«Некоторые христиане, – пишет Конрад Лейзер, – казалось, осознали, какой мощный политический рычаг задействован в требовании безбрачия. Мужчина, соблюдающий целибат, мог выдвинуть себя в качестве идеального гражданского лидера, того, кто своим отказом от сексуальных отношений демонстрирует свою полную надежность в качестве стража гражданского порядка. Женатый мужчина по определению привязан к дому и семье: даже с самыми благими намерениями он менее свободен соблюдать общественные интересы, а не частные, династические… В этом контексте язык аскетического очищения проявляется как агрессивная претензия на моральное превосходство».
Были, конечно, и более приземленные аргументы в пользу целибата – в частности, предотвращение создания церковных династий с передающимся по наследству духовным званием и епархией. Ну и, конечно, церковь заботило, чтобы церковные земли так или иначе по различным обычаям или путем ловких манипуляций не перешли в собственность управляющих ими духовных лиц и их семей.
Но в любом случае после григорианской реформы XI–XII веков началось массированное наступление на прежнюю вольную жизнь духовенства и, в частности, его «монахизация», то есть навязывание целибата всем клирикам, а не только монахам, как было прежде.
«Требование к женатому светскому духовенству отказаться от современных им представлений о мужественности, для которых мужская сексуальная идентичность была основополагающей, возможно, было подкреплено изменениями в монашестве, – пишет Свенсон. – XII век, возможно, ознаменовался отказом от специфически религиозной “мужественности”, связанной с монашеством как жизнью, полной сражений и атлетизма. Это может быть отражено в изменении отношения к Христу, когда Крест Победы стал Крестом Унижения; на это также указывает подход, который поместил монахов (и, возможно, в конечном итоге священников) в число нищих, бессильных… Новым затворникам теперь приходилось отвергать светскую мужественность, чтобы достичь своего ангельского статуса».
Двусмысленное положение
Но теории теориями, идеи идеями, а физически же клирики оставались мужчинами. Даже те, кому удавалось максимально «укротить плоть», все равно постоянно жили в состоянии опасения, что любой неверный шаг может привести к искушению и все старания пойдут прахом. И если в монастырях, максимально изолировавшись от женского общества, в окружении единомышленников и постоянной идеологической обработки, еще можно было чувствовать себя относительно спокойно, то «белое духовенство», жившее в миру, а также клирики на службе у светских властителей очень часто были на грани нарушения обетов. Один вустерский священник в 1448 году даже попросил разрешения на самокастрацию, настолько он был доведен до крайности жизнью в постоянном напряжении, разрываемый между попытками сдержать свои обеты и сексуальными желаниями. Разрешили ему это или нет, неизвестно, но наверняка нет – в том числе, чтобы не создавать сомнительный прецедент.
А некоторые духовные лица и не пытались приблизиться к ангельскому статусу – многих высокопоставленных клириков от светских феодалов даже отличить было трудно.
В свою очередь миряне вроде как знали, что священник и монах – это не мужчина, а некий «третий пол», но глаза слишком часто говорили им совсем другое. Не зря героями скабрезных средневековых историй, как народных, так и авторских, чаще всего были именно монахи и священники. Глупо было бы думать, что на самом деле все женщины, от крестьянок до знатных дам, стремились избирать себе в любовники духовных лиц. Просто каждый такой случай привлекал повышенное внимание. Любовные отношения между дамой и рыцарем были, как я писала выше, чуть ли не их куртуазной обязанностью, на слишком добродетельных могли даже косо посматривать. Банальный адюльтер горожанки с соседом был тоже делом обычным, и чтобы заинтересовать публику, требовалось расцветить историю какими-нибудь интересными подробностями. А вот любое упоминание про роман с клириком сразу добавляло рассказу пикантность. Причем стоит заметить, что написаны большинство из этих историй были тоже мужчинами, некоторые из которых и сами были клириками.
Церковные иерархи об этом двусмысленном положении тоже знали, поэтому наказания для духовных лиц за блуд, так же как за пьянство или другие беспутства, были строже, чем для мирян. Но ничего не помогало – духовное сословие слишком быстро росло, и в нем было все больше людей, пришедших не за просветлением, а за карьерой.
В некоторых случаях церковь даже предпочитала сдавать позиции, чтобы сохранить лицо. В частности, многочисленные скандалы, связанные с членами духовно-рыцарских орденов, привели к тому, что в некоторых таких орденах обет целомудрия отменили.
Идеология, которая работала во времена расцвета Крестовых походов, с их угасанием оказалась не очень жизнеспособной – оказалось, что большинство мужчин могут быть либо воинами, либо монахами, но не тем и другим сразу. Так что новые рыцарские ордена в основном создавались уже сразу не как духовные, а как светские.
