Но не только крайне удачное стечение обстоятельств обеспечивало взлет Европы. Сама средневековая европейская цивилизация оказалась удивительно пластичной и способной динамично развиваться, вопреки изначальному взгляду на феодализм как на застойное общество. Даже если распространять смысловую пару, выделенную уже упомянутым А. Герро, на всю средневековую Мир-Систему, трудно не признать, что и dominium, и ecclesia в Европе обладали уникальными чертами. После Тысячного года Католическая церковь начинает обретать свой специфический вид, сделавший невозможным развитие цезаропапизма. Оно укрепляет свое положение основной несущей конструкции средневекового общества, а также выражаясь компьютерным языком, становится «оболочкой» европейского феодализма.
Причем на сей раз речь идет о феодализме в узком смысле слова. Можно сколь угодно критиковать теории «феодальной революции» или «феодальной мутации», но очевидно, что около Тысячного года Запад переживал стремительное изменение, которое, конечно же, было обусловлено всем его предыдущим развитием, включая и античную, и каролингскую традиции, но от этого не становилось менее стремительным. Политическая власть оказалась в руках собственников сеньорий, осуществлявших судебные, административные и военные функции. Европа стала покрываться замками (этот процесс был назван П. Тубером «озамкованием»); значительно трансформировался крестьянский мир — поселения приобрели вид знакомой нам средневековой деревни, сгруппированной вокруг церкви с кладбищем. Приход, объединявший живых и мертвых, часто совпадал с крестьянской общиной, на которую накладывались рамки одной или нескольких сеньорий. Р. Фоссье дал этому процессу еще более экзотическое название «объячеивание». Перенос власти-собственности (dominium) на локальный уровень вел к интенсификации крестьянского труда, однако феодалы, как правило, не вмешивались в сам производственный процесс, а тотальное господство над людьми и землей уравновешивалось ролью общины и прихода как главной ячейки социальной жизни. Это очень важное обстоятельство, на которое следует обратить внимание. Многим средневековым обществам были свойственны земельные пожалования воинам и другим «нужным людям» за службу: от мусульманских икта и союргалов, до китайских чжи тянь («должностных полей») или византийских проний. Однако в подавляющем большинстве случаев владельцы таких пожалований довольствовались получением «ренты» с крестьян, не будучи тесно связаны непосредственно с производственным циклом. Поэтому экономическая жизнь здесь шла по заведенным распорядкам. Иное дело земли, владельцы которых чувствовали себя полными хозяевами.
Здесь появилась возможность для разнообразных улучшений. В качестве примера можно привести удивительную экономическую активность буддийских монастырей Танской империи, обладавших крупными земельными комплексами, до поры до времени не подпадавших под всеобъемлющее государственное регулирование и налогообложение. Схожим образом развивалось хозяйство на землях вакфов (комплексах земель, пожалованных мусульманским духовным и благотворительным учреждениям — мечетям, медресе, приютам). Они избегали налогообложения, весьма сурового как в фатимидском Египте, так и в Иране и Малой Азии XV в., представляя собой своеобразные «оазисы экономического роста». Кстати, для влиятельных египетских родов земли, передаваемые в вакф (нечто вроде «доверительного управления»), играли важную роль для сохранения семейного патримониума. Примерно такова была стратегия благородных западных линьяжей, одаривавших монастыри в каролингское и посткаролингское время. Укрепление владельческих прав на пожалованные земли могло стать благом для хозяйственного развития. Но это неминуемо вело к ослаблению государства, или, точнее говоря, такое укрепление находилось в функциональной зависимости от ослабления государства. А слабое государство в окружении соседей с сильной «ассабийей» долго прожить не могло — здесь Ибн Халдун был прав. Запад же, как мы поняли, стал исключением в силу временного отсутствия таких соседей.
