Несмотря на то, что братание рыцарей и сама идея братства по оружию очень распространены в куртуазной литературе, скорее всего она является отражением процессов, происходивших в рыцарской среде XIV–XV веков. Как я уже писала, в период Позднего Средневековья рыцарство все больше теряло свой изначальный смысл, превращаясь в закрытую благородную корпорацию и одновременно – в некий культурный феномен. Идеи, ритуалы и внешние атрибуты, родившиеся в те времена, когда рыцарство зарождалось и переживало пик своего развития, стали маркерами благородства. И следование им, подражание великим героям прошлого (а чаще – их идеализированным образам из литературы) стало хорошим тоном, а в какой-то степени даже обязанностью каждого истинного рыцаря.
То есть, скорее всего, истории о братских отношениях между великими героями были сильно преувеличены и идеализированы в куртуазной литературе, но они так хорошо вписались в рыцарскую культуру, что стали восприниматься как пример для подражания, и в XIV–XV веках братание и братство по оружию действительно стали нормой среди рыцарей, причем как у молодежи, недавно прошедшей посвящение, так и у знаменитых воинов и даже королей.
Кэмерон Уэйд Брэдли называет такие отношения между рыцарями «искусственным родством», похожим на то, которое должно «существовать между братьями, связанными кровным родством». «В глазах аристократов Позднего Средневековья (и хронистов, которые писали о них), – пишет он, – братство по оружию было квинтэссенцией благородства, и записи договоров и повествования, в которых о нем упоминается, свидетельствуют о его непреходящей привлекательности».
И вот здесь надо отметить, что о братстве по оружию мы знаем не только из хроник и романов, а еще и из вполне официальных документов, потому что многие рыцари оформляли его на бумаге, скрепляя подписями и печатями. Когда мир захлестнула мода всюду искать признаки ЛГБТ, некоторые исследователи даже на полном серьезе утверждали, что это была форма средневекового гомосексуального брака. То, что оба брата по оружию чаще всего были женаты, а христианская церковь крайне жестко осуждала гомосексуализм (и кое-где за него даже смертная казнь полагалась), данных «исследователей» не смущало. Впрочем, из серьезных историков эту теорию никто не поддержал, что, конечно, не помешало подобным слухам курсировать по сей день.
Братская любовь
Справедливости ради стоит сказать, что эти теории тоже родились не на пустом месте. Сексуальная революция второй половины XX века среди прочего привела к тому, что любовь стала напрямую и обязательно ассоциироваться с сексом. А если подходить с такими взглядами к Средним векам, то секс там можно найти практически везде.
Христианское мировоззрение было пронизано идеей любви. Прежде всего, конечно, к Богу, но в принципе доброму христианину вменялось в обязанность любить великое множество своих ближних. Как я уже писала в «Блудливом Средневековье» и в «Средневековье в юбке», например, любовь между супругами вообще считалась некой обязательной добродетелью каждого человека.
Если вы хорошие христиане, то просто обязаны полюбить того, с кем вас связало церковное благословение. Причем это одинаково относилось и к мужчинам, и к женщинам.
То же самое можно сказать и о членах семьи – любовь детей к родителям и родителей к детям, а также любовь между братьями и сестрами тоже считалась само собой разумеющимся. И когда рыцари заключали между собою братский союз по оружию, они, соответственно, тоже клялись любить друг друга. «Соглашение между английскими воинами Николасом Молине и Жеаном Винтером от июля 1421 года, – пишет Брэдли, – начинается с заявления: “Во-первых, увеличить любовь и братство [lamour et fraternite], которые уже начались между упомянутыми Молине и Винтером… упомянутые стороны в настоящее время привели друг друга к присяге как братьев по оружию [freres darmes]”». Фруассар пишет, что Ангерран VII де Куси бросился к постели Оливье де Клиссона сразу же, как только услышал о покушении на жизнь своего друга, «ибо они очень любили друг друга, называя себя братьями и товарищами по оружию» [freres et compaignons d’armes].
Договоры о заключении братства по оружию изобилуют выражениями «дорогой и возлюбленный брат» и прочими выражениями, в которых слово «любовь» склоняется на все лады. Брэдли приводит примеры из договора о братском союзе (1370) между такими знаменитыми людьми, как Бертран дю Геклен и Оливье де Клиссон[64]:
«Чтобы постоянно поддерживать добрый мир и любовь между нами и нашими наследниками, мы пообещали, поклялись и договорились между собой о следующих вещах…» И из договора графа Гастона IV де Фуа и Пьера де Брезе, сеньора Варана, графа Эвре, камергера Карла VII и сенешаля Пуату: «Любовь и дружба [любовь и взаимопомощь] превыше всего угодны Богу». Другой исследователь, Элизабет А.Р. Браун, тоже подчеркивает, что «любовь была, пожалуй, самой важной эмоцией, которые ритуальные братья должны были испытывать друг к другу»[65].
