Культура Древней Руси обладала не только словесными и зрительными образами, с ними нераздельно было и музыкальное творчество. Народные песни, игра на гуслях, сказители, такие, как Боян, скоморошьи наигрыши составляли неотъемлемую часть жизни древнерусского человека. Но это было музыкальное искусство, гонимое церковью, к тому же оно не обладало нотной системой для своей фиксации — вот почему наше представление о нем очень смутно. Лишь поздние фольклорные отголоски этого искусства — это все, что дошло до нашего времени. С принятием христианства начинает на Руси развиваться и церковная музыка. Русская церковь получила из Византии богослужебный ритуал, тексты церковных песнопений в славянском переводе, систему осьмогласия, приемы распева отдельных песнопений. Однако сама мелодика русского так называемого знаменного распева отличалась от византийской, была во многом оригинальной, она черпала свои мелодии из драгоценной сокровищницы народного, еще языческого, славянского мелоса. На Руси была создана своя, во многом оригинальная, так называемая крюковая система музыкального письма, также отличающаяся от византийской как по начертанию нотных знаков, так и по принципам сложения. От XII—XV вв. сохранились памятники, правда, немногочисленные, другой системы нотного письма кондакарной нотации — кондаков, коротких песнопений, не включенных в циклы знаменного распева. Сравнение как крюковой, так и кондакарной нотаций с греческим нотным письмом показывает, что обе эти системы были оригинальным видом русского нотного письма, во многом отличавшегося от византийской нотации. Кондакарное письмо, очень сложное и изощренное, не имело явного сходства с византийским и южнославянским пением. Как и искусство мозаики, оно бесследно исчезло на Руси после монголо-татарского нашествия.
Подводя итоги рассмотрения важнейших путей развития культуры Киевской Руси в целом, можно со всей определенностью сказать, что это развитие было необыкновенно динамичным и многогранным. Длительное время культура Древней Руси развивалась в постоянном общении с крупнейшими центрами древних цивилизаций как Запада, так и Востока. Она обогащалась знакомством с лучшими достижениями Византии, Западной Европы, южных и западных славян и мусульманского мира. Но на этой сложной и многообразной основе создавалась и крепла самобытная русская культура. Она отличалась глубоким гуманизмом, терпимостью ко всем иноязычным и иноверным народам, была проникнута патриотизмом, верой в красоту своей земли и силу духа ее народа.
Уже к концу XI в. культура Древней Руси достигла уровня передовых стран средневековой Европы. За считанные десятилетия Руси удалось догнать Византию — культурнейшую страну того времени, в ряде случаев и превзойти культуру Западной Европы, внеся при этом творческий вклад русского художественного гения в сокровищницу мировой культуры.
Никакое воображение не способно в полной мере представить себе тот разрушительный смерч, который пронесся над Русью, когда ее постигло монголо-татарское нашествие. Разорение городов, убийство десятков, если не сотен тысяч крестьян и ремесленников. Пустыня пожарищ лежала на месте «прекрасно украшенной земли Русской». Даже в Новгороде, не затронутом нашествием вплоть до 1292 г., прекращается каменное строительство, навсегда исчезает дивное искусство мозаики, смолкают навеки сложнейшие песнопения, которых не знала и сама Византия. Епископ владимирский Серапион выражает как бы от лица всей Руси страшное осознание того, что «величество наше смирися, красота наша погыбе». Но еще важнее была его вера в то, что он снова «в радости поживет в земле нашей».
В этот период энергично разыскиваются и переписываются старые, еще уцелевшие рукописи. Начало этой грандиозной деятельности положил созванный в 1274 г. во Владимире на Клязьме церковный собор, который настаивал на необходимости вести борьбу за просвещение и главное — восстановление правильного церковного законодательства. Есть основание полагать, что уже к началу собора была готова как образец киевская «Кормчая» — сборник норм права, при составлении которой использовали специально испрошенную из Болгарии от князя Якова-Святослава местную «Кормчую» (датируемую не позже 1273 г). И почти сразу по новосозданному киевскому образцу была составлена новгородско-софийская «Кормчая» (1276—1280 гг.). Эта новгородская «Кормчая» примечательна в двух отношениях: в ее состав вошла «Русская Правда» (в пространной редакции) и свод летописей «Русский летописец».
Не только воспроизведение «Повести временных лет» (напомним, что она и дошла до нас в списке не раньше 1377 г.), но и записи происходящих событий, их осмысление и оценка зажили вновь. Поначалу они делаются предельно лаконично и почти исключительно касаются монгольских разорений, прославляют бесстрашие борцов, таких, как ростовский князь Василько Константинович, черниговский князь Михаил Всеволодович.
