Упоминался гомосексуализм и в литературе, в том числе в рыцарских романах. Так, профессор Бристольского университета Марианна Эйлз в статье «Средневековая мужская пара и язык гомосоциальности» приводит пример из «Романа об Энее», написанного в районе 1160-х годов, где мать возлюбленной Энея, Лавинии, чтобы отвратить от него свою дочь, обвиняет его в гомосексуализме: «Что ты сказала, безмозглая сумасшедшая? Ты знаешь, кому себя отдала? Этот негодяй из тех, кого женщины не очень интересуют. Он предпочитает противоположное дело: он не ест кур, но очень любит мякоть петуха. Он предпочел бы обнять мальчика, а не тебя или любую другую женщину. Он не умеет играть с женщинами… но ему очень нравятся ягодицы юноши. Разве ты не слышала, как он плохо обращался с Дидоной? Никогда ни одна женщина не получала от него ничего хорошего, и я думаю, что и ты не получишь, от предателя и содомита… Если он найдет какого-нибудь милого мальчика, ему покажется честным и правильным, что ты позволишь тому добиваться своей любви. И если он сможет привлечь мальчика с твоей помощью, он не сочтет слишком возмутительным совершить обмен, чтобы мальчик получал от тебя удовольствие, взамен удовлетворяя его. Он с радостью позволит мальчику сесть на тебя верхом, если тот, в свою очередь, согласится оседлать его».
Нетрудно заметить, что одобрением гомосексуализма тут и не пахнет, обвинение выстроено так, чтобы вызвать максимальное отвращение, а мужчина, склонный к мужеложеству, предстает средоточием всевозможных пороков.
Похожий пример – «Ланваль» Марии Французской[70]. Главный герой этой истории – Ланваль, прекрасный рыцарь короля Артура, которого почтила своей любовью фея, но взяла с него клятву, что он никому о ней не расскажет. Через некоторое время на него обратила внимание королева Гиневра, но Ланваль ее отверг. Тогда она заявила ему: «Мне довольно часто говорили, что ты не испытываешь влечения к женщинам. У тебя есть хорошо обученные молодые люди, с которыми ты получаешь удовольствие». Ланваль возмущенно отверг это обвинение и заявил, что у него есть любовница, которая гораздо красивее королевы. Это уже было нарушением клятвы, но Ланваль к тому же увлекся и сказал, что даже служанки его любовницы тоже красивее королевы. В результате он получил в лице Гиневры смертельного врага – она оклеветала его перед Артуром (якобы Ланваль пытался ее соблазнить), и спасло его в итоге только то, что фея все-таки простила его и явилась, доказывая, что он не лгал насчет того, что у него есть возлюбленная, и она действительно очень красива.
История увлекательная, и, хотя она явно написана по мотивам библейского сюжета об Иосифе и жене Потифара, из нее можно почерпнуть много интересных сведений об обществе XII–XIII веков. Как пишет Стефан Юрасинский, профессор раннеанглийской литературы, Мария Французская создала свое произведение примерно тогда, когда Третий Латеранский собор (1179) предписал отлучать за мужеложество от церкви, и в законах разных стран стала появляться статья, карающая за гомосексуализм смертью.
Более того, в то время существовало очень сложное и многоплановое понятие измены (как преступления), и мужеложество, «преступление против естества», многими рассматривалось как одна из ее разновидностей. То есть обвинение королевы становится опасным вдвойне – приставал к ней, значит, изменил королю, не приставал – мужеложец, изменил естеству, в любом случае полагается смерть. Юрасинский пишет, что в тот период опасность прослыть гомосексуалистом достигла своего пика, и быть неженатым и не имеющим любовницы означало постоянно рисковать оказаться под подозрением, поэтому рыцари не скрывали, а наоборот – демонстрировали свои любовные связи с дамами.
Третья – не лишняя
Возвращаясь к героям рыцарских романов и их пылким отношениям с побратимами, стоит заметить, что возлюбленная героя в рыцарской дружбе не третья лишняя, а часто, наоборот, необходимое связующее звено. Например, невеста Роланда и сестра Оливье послужила поводом для их знакомства, а потом Оливье, добровольно отдавая сестру Роланду, как бы скрепил этим их связь, ведь через этот брак они должны были стать уже не просто побратимами, а настоящими родственниками, ближе уже некуда.
Такой подход к отношениям между полами и роли женщины в мужской дружбе вообще характерен для рыцарской литературы. Тристан, пытаясь разорвать безнадежную связь с Изольдой, тоже женится на сестре Каэрдина. Да и возлюбленная Каэрдина, Бранжьена, выступает как некое связующее звено между ними – она наперсница Изольды, и они постоянно говорят об обоих рыцарях.
Во французской поэме «Ами и Амиль» два друга-побратима еще и похожи друг на друга как двойники, и в силу обстоятельств временами вынуждены заменять друг друга не только на публике, но и дома.
