администрации, а также татарских наместников, хотя иногда в них проявлялись и внутригородские противоречия.
Результаты внутригородской социальной борьбы были неодинаковы даже в рамках одной страны. Во многих городах Италии, Фландрии, Германии и Северной Франции, а также в Лондоне, в Англии эта борьба увенчалась победой цехов и первоначально демократизацией городского самоуправления. В других городах, в частности в большинстве немецких Ганзейских городов, цехи потерпели поражение. Но даже там, где цехи после долгой борьбы добивались власти, она очень быстро переходила в руки замкнутой цеховой «верхушки», или «старших цехов», которые в свою очередь начинали притеснять нижестоящие слои горожан, в том числе основную массу цеховых ремесленников. Тем не менее внутригородские восстания разного рода повышали общеполитическое значение городов. Они вынуждали центральную власть так или иначе считаться с ними, в частности привлекая их к участию в сословных собраниях, на которых в первую очередь решались налоговые вопросы.
Иногда внутригородская борьба была связана с еретическими движениями. Крестьянско-плебейские ереси — бегинов, спиритуалов, ранних лоллардов, таборитов — нередко служили идеологическим обоснованием антипатрицианских движений, а также восстаний бедноты против богачей.
Собственно бюргерские ереси давали обоснование для развития в городах антицерковной оппозиции, которая в XIV—XV вв. оказывала большое влияние на политическое развитие многих стран.
Последний тип внутригородских конфликтов — между предпролетариатом (и плебейскими массами) и зарождающейся буржуазией — до XVI в. в наиболее чистом виде имел место только в городах Северной и Средней Италии, где в XIV в. уже зарождались раннекапиталистические отношения. Особенно широкого размаха эти конфликты достигли во второй половине XIV в.: восстание Чомпи (1378—1382 гг.) во Флоренции, аналогичные движения в 70-х годах XIV в. в Сиене и Перудже. Отголоски их продолжались в конце XIV и начале XV в., что подчеркивает неслучайный, закономерный характер подобных внутригородских восстаний.
В других странах — Франции, Англии, Германии — аналогичные выступления начинаются только с конца XV в. и в это время не принимают еще столь острых форм, как в Италии. Как правило, они выражаются в локальных стачках городских наемных рабочих и подмастерьев, а иногда и разоряющихся ремесленников. Они ведутся против снижения заработной платы, за ограничение рабочего дня, за право создавать союзы подмастерьев и т.д.
Как правило, более организованная и идейно осмысленная, чем крестьянские движения, а поэтому в целом более успешная социальная борьба в городах постепенно усложняет социальную структуру феодального общества и противоречивый характер его развития. Городские движения иногда придавали более организованный характер крестьянским восстаниям. Однако союзы такого рода обычно оказывались очень непрочными не только из-за склонности широких масс крестьянства к компромиссам, но и в силу местного сепаратизма городов, социальной разобщенности городского населения, а также в силу того, что в Центральной и Восточной Европе, на Западе многие и притом наиболее крупные и влиятельные города сами эксплуатировали крестьян городской округи.
Глава IIIМЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ЕВРОПЕ В V—XV вв.
Эпоха становления феодализма ознаменовалась складыванием лишь эмбриональных форм международных отношений. Они отличались на первых порах зыбкостью и неустойчивостью, поскольку сама раннефеодальная государственность, в рамках которой реализовывались эти отношения в V — середине XI в., была весьма рыхлой. И варварские королевства, и складывавшиеся позднее раннефеодальные государства представляли собой зачастую конгломерат разнокалиберных сеньориальных владений, лишь номинально связанных с теми или иными центрами власти. Даже более или менее обширные государственные образования, носившие громкие названия «империй» (империя франков — 800 г., новая Римская империя, созданная Оттоном I в 962 г., Великоморавская держава, Киевская Русь), реально являли собою скорее подобие государственного единства, наложенного на лоскутную, разорванную ткань княжеств, графств и герцогств.
Господство натуральной экономики в раннее средневековье означало отсутствие в этот период сколько-нибудь солидной материальной базы для утверждения хотя бы относительно стабильной системы международных (межгосударственных) отношений.
К тому же будни европейцев протекали тогда в обстановке непрестанных войн. Их глубинные предпосылки коренились в социальной природе политической организации общества, выраставшей на «дружинном», а затем вассально-ленном фундаменте. Эти государства и рождавшийся класс феодалов нуждались в новых и новых земельных приобретениях. Вспыхивавшие там и здесь войны были обязаны своим происхождением также асинхронности процесса классообразования у различных племен и народов и связанного с ним возникновения и распространения массовых миграционных потоков, периодически обрушивавшихся на те либо иные территории.
