Очень смело и современно пишет о своей любви другая жительница Новгорода:
Я посылала к тебе трижды. Что за зло ты против меня имеешь, что в эту неделю ты ко мне не приходил?[317]
А вот бить жен было вовсе не принято. В древнерусских нравоучительных сочинениях XI–XIII веков нет рекомендаций бить жену, чего бы плохого она ни делала. Согласно Изборнику 1076 года, жену, наоборот, следовало беречь. Вероятно, все дело в том, что женщина в Древней Руси занимала достаточно высокое социальное положение[318].
В Уставе Ярослава широко представлены неурядицы, которые могли случаться между супругами, например кражи друг у друга и даже драки. Кстати, для жены, побившей мужа, предусмотрен штраф – 3 гривны, а вот аналогичного штрафа для мужа нет. Предусмотрена и ситуация, когда жена попалась «чародеица, наоузница, или волхва, или зеленица». Ее предписано не выгонять, а наказать «по-свойски»[319].
На сеновале, картина К. Трутовского, 1872.
ГАУК ТО «Тюменское музейно-просветительское объединение»
За насилие над женщиной полагалось серьезное наказание – штраф 40 гривен, как и за убийство мужчины[320]. Честь же европейской «прекрасной дамы» фактически могли защитить только ее родственники или супруг. При этом доказать преступление часто было невозможно, а наказание для того, кого все же признали виновным, нельзя назвать строгим[321]. А что касается грамотности среди европейских женщин, в XII веке философ, юрист и крестоносец Филипп Новарский советовал:
…Не следует обучать женщину чтению и письму, если только не для того, чтобы она стала монахиней… Ибо из-за чтения и письма приключаются с женщинами неприятности… ведь кто-то осмелится ей писать письма… а дьявол так ловок и так способен заставить согрешить… и так ведь говорят, что змее не надо давать яда, так как у нее его предостаточно…[322]
На Руси его советами не пользовались. Грамотными здесь были даже простые горожанки Новгорода, не говоря уже о княжнах, которые собирали богатейшие библиотеки, читали, писали сами и переводили труды древнегреческих философов и ученых. Примером служит Евфросинья Суздальская, жившая в XIII веке, и дочь Ярослава Мудрого Анна Ярославна. Последняя вышла замуж за короля Франции и ставила собственноручную подпись на документах рядом с крестиком неграмотного супруга. Папа римский Николай II в 1059 году писал ей:
Слух о великих добродетелях, восхитительная девушка, дошел до наших ушей, и с великою радостью слышим мы, что вы выполняете в этом очень христианском государстве свои королевские обязанности с похвальным рвением и замечательным умом[323].
Исследователи заключают, что новгородские женщины, судя по берестяным грамотам, участвовали во всех сферах жизни города XII–XIV веков. Они играли активную роль не только в семейных, но и в деловых отношениях за пределами узкого родственного круга[324].
Но почему в Европе и на Руси к женщинам относились настолько по-разному?
Все дело в том, что в средневековой христианской Европе женщина считалась виновницей грехопадения. На протяжении веков здесь закреплялось убеждение в несовершенстве женской природы и, следовательно, в превосходстве мужчин над женщинами[325].
А вот на Руси женщина воспринималась прежде всего как мать и даже сама Богородица, особо почитавшаяся на Руси, ведь она тоже мать! Родина-мать, да и земля-матушка, – образ невероятно сильный и важный для русского человека, сыновий долг мужчины перед матерью тоже не пустой звук. Как отмечают исследователи, «материнство, которое отождествилось с образом земли, издавна и прочно укоренилось в сознании русского человека»[326]. Философ Николай Бердяев (1874–1948) писал:
Очень сильна в русском народе религия земли, это заложено в очень глубоком слое русской души. Земля – последняя заступница. Основная категория – материнство. Богородица идет впереди Троицы и почти отождествляется с Троицей[327].
Кормление ребенка, картина И. Пелевина, 1890.
ГАУК ТО «Тюменское музейно-просветительское объединение»
То есть если в средневековой Европе женщина – это сосуд грехов, Прекрасная Дама, которая была связана с сексуальностью и которой поклонялись, то на Руси женщина – прежде всего мать, которую боготворили (подробнее об этом мы расскажем в главе 10). Это глубочайшее убеждение русского народа имеет очень древние корни, и именно благодаря ему сформировалось то особенное отношение к женщине, которое существовало и на Руси, и в Российской империи.