И хотя герои постоянно приветствуют друг друга объятиями и поцелуями, в тексте совершенно четко сказано, что оба делят ложе со своими женами, и жены, встречая их, ожидают от них выполнения супружеского долга, что приводит к неловким ситуациям.
«Так, Амиль в облике друга возвращается в Блаи, где Лубия, естественно, принимает его за своего мужа и требует выполнения супружеского долга. Сначала Амиль кладет свой обнаженный меч между собой и своей мнимой женой, что, естественно, не может не встревожить Лубию. Затем он ей объясняет, что врачи предписали ему избегать какого бы то ни было контакта с женщиной, ибо он тяжело занемог. Согласно мнимому предписанию врачевателей, он пользуется этой отсрочкой целый месяц. В не менее трудном положении оказывается его друг Ами. Он, разумеется, одерживает победу над предателем Ардре. Но герой вынужден жениться на прекрасной Белиссанте, ибо такова воля императора Карла. Пусть все принимают его за его друга Амиля (он и подменяет Амиля в этом деле), но, участвуя в таинстве брака, он совершает великий грех, так как, вступая в брак, он должен выполнять свой мужской долг, чего, естественно, ждет девушка…
Ами вступает в брак, но всячески избегает близости жены. Так, лежа в палатке посреди поляны (недалеко от стен Блаи), он уклоняется от ее поцелуев и объятий»[71].
Причем интересно, что, когда Амиль подменяет Ами, тот заранее берет с него слово, что он не вступит в сексуальные отношения с его женой. Вспоминая историю Лимузена и Рэмбо, да и чосеровский «Рассказ рыцаря», можно лишь порадоваться его предусмотрительности.
Городские гильдии
Закрывая тему, стоит сказать еще несколько слов о распространении идеи братства в городской среде. Не рыцарством единым, не одной только военной элитой была жива средневековая Европа, была там еще одна мощная светская сила – города.
Средневековый город – это вообще особое явление. Укрепленное, густонаселенное поселение с собственными законами и правилами, собственным ополчением и развитыми товарно-денежными отношениями было островком независимости, культуры, богатства и даже в какой-то мере демократии в средневековом сельскохозяйственном, глубоко феодальном мире. Города отстаивали свои права и свои границы, отказывались терпеть над собой власть графов и князей и в большинстве стран являлись естественной опорой королей, поддерживая их в борьбе с самовластием знати. Города были центрами торговли, туда стекались деньги, товары, знания, новшества, там селились передовые и решительные люди.
Тем более что одной из главных городских вольностей обычно была неподсудность горожан кому-либо постороннему, и человек, закрепившийся в городе и проживший там определенное время, становился недосягаем для своего бывшего сеньора, даже если раньше был крепостным. Так и говорили: «Воздух города делает человека свободным».
Это, конечно, стимулировало урбанизацию, и горожане установили это правило сознательно – в основном по экономическим соображением: ведь это способствовало постоянному притоку рабочих рук. Но если смотреть шире – это правило стало революционным для Средневековья, именно оно начало подтачивать изнутри феодальную систему. Ведь принадлежность к городскому сословию означала невероятную для того времени свободу. У горожанина не было сеньора – он не был ничьим крепостным, слугой или вассалом. Не зря слово «гражданин» в большинстве европейских языков происходит от слова «горожанин».
Хотя, надо сказать, у городов, со всем их стремлением к вольности, была поддержка – чаще всего их поддерживали короли, видевшие в городах противовес сепаратистским устремлениям крупных феодалов. Немало вольностей французским городам дал Филипп-Август[72], в определенной степени поощряли самоуправление английские короли после нормандского завоевания и короли Сицилии.
Одной из особенностей, характерных исключительно для средневековых европейских городов, было появление ремесленных и торговых гильдий/цехов. Гильдия или цех – это торгово-ремесленная корпорация, объединявшая мастеров одной или нескольких схожих профессий, или союз средневековых ремесленников по профессиональному признаку. Цех – чешский термин, гильдия – немецкий. В Англии они вообще могли называться корпорациями или ливрейными компаниями. Изначально никакой специальной терминологии не было, где как хотели, там так и называли. Сейчас чаще всего, чтобы не путаться, корпорации ремесленников называют цехами, а торговые – гильдиями.
Но цех или гильдия были не просто профессиональными объединениями, они регулировали практически все стороны жизни своих членов. Цех устанавливал стандарты качества производимой продукции и разрешенное количество подмастерьев и учеников, регулировал цены, длину рабочего дня и количество праздничных дней. Он следил за жизнью своих членов, помогал тем, у кого сложности, а нередко следил и за личной жизнью – к вдове цехового мастера сразу после похорон вполне могла явиться делегация с настойчивой рекомендацией выйти замуж за кого-то из членов цеха, чтобы дело не ушло в посторонние руки. Кроме того, существовали также гильдии, которые вообще не имели отношения к профессии, они объединяли горожан самого разного положения и достатка и являлись чем-то вроде общественных организаций социальной направленности.