В IV—VI вв. политические комбинации, в которые вступали правители германских варварских королевств, были чрезвычайно разнообразны. Мусульманские государства, образовавшиеся на юго-западной оконечности Европы в VIII в., со временем внесли в межгосударственные контакты этой части континента дополнительные, а именно религиозные мотивы, придавшие войнам за Пиренеями особую ожесточенность. Этому способствовала церковь, постепенно вырабатывавшая доктрину «священной войны» с «неверными».
В IX — середине X в. источником многих конфликтов в Центральной Европе стали набеги венгров и особенно экспансия скандинавов (норманнов). В итоге перманентная конфликтная ситуация в Европе превратилась в «органичный» феномен повседневной действительности. Отсюда, собственно, и вырисовывалась пестрая, многокрасочная, с преобладанием кровавых тонов панорама всей международной жизни раннесредневековой Европы.
Ее специфической чертой, довольно отчетливо проступавшей уже в ту пору, являлось, кроме того, влияние церкви и религии на сферу международной политики. Церковь стала неотъемлемым компонентом международных отношений. Ее всевозраставшее в них участие с VI в. нередко придавало, казалось бы, чисто политическим аспектам международных событий, дипломатическим процедурам и просто военным действиям идеологизированные тона, пронизывало их духом конфессиональной нетерпимости — и не только в случаях войн христиан с «агарянами». Подчас и крупные внутриевропейские «мирные» коллизии, всевозможные политические столкновения между различными феодальными группировками, светскими и церковными, выливались в форму вражды по-разному истолкованных доктринально-теологических принципов. Типичным примером тому служит пресловутое «разделение церквей» — католической и православной.
В ходе гигантских перемещений человеческих масс с Востока на Запад в IV—VI вв. на территории бывшей Западной Римской империи появлялись и погибали многочисленные варварские королевства. Формирование и развитие всех этих политических образований происходило под непрерывный аккомпанемент войн между ними. Вместе с тем варварам приходилось считаться так или иначе с Византийской империей — самым могущественным и стабильным государством Европы того времени.
Правящие круги Византии неизменно стремились (особенно в пору подъема империи в VI в.), сочетая военный нажим с дипломатической изворотливостью, воскресить и, по возможности, претворить в реальность традиционную идею единства Римской империи. Поэтому отношения Византии с варварскими государствами превратились в V—VII вв. в одну из стержневых линий международной жизни.
Византийской империи приходилось вырабатывать разнообразные приемы и формы контактов с варварскими королевствами, признавая, хотя бы частично, приобретения одних, откупаясь золотом от других. Зачастую хитроумная византийская дипломатия сталкивала друг с другом те или иные варварские королевства и, применяя на практике старинный принцип «разделяй и властвуй», добивалась того, что империи удавалось удерживать основную часть территории, даже раздвигать ее границы, возвращая под свой скипетр ранее утраченные земли. Больших успехов достиг в этом отношении Юстиниан I (527—565), вернувший в лоно империи Северную Африку, Италию и часть Испании. Против гуннов этот василевс поднимал аваров, против болгар — гуннов, против вандалов — остготов, которых в свою очередь одолел при поддержке франков.
Способом урегулирования отношений с варварами в Византии было предоставление их правителям и высших римских должностей, титулов, знаков отличия (диадема, мантия, жезл) и права управлять фактически занятой ими территорией от лица империи. Государи варварских королевств большой частью охотно принимали подобные «пожалования». В дипломатической сфере варвары в своих отношениях с Византией или друг с другом зачастую тоже обращались к заимствованным у империи же античным традициям, хотя одновременно вырабатывали и новые формы международных связей. При заключении договоров гарантией их прочности служили у них обычно клятвы, иногда — обмен знатными заложниками.
Новым в дипломатической практике сделались личные встречи королей германских государств в целях улаживания наиболее значительных политических проблем международного порядка. В этом плане выделяется свидание 843 г. в Вердене сыновей Людовика Благочестивого: итогом было подписание договора, определившего контуры европейских государств, на базе которых впоследствии сложились королевства Франция, Германия, Италия, герцогство Бургундия.
В эпоху раннего средневековья зарождается и «брачная дипломатия»: союзные отношения между варварскими государствами сплошь и рядом скреплялись брачными узами между членами правящих домов. Иногда, в виде вынужденных уступок, на такие браки шли даже византийские императоры (Юстиниан II и Константин V были женаты на хазарских княжнах).