Центрами летописания, продолжавшими владимиро-суздальские традиции, были Ростов Великий, может быть, Рязань и вне всяких сомнений Галицко-Волынская земля. Именно из нее вышел замечательный памятник «Ипатьевская Летопись», состоящая из Галицкой (примерно до 1260 г.) и Волынской (1261—1290). Летописцев Новгорода и Пскова волнуют прежде всего местные дела. Это не значит, конечно, что новгородцы и псковичи были равнодушны к внешней опасности: нападения крестоносцев, строительство крепостей давали им интереснейший исторический материал, в том числе и внешнеполитического характера.
В конце XIII — начале XIV в. в Северо-Восточной Руси появляются новые летописные центры, постепенно берущие на себя во все большей степени задачи ведения общерусского летописного дела. Они соответствовали, как правило, государственно-политическим центрам. Так, до нас дошел через белорусско-литовское посредничество Тверской свод 1375 г., включенный в состав так называемого Тверского сборника и особенно ценного «Рогожского Летописца». В Тверском летописании особое место занимает «Летописец» великого князя Бориса Александровича (1425—1461), в котором в полный голос прозвучал призыв Твери к освобождению Руси. Эту историческую задачу, как известно, выпало выполнить Московскому княжеству.
Начальные этапы летописи Московского княжества столь же скромны, но одновременно и столь же целеустремленны, как и его история. Придворный «Летописец» Ивана Калиты вскоре сливается с «Летописцем» Петра — митрополита всея Руси, что сразу придает этому своду особое значение. В полной мере общерусский свод появляется, однако, лишь в 1408 г., при митрополите Киприане, выдающемся русском церковном и культурном деятеле, выходце из прославленной, столь много значившей для славянского мира Тырновской школы (в Болгарии). Это Троицкая летопись, утраченная в огне Московского пожара 1812 г. И Тверь, и Нижний Новгород, и Рязань, и Смоленск, и Литва «оживают» на страницах этого замечательного произведения. Своды более «частного» характера создаются в 1418 и 1423 гг., затем в 30—40-х годах XV в.
Совершенно особое место занимает в московских сводах второй половины XV в. мотив героической борьбы народа с иноземными завоевателями. Впрочем, эта идея была органически присуща русской литературе и общественной мысли XIII—XV вв. Достаточно указать на широко популярную на Руси «Повесть о житии Алесандра Невского», созданную «самовидцем его возраста», т.е. не позже третьей четверти XIII в.; «Повесть о Псковском князе Довмонте» (XIV в.), во многом восходящую к предыдущему житию как образцу; жития Михаила Тверского и Михаила Черниговского (XIV в.).
В повестях о разорении Рязани или о Меркурии Смоленском отражена непосредственная реакция на монголо-татарское нашествие. Русь оказалась под игом, но ее герои предстают как непобедимые и бессмертные. Евпатий Коловрат в Рязани со своей небольшой дружиной подобен «мертвым восставшим». А Меркурий в Смоленске и обезглавленный держит в одной руке меч, а в другой — голову. Такие повести сродни эпосу. Высоким патриотическим пафосом проникнут дошедший до нас фрагмент поэмы «Слово о погибели земли русской» (около 1246 г.), который начинается с трогательно лирического описания «светлой и прекрасно украшеной земли Русской». По мнению ряда исследователей, окончательное складывание жанра былин происходит именно к этому времени, не позже XIV—XV вв. Не случайно, видимо, в них так ярко и органично сливаются герои-«храбры» Киевской Руси и совсем еще живые в памяти картины монголо-татарского нашествия и русских героев этого времени.
Если былины имели характер полотен-обобщений, то наряду с ними появляются и такие произведения устного народного творчества, как исторические песни, посвященные конкретным событиям, изображающие реальных людей, хотя и не без участия народной фантазии. Такова песня об Авдотье Рязаночке, простой женщине, сумевшей вызволить из татарского полона рязанцев.
Идея борьбы с ненавистным врагом неуклонно крепла в глубинах народного сознания. Об этом повествует историческая песня XIV в. «Сказание о Щелкане Дудентьевиче», описывающая восстание в 1327 г. в Твери против ордынского баскака Чолхана.
Знаменательно и появление таких русских богатырей, как, например, Алеша Попович, на страницах московских летописей (своды середины XV в.) и прямое обращение русских авторов, воспевавших борьбу с ордынцами, к творениям своих киевских предшественников. Ярчайший пример этого — «Задонщина», прославляющая победу на Куликовом поле. Памятник был создан вскоре после великого события. Вдохновенно ликование автора, но оно почти целиком восходит к художественной образности «Слова о полку Игореве». Идея объединения Руси, вставшей под знамя Дмитрия Донского, определяет настрой и сам дух «Задонщины», а также обширного цикла произведений, посвященных Куликовской победе, в том числе «Сказания о Мамаевом побоище».
Для этих повестей, как и для всей литературы и общественной мысли, характерно и созидательное начало, особенно ярко выступающее в произведениях, связанных с Сергием Радонежским. Этот церковный деятель XIV в., будучи по своим богословским воззрениям сродни византийским исихастам с их идеей обретения совершенства в близости к божественному свету, был, однако, далек от их аскетической созерцательности и пассивност