Женская маскулинность
Говоря о «третьем поле», нельзя обойти вниманием и другую сторону медали – кроме мужчин, пытающихся справиться со своей мужской сущностью, были ведь еще и женщины, которые пытались избавиться от своей женственности. И они тоже делали это по духовным соображениям.
Призывая к пути осознанно выбранного целомудрия, раннехристианские философы делали упор на отказе от телесности и на доминировании духа над плотью.
Причем именно в этом вопросе различий между мужчинами и женщинами не делалось, путь целомудрия считался одинаково спасительным и для тех, и для других. И тем и другим для достижения ангельского статуса следовало отказаться от своей гендерной самоидентификации, забыть о половых признаках, быть только человеком, а не мужчиной или женщиной, то есть фактически стать бесполым.
Но не надо забывать, что женщина считалась более низшим существом, чем мужчина, его ухудшенной версией, поэтому и риторика при обсуждении путей просветления для женщин была несколько другая – прежде чем достичь святости, им следовало сначала сравняться с мужчинами. А как это сделать? Стать мужчиной! Не зря «человек» и «мужчина» обычно обозначались одним и тем же словом. Эта идея была широко распространена еще в Поздней Античности и поддерживалась не только христианскими мыслителями. Порфирий – философ-неоплатонист второй половины III века, критик христианства – писал своей жене Марселе[80]: «…Не хлопочи о теле, не видь себя женщиной, ибо и я обратил на тебя внимание не как на женщину. В своей душе избегай всего обабившегося, как если бы тебя облегало мужское тело. Ибо блаженнейшие порождения возникают из девственной души и юношеского ума. Ибо нетленное – из нерастленного; но все, что рождает тело, все боги полагают скверным. Великое воспитание [состоит в том, чтобы научиться] править собственным телом. Часто отсекают некоторые части ради спасения [телесного целого], ты же <ради> [спасения] души будь готова отсечь целое тело. То, ради чего ты желаешь жить, достойно того, чтобы умереть без боязни. Итак, пусть всякий [душевный твой] порыв будет ведом логосом, выгоняющим от нас страшных и безбожных господ, ибо тяжелее рабствовать страстям, чем тиранам. Невозможно быть свободным, находясь под властью страстей. Сколько страстей в душе, столько и жестоких господ».
Христианские философы проповедовали очень похожие идеи. Григорий Нисский, рассказывая о своей сестре Макрине, очень им уважаемой, говорил, что не уверен, можно ли называть ее женщиной, ведь она сумела подняться над тем, что предназначила ей природа. Иоанн Златоуст о своей духовной дочери, диаконисе Олимпиаде, тоже писал, что нельзя называть ее женщиной, потому что она мужчина (в значении «человек»), несмотря на внешность. Святой Афанасий Великий, один из признанных отцов церкви, советовал девственницам отказаться от женского мышления, потому что женщины, которые угождают Богу, будут приравнены к мужчинам. А преподобная Сара Египетская, отшельница V века, сама о себе говорила: «Я – мужчина, не по природе, но по разуму».
Аскетизм и трансвестизм
Святой Иероним[81]писал: «Пока женщина предназначена для рождения детей, она отличается от мужчины, как тело от души. Но когда она захочет служить Христу больше, чем миру, тогда она перестанет быть женщиной и будет называться мужчиной».
И все было вроде бы хорошо и понятно, философам-аскетам крайне нравилась эта идея возвышения духа над плотью и отказа целомудренных дев от своей женской сущности. Но на практике все оказалось несколько не так, как они себе представляли. Эти идеи положили начало традиции женской «мужественности» – женщины, отринувшие привычный путь, ставшие аскетами и отказавшиеся от своей женственности, стали чересчур похожи на мужчин, они стригли волосы, носили мужскую одежду и вообще вели себя как мужчины.
Патриархальный христианский мир оказался к этому совершенно не готов, несмотря на все высокие идеалы. Женщина не могла быть равна мужчине и обязана была все равно оставаться женщиной, а теоретическое равенство подразумевалось где-то в ином, более совершенном мире. Поэтому неудивительно, что в отношении женщин все идеи о возвышении над природой и бесполости быстро уступили место идентификации обета целомудрия как еще одного, более возвышенного, варианта брака. Со всеми вытекающими, включая подчинение мужчине. Девиц, желающих дать обет целомудрия, уже с IV века начали объединять в монастыри. А все эти раннехристианские практики аскетического отрицания женщинами своего пола и трансгендерного поведения были объявлены еретическими.
Однако, как и многие другие раннехристианские идеи и традиции, подобный женский аскетизм и религиозный трансвестизм оказался довольно живучим.
Официальная церковь могла отрицать и запрещать, но в народе такие отшельники-аскеты любого пола, жившие в уединении (естественно, в монастырях все было только по правилам), всегда пользовались уважением.