Но понятно, что никакой физиологии в таких заявлениях о любви не предполагалось. Для тех времен это было стандартное выражение – когда короли заключали между собой союз для взаимопомощи или мирный договор, они точно так же называли друг друга «возлюбленными братьями» и писали в бумагах, что собираются навек установить между собой «самую совершенную и сердечную любовь». В частности, это выражение было использовано в соглашении французского короля Людовика XI и герцога Бургундского Карла Смелого, которые испытывали друг к другу все что угодно, только не любовь – ни в одном из смыслов этого слова. Однако повсеместное декларирование этой любви само по себе показательно – надо было хотя бы на словах соответствовать рыцарскому идеалу, чтобы оправдывать ожидания общества, а в первую очередь сословия «тех, кто сражается».
Братство по договору
На договоры о братстве между рыцарями стоит обратить отдельное внимание. Как минимум очень любопытно то, что в Средние века два рыцаря, братаясь, не просто произносили клятву – на крови, перед алтарем, при свидетелях, как это описывалось в романах, а заключали письменный договор, где прописывали свои обязательства по отношению друг к другу. Не слишком романтично, но зато очень практично.
«Я, Томас, сын короля, герцог Кларенс, клянусь верой своего тела, всеми клятвами, которые может дать любой благородный человек, быть настоящим и хорошим родственником, братом, соратником по оружию и другом во всех случаях моему очень дорогому и любимому кузену Шарлю, герцогу Орлеанскому, и служить ему, помогать, давать советы и утешать его, а также охранять его благополучие и честь всеми способами и всеми силами…» Это первые строчки договора 1412 года между двумя такими важными людьми, как Томас Ланкастер, герцог Кларенс, второй сын английского короля Генриха IV, и Шарль Орлеанский – французский принц из дома Валуа, отец будущего французского короля Людовика XII.
Кстати, именно Шарль Орлеанский является автором первой известной нам валентинки, он написал ее своей второй жене, когда сидел в английском плену: да, братский союз оказался не слишком долгим. Впрочем, учитывая, что отец Шарля, герцог Луи Орлеанский, всего за несколько лет до того обменялся похожими клятвами с бургундским герцогом Жаном Бесстрашным, обещая, «что они будут сражаться против тех, кто захочет сделать что-либо против чести и выгоды каждого из них», а через год был убит по наущению этого герцога, у Шарля, можно сказать, все было отлично. В плену его не обижали, он был на почетном положении, писал стихи, блистал при дворе, а через 25 лет вернулся на родину, где счастливо женился в третий раз – вторая жена умерла, пока он был в плену. Он был трижды женат, все три раза счастливо.
Возвращаясь к их договору с герцогом Кларенсом, следует отметить, что, конечно, это не совсем настоящее братание. У таких высокопоставленных феодалов романтические братания по зову сердца бывали в основном только в рыцарских романах. Такое могли себе позволить сэр Ланселот или Роланд, но реальным принцам приходилось выживать в жестоком мире политических интриг, поэтому все красивые слова о братстве в их договорах – только форма, дань куртуазной традиции, а по сути, договор он договор и есть, деловая бумага, где расписаны обязательства сторон.
Но иногда форма не менее важна, чем содержание, и договор между герцогами Орлеанским и Кларенсом (а также им подобные) – именно такой случай. Подписывая их, принцы не просто заключали некое соглашение, они еще и публично демонстрировали свою приверженность рыцарским идеалам. То есть это была, с одной стороны, показательная преемственность благородных традиций, заложенных королем Артуром и другими легендарными рыцарями, а с другой – принцы как бы транслировали рыцарству, что являются одними из них, первыми среди равных.
Романтично и практично
С королями и принцами все понятно, но ведь и простые рыцари очень часто оформляли свои братские клятвы договором, где, кроме заверений в вечной дружбе и обещаний помогать и утешать друг друга, прописывались вполне конкретные обязанности сторон. «В контракте Молинье-Винтер, – пишет Брэдли об уже упоминавшемся договоре между английскими латниками Николасом Молинье и Жеаном Винтером, – ответственность за оказание помощи оставалась и после смерти: предусматривалась поддержка будущих вдов, образование будущих детей, финансовая поддержка семей, потерявших близких, а в случае, если оба умрут, не оставив наследников, их имущество подлежало ликвидации для оплаты месс по их собственным душам и душам их близких…
При таких весомых и далеко идущих обязательствах институт боевого братства может оказаться очень дорогостоящим, если один или оба человека подвергнутся нападению, особенно если их схватят и будут удерживать с целью получения выкупа. В контракте Молинье-Винтер было четко указано, каковы будут обязательства каждого названого брата в таких ситуациях, что указывает на то, что плен и выкуп были очень реальными опасностями для средневековых воинов и что договоры братства могли быть использованы для распределения финансовых рисков между обеими сторонами…