Даже несмотря на христианское учение о грехопадении, несмотря на то что веками закреплялось и подчеркивалось подчиненное положение женщины, на Руси продолжали существовать богатырши и особые женские празднества (которым мы уделим много внимания в главе 10).
Еще в X веке дружина представляла собой особую социальную прослойку, которую формировали представители обоих полов. Это подтверждает то, что, помимо двадцати погребений дружинников в Киеве, археологам известно не менее четырех богатых женских погребений, которые ряд историков рассматривает как дружинные. Впрочем, богатырши по-прежнему живут в русских былинах и фольклоре.
По преданиям, русские воительницы населяли окрестности Старой Рязани и перебрасывались друг с другом топорами[328]. Сохранилась память о богатыршах Рязанской земли Верте и Хонюшке, причем первая и вовсе командовала целым отрядом других богатырш. Но самое интересное предание рассказывает о Пичкеморье – загадочном царстве русских богатырш, где правили одни женщины. Говорили, что, когда воительница хотела выйти замуж, она должна была сразиться с предполагаемым супругом и кто побеждал в поединке, тому принадлежал ребенок, который у них родится[329].
Что делать, если враги захватили город и убили мужа? В это тяжелейшее для народа время русские женщины находили свои способы справиться с ситуацией. Один из них, который в 1237 году выбрала русская княгиня Евпраксия, ученые считают формой протеста[330].
Когда хан Батый, наслышанный о красоте Евпраксии, велел ее мужу князю Федору привести свою супругу к нему, то получил такой ответ: «Когда нас одолеешь, тогда и женами нашими владеть будешь». После этих слов Федор был убит, а тело его брошено «на растерзание зверям и птицам».
Благоверная же княгиня Евпраксия стояла в то время в превысоком тереме своем и держала любимое чадо свое – князя Ивана Федоровича, и как услышала она эти смертоносные слова, исполненные горести, бросилась она из превысокого терема своего с сыном своим князем Иваном прямо на землю и разбилась до смерти[331].
За свой поступок Евпраксия сегодня почитается церковью как мученица.
Точно так же поступила и черниговская княгиня Домникея. А во время взятия Владимира женщины княжеской семьи – великая княгиня Агафья вместе со снохами и внуками – затворились в соборе, где их и сожгли ордынцы.
В отличие от того, что показывают сериалы, в гаремы ханов Золотой Орды русские княгини на самом деле не попадали. Ни в одном документе не сообщается о том, что кто-то из русских князей добровольно отдал свою жену захватчикам, а стать наложницей княгиня могла, только если бы ее взяли в плен. Но, конечно же, княгиню бы не оставили в плену, а выкупили! Знатных русских женщин татаро-монголы считали желанной добычей, так как их можно было вернуть обратно за большие деньги – гораздо больше, чем сулила продажа на невольничьем рынке.
Очень редко ордынцы женились на простых русских женщинах, а вот русские князья охотно вступали в брак с ордынскими принцессами. Например, хан Узбек выдал свою сестру Кончаку замуж за русского князя Юрия Даниловича.
Другая русская княгиня, Мария Михайловна, выбрала свой способ противостоять захватчикам. Ее муж Василько погиб в битве с ордынцами у реки Сить и в своих последних словах молился за детей и жену. Княгиня должна была уйти в монастырь, но предпочла остаться регентом при малолетних сыновьях и взялась за дело всей жизни: создание Жития Михаила Черниговского, своего мужественного, несгибаемого отца, погибшего в Орде.
Эта история, написанная очень эмоционально, в ту эпоху потрясла многих, внушив уверенность, что сила русского духа позволит преодолеть и эту напасть. Наталья Пушкарева (род. 1959), видный современный историк, считает, что после жития княгиня занялась и составлением летописей:
На мысль о прямом отношении Марии Михайловны к летописным ростовским сводам наводят настойчивые упоминания ее имени в тексте летописи, а также подробное описание похода на Калку, в котором активно участвовал ее муж. При этом обращает на себя внимание довольно эмоционально выраженная радость по поводу того, что князь Василько не дошел до реки и остался невредим; проявление такого чувства для летописца казалось бы неуместным, но оно вполне понятно, если принять во внимание, что это пишет жена князя