого. Чтобы добраться до Лоис, у них бездна времени.
— Где твоя ночевочная сумка?
— Я передумал. Можешь привезти меня после ужина обратно. Не хочу оставаться у твоей сестры, слишком хлопотно это, как ни кинь.
Бенджамин вздохнул. Перемены планов раздражали его — по эгоистическим причинам.
— Тогда мне придется с тобой тут остаться.
— Зачем?
— Нельзя же тебе быть одному в рождественскую ночь.
— Почему это? В любую другую ночь я же один. Занимайся своими делами, за меня не волнуйся. Обузой я точно быть не хочу.
Унимать неоднократно выраженный отцом страх, что он станет «обузой», оказалось одной из немногих настоящих обуз общения с ним. Но Бенджамин уже успел понять, что спорами ничего не добьешься. Взял пакет с подарками и повел Колина к машине.
Лоис с Кристофером, Софи, Бенджамин и Колин сидели в бумажных коронах за обеденным столом, перед ними на тарелках башнями высились индейка и овощи. Настроение граничило с похоронным.
— Мы это ради папы, — с нажимом говорила Лоис брату в кухне.
— Ему не надо. Вся эта затея — пустая трата времени.
— Вот спасибо-то. Очень по делу. Лучше б я тогда дома осталась.
— А это не твой дом разве? Последнее время мало кому это понятно.
Ели почти в полном молчании. Бенджамин пытался прочитать вслух шутки, написанные на хлопушках, но они показались затасканными, не искрометнее случайных цитат из какого-нибудь угрюмого фильма Ингмара Бергмана. Улыбалась одна Софи, но, как выяснилось, не шуткам, а полученному текстовому сообщению.
— От кого это? — спросила Лоис, как способна спросить лишь мать.
— От Иэна, — ответила Софи. — Просто желает мне счастливого Рождества.
— И где же он сам его проводит?
— С матерью.
— Новый парень, — пояснил Кристофер своему тестю, произнеся эти слова громко и медленно, ошибочно полагая, что Колин глохнет.
— Здо́рово, — произнес Колин. — Пора бы уже. Вам обоим не помешали бы внуки.
Софи отхлебнула вина и сказала:
— Бежишь впереди паровоза, а, дед? Он пока даже не мой парень. Всего два свидания было.
— Ну кому-то же надо продолжать род, — напирал Колин. — Остальные не очень-то преуспели в этом деле.
— Уймись, пап… — встрял Бенджамин.
— Нас за столом пятеро. И это всё? На большее вы, ребятки, не способны? Мы с вашей матерью родили троих. Я думал, к этому времени в мире будет чуть побольше Тракаллеев.
Молчание, последовавшее за этим выплеском, оказалось самым неловким и глубоким, чем все предыдущие. Семья за столом знала то, чего не ведал Колин, — у Бенджамина уже была дочь, жившая в Калифорнии, но он с ней не общался.
— Уверена, Пол скоро найдет себе кого-нибудь в Токио, — сказала Лоис. — Наверное, приедет тебя навестить через несколько лет с целой армией миленьких детишек, наполовину японцев.
Колин скривился и накинулся на брюссельскую капусту.
После обеда пошли прогуляться — все, кроме Колина. Он рухнул на диван с «Радио таймс» и заныл, что нечего смотреть по телевизору.
— А я тебе вот это зачем купил, как ты думаешь? — спросил Бенджамин, помахивая подарком отцу. Это был диск с рождественскими выпусками Моркама и Уайза[19].
— Не хочу я смотреть старье.
— Ага, ты и новье не любишь. — Бенджамин присел перед телевизором и воткнул диск. Пока возился, его посетило яркое воспоминание: Рождество 1977 года, тридцать три года назад, когда они всей семьей сели смотреть последнее представление этого комического дуэта на Би-би-си. Деды тоже присутствовали, и Бенджамин, смеясь вместе со всеми, запомнил это невероятное ощущение единства, ощущение, что целый народ оказался ненадолго, мимолетно объединен божественным действом смеха. — Двадцать семь миллионов человек это смотрели, между прочим, — напомнил он отцу.
