«В том обширном возникновении городов, – говорит Теодор Моммзен, выдающийся историк, – которое продолжалось при многих поколениях и получило такие громадные размеры, каких никогда не имело ни прежде того, ни после, иудеи приняли выдающееся участие». Правда, Моммзен находит при этом, что иудеи «заводили свои поселения в чужих странах не по доброй воле». Вспомним, например, массовое переселение в Александрию при Птолемее Лаге. Однако большую роль в расселении евреев в это время играло все же добровольное переселение, причем главным и преимущественным стимулом для этого служили, прежде всего, выгоды, представляемые жизнью в крупных центрах на службе у государства. В том факте, как относительно быстро и легко даже насильственно переселенные евреи приживались на новых местах поселения, точно так же надо видеть, прежде всего, действие именно этой последней причины.
Обратимся к другому источнику, тоже скрывающему на своих страницах, так нужные нам косвенные улики. Это так любимый всеми Иосиф Флавий.
Рассуждения наблюдательного еврейского писателя по этому поводу настолько интересны, что мы считаем не лишним привести их здесь полностью, с небольшими лишь сокращениями. «Мы не населяем страны прибрежной, – пишет Иосиф, объясняя молчание писателей и историков о своем народе, – и не питаем склонности ни к торговле, ни к вызываемому ею общению с другими народами. Наши города отстоят далеко от моря, и так как мы наделены хорошей землей, то ее возделываем… Если к сказанному еще прибавить своеобразность нашей жизни, то окажется, что в древние времена у нас не было ничего, что могло бы служить поводом для сближения с греками, как, например, у египтян вывоз и привоз товаров или у жителей финикийского побережья оживленная торговля и промышленная деятельность, вызванная жадностью к наживе. Наши предки также не предпринимали, подобно другим народам, войн для грабежа или усиления своего могущества, хотя наша страна и изобиловала храбрыми людьми. Поэтому финикияне, которые ради торговых целей сами отправлялись морем к грекам, стали им скоро известны, а через них уже египтяне и все те, от которых они к ним привозили грузы, переплывая большие моря… После мидяне и персы, достигшие господства над Азией, стали выдвигаться и обращать на себя внимание… фракийцы же сделались известны грекам благодаря своему соседству с ними, а скифы через посредство тех, которые совершали плавания по Понту. Вообще все народы прибрежные, живущие к востоку и западу от моря, были более знакомы тем, которые желали писать историю, тогда как народы, обитающие дальше от моря, остались им, по большей части, неизвестными. И то же явление замечается в отношении Европы, ведь даже о городе Риме… помину нет ни у Геродота, ни у Фукидида, ни у кого-либо из их современников, и о нем только поздно и постепенно кое-какие сведения доходят до греков.». Интересно, что отмечаемое Иосифом молчание греческих писателей классического периода относительно Рима обращало на себя внимание уже историков более раннего времени, Полибия и Дионисия Галикарнасского.
Отрицая наличность широкой торговой деятельности евреев Шиппер (Шиппер. «Возникновение капитализма у евреев Западной Европы».) признает источником первоначального накопления богатств в руках евреев исключительно земельную ренту, получавшуюся евреями в качестве земельных контролеров. Предлагаемое Шиппером решение в конце концов остается также недоказанным и притом не имеет самостоятельного значения, так как является простым применением к проблеме о происхождении еврейских богатств теории первоначального накопления, развиваемой Зомбартом в отношении позднейшего средневековья. Оба решения, таким образом, нельзя признать удовлетворительными. Трудность разрешения проблемы заключается не только в отсутствии достаточного исторического материала, но не в меньшей степени, как нам кажется, и в неправильной постановке самого вопроса. Раз видная роль и участие евреев в торговых сношениях позднего средневековья представляет собою факт, доказанный вполне надежными историческими свидетельствами то, быть может, именно здесь и следует прежде всего видеть источник позднейших еврейских капиталов, не отыскивая каких-либо иных причин. И, во всяком случае, самая постановка вопроса должны быть изменена. Сущность и центр тяжести всей проблемы заключается не столько в том, с какими капиталами евреи приступили к своей торговой деятельности и впоследствии к дёнежным операциям, сколько в вопросе о том, чем обусловливалась их почти исключительная роль в международной торговле.