— Потому что у нас было всего три канала. — Лоис вошла в комнату и встала у Бенджамина за спиной. — И ничем больше не займешься. Ты готов? Эдак мы выйдем, когда уже стемнеет.
Выбрались вчетвером, двинулись спокойными задворками, которые сегодня казались чуть менее обыденными благодаря рождественским украшениям там и сям да огонькам. Вскоре Бенджамин уже отстал, привычно погрузившись в свои мысли. Софи заметила это и помедлила, чтобы он смог их догнать.
— Все в порядке? — спросила она.
— Да, все хорошо. — Он улыбнулся и коротко приобнял ее, неуклюже потрепал по спине. — Спасибо за подарок, кстати. Очень трогательно.
— Он тебе не нравится, правда же?
Софи подарила Бенджамину экземпляр «Фаллопии», купленный на встрече Соана с двумя именитыми писателями. Экземпляр был с автографом: «Бенджамину — всего наилучшего, Лайонел Хэмпшир».
— Ну, рецензии на эту книгу были несколько… неоднозначные, — сказал Бенджамин. — Но прочитать мне хочется. Он сам каков, лично?
— Как раз таков, каким его себе представляешь.
— Ох, батюшки.
Пришли к музею Толкина, за ним — маленький участок травянистой пустоши, который недавно обозначили как «Зону отдыха „Шир“», и тот и другой запустили у Софи в голове цепочку размышлений.
— В тот вечер, — сказала она, — Соан подсказал, что «Сэрхол» — это практически анаграмма «сюр, лох». Что ж мы этого не замечали так долго?
Бенджамин не ответил. Смотрел вперед, на Лоис и Кристофера: они шли рука об руку, что почти придавало им вид счастливой супружеской четы. Лоис раздосадовала брата своим саркастическим замечанием о скудости телеканалов в 1970-е — это замечание подпортило (нечаянно, скорее всего) одно из самых дорогих Бенджамину воспоминаний. Краеугольным камнем его системы верований по-прежнему оставалось то, что Британия времен его детства была более цельным, сплоченным и единодушным местом (все начало разваливаться по итогам выборов в 1979-м), и смутное тепло, какое Бенджамин все еще ощущал, когда смотрел комедийные программы 1970-х, было тому неким доказательством. Но, разумеется, ждать, что Лоис воспринимает это так же, не приходилось: для нее то десятилетие было эпохой трагической, ужасной. Бенджамин наказал себе никогда об этом не забывать — и всегда делать на это поправку.
Впрочем, Бенджамина дома ждало резкое напоминание, когда они вернулись. Колин бросил смотреть Моркама с Уайзом и переключился на новости Би-би-си. Вид у отца был потрясенный. Лоис села рядом, а Бенджамин ушел на кухню ставить чайник.
— Все хорошо, пап? — спросила она.
— Та женщина, — произнес он без выражения, не сводя взгляда с экрана. — Девушка в Бристоле. Которая пропала на прошлой неделе. Нашли тело. Пока не сказали, что это она… Ну а кто ж еще?
Лоис промолчала, но напряглась всем телом. Кристофер присел на подлокотник дивана и положил руку на ее судорожно поджатое плечо. Эту картину Бенджамин застал, возвратившись в комнату: замершая сестра, мужчины по обе стороны от нее.
— Что сейчас, должно быть, переживают ее родители, — проговорил Колин, глядя теперь на Кристофера, и глаза у него посветлели и повлажнели. — Я точно знаю, каково им. — Сжал дочери руку быстро, с яростной страстью. — Годы прошли, как мы ее чуть не потеряли, ну.
Бенджамин поглядел, помедлил, осознал, что для него тут роли не предусмотрено, и удалился. Тихонько идя в кухню, услышал, как отец повторяет:
— Чуть не потеряли ее.
6
После секса Софи погрузилась в глубокий сон, а просыпалась потом очень медленно, поздним утром, сперва осознав серый свет, сочившийся сквозь занавески, затем приятную боль в усталых членах, а следом грубоватое, на ощупь похожее на наждак лицо Иэна — он потерся о ее щеку и поцеловал Софи.