Само собою, разумеется, что такие переселенцы, принадлежавшие к наиболее деятельным и способным элементам населения, покидая родную почву, вместе с тем порывали и с патриархальным укладом, господствовавшим на их родине, искали себе иных более прибыльных занятий, какие им могла доставить городская жизнь. Причины распространения еврейской диаспоры, таким образом, в известной степени, аналогичны современной тяге сельского населения в города. Так происходил своеобразный отбор городского населения среди еврейства. Все собственно патриархальные элементы оставались на родине. И только лица, так или иначе, окончательно порывавшие с прошлыми порядками, отправлялись искать счастья на чужбине далеко за пределами родной страны. И само собою, разумеется, при этом, что эти переселенцы, как уже указано, принадлежали в то же время и к наиболее предприимчивым и способным элементам населения. В результате, в конце концов, и создалось такое положение, что в то время как евреи в метрополии еще в течение долгого времени оставались по-прежнему преимущественно староукладными, евреи диаспоры, напротив, не только принадлежали почти исключительно к городскому населению, но и усвоили себе специально городские привычки и сделались, таким образом, городскими жителями. Эти типичные черты, усвоенные еще евреями диаспоры на первых этапах империи, сохранились одинаково и в характере современного еврейского населения европейских стран. Позволю себе по этому поводу еще раз цитировать Каутского: «Метод, исходящий из среды, – говорит он, – достаточен для о6ъяснени духовных особенностей, поражающих нас в массе современных евреев. Нужно просто наблюдать, как действует теперь городская обстановка на людей, как под ее влиянием изменяется селянин, и затем принять во внимание, что евреи – единственный народ на земле, составляющий ровно два тысячелетия чисто городское население, и тогда объяснение еврейской особенности явится само собою. Она есть особенность городов, доведенная до крайности».
Эта черта в характере еврейской касты была подмечена и оценена по достоинству еще первыми прозорливыми прародителями имперского государства. Недаром они стремились привлекать различными льготами и привилегиями еврейское население во вновь основывавшиеся ими города, не останавливаясь в то же время и перед массовыми насильственными переселениями евреев. И основатели Империи не ошиблись в своих расчетах. «В том обширном возникновении городов, – говорит Моммзен, – которое продолжалось при многих поколениях и получило такие громадные размеры, каких никогда не имело ни прежде того, ни после, иудеи принимали выдающееся участие… Это в особенности заметно в Египте. Самый значительный из всех основанных Александром городов, Александрия на Ниле, был со времен первых Птолемеев столько же иудейским городом, сколько греческим». «Как в столице Египта, так и в столице Сирии, – читаем мы у Моммзена в другом месте, – иудеям было предоставлено в некоторой мере самостоятельное общинное устройство и привилегированное положение, и развитию обоих городов немало способствовало то, что они были центрами иудейской диаспоры».
Те же свойственные евреям типичные особенности горожан обращали на себя внимание и правителей средневековой Европы. Так, епископ шпейерский Рюдигер в своей известной грамоте, дарованной шпейерским евреям в 1084 году, выражает свое мнение по этому поводу с определенностью, не оставляющею желать ничего более. «Преобразовывая поселок Шпейер в город, – такими словами начинается его грамота, – я счел необходимым пригласить евреев, так как полагал, что благодаря этому слава нашего места увеличится в тысячу раз». Теми же мотивами, несомненно, руководствовались и позднейшие правители, даровавшие евреям различные привилегии, как император Генрих IУ, Фридрих Австрийский, Болеслав Польский.
Однако если евреи успели распространиться почти на всем протяжении освоенных земель, по крайней мере в местностях, примыкающих к берегам Средиземного моря, то распределены были они по отдельным частям империи далеко не равномерно. В то время как восток был густо заселен евреями и почти в каждом городе там имелась более или менее значительная еврейская община причем Антиохия и в особенности Александрия являлись настоящими центрами евреев, на западе еврейские общины не были столь многочисленными и в противоположность восточным общинам в большинстве случаев не пользовались правами автономного самоуправления.
Такая неравномерность в распределении еврейской диаспоры между восточной и западной половинами империи не представляет ничего удивительного. Восток с его обширными торговыми связями и с целым рядом крупных городских центров, естественно, в большей степени должен был привлекать к себе еврейских переселенцев с их городскими наклонностями и привычками, нежели бедный и менее развитой в экономическом отношении Запад. Относительно этого имеется вполне определенное указание такого достоверного свидетеля, как Страбон. «Этот народ, – говорит он о евреях, – проник уже во все города, и нелегко найти на земле место, где бы он не встречался и не являлся бы господствующим». Однако западные общины, как по своей численности, так и по своим богатствам и культурности далеко уступали крупнейшим общинам восточной половины империи, александрийской и, может быть, даже антиохийской. И если мы сопоставим богатство и зажиточность членов александрийской общины и их живое участие в торговле и денежных операциях с бедностью и скромным значением римской общины, с полуголодным, зачастую нищенским существованием большинства живших в Риме евреев, то мы увидим, что и те евреи, которые соблазнились жизнью в западных провинциях терпели в большинстве случаев разочарование. В то время как в Александрии евреи занимали центральные части города, в Риме они должны были размещаться в городских кварталах по ту сторону Тибра среди малярийных болот.