Итак, для феодального Запада основной ячейкой не только хозяйственной, но и политической жизни являлась сеньория (дополненная приходом и общиной). Более крупные политические структуры, монархии и империя, существовали лишь в виде «наброска», скорее отсылая к некоей идее государственной власти, чем осуществляя реальный контроль над властью сеньоров. На первых порах локальные конфликты без помощи монархов улаживались на местном уровне (движение «Божьего мира», взаимные присяги), и лишь постепенно королевская власть начнет усиливать свое давление на сеньориальную систему, при помощи правоведов придавая упорядоченность феодальной иерархии, приспосабливая ее для целей королевской службы. Однако сеньория просуществует в своем «базовом» качестве еще как минимум семь веков. Сеньориальная система оказалась удивительно эффективной. В итоге, по сравнению с другими регионами, «надстройка» обходилась европейскому феодальному «базису» на порядок дешевле.
Сочетание эффективного господства на местном уровне с самоорганизацией непосредственных производителей, не отделенных от средств производства, было одним из многих творческих противоречий европейской феодальной системы, обеспечивавших временами впечатляющий демографический и экономический подъем. Но дело не сводилось лишь к совокупности локальных сеньорий. Главной интегрирующей силой феодальной Европы была ecclesia, и лишь постепенно эту роль будут брать на себя крепнущие структуры королевской или княжеской власти, обрастающие своим чиновничьим аппаратом, который, впрочем, изначально почти полностью состоял из тех же клириков. Именно церковь обеспечила успешное сочетание сильной местной власти с единством всего «христианского тела», закрепляя культурное единство окормляемого ею пространства. Таинство евхаристии обеспечивало на символическом уровне причастность каждого средневекового человека к единому корпусу. Это придавало и сельскому приходу, и городской коммуне, и целому королевству, и самой «общине верных» всего христианского мира вполне определенную конечную цель существования — коллективное спасение души в ожидании Дня гнева Господня. И вместе с тем церковь демонстрировала явные универсалистские стремления, организуя «паломничества» — Крестовые походы, христианизацию народов Балтии, Реконкисту, а после освоения Атлантики — обращение в христианство неведомых народов — сперва гуанчей с Канар, а затем и американских индейцев.
Особенности феодальной или «церковно-феодальной» организации общества Европы нейтрализовали действие одного из «законов Ибн Халдуна». От «перепроизводства элит» страдали самые разные и весьма отличные друг от друга общества — такие как Китай в конце каждого из династических циклов, Древняя Русь времен усобиц, начавшихся при детях Ярослава Мудрого, государства Сельджукидов, Ильханов, или тайфы Аль-Андалуса. Но в средневековой Европе значительную часть господствующего класса составляли клирики, на которых распространялся обет безбрачия. Среди светской знати господствовала формальная моногамия — бастарды не могли претендовать на долю наследства. Во многих областях Европы действовал либо майорат, либо (в более смягченном виде) приоритет одного из наследников при разделе имущества. Зачастую, когда надо было подтвердить «благородный статус» человека, обращали внимание на то, каким образом его предки делили семейное имущество: если в неравных долях, то это подтверждало наличие «голубой крови» не хуже, чем ветвистое генеалогическое древо, украшенное гербами. Европейская средневековая элита, при всей видимой пышности дворянской жизни, в целом обходилась обществу дешевле элиты восточной. Кроме того, акцентируемая средневековым христианством практика духовного родства, не менее важного, чем родство кровное, вносила существенные изменения в конфигурацию семейных связей на Западе. Ценностные установки, правовые традиции и цивилизационные особенности оказываются весьма существенными для макродинамических показателей.
Это лишь один из примеров, подтверждающих главное: в силу особой пластичности средневековой западной цивилизации, порождаемой в том числе и особым способом мышления, способом связывать между собой противоречия, феодальная Европа обрела удивительный динамизм. Конечно, он был свойственен не только Западу — достаточно вспомнить китайское общество эпохи Сун или халифат Абассидов. Но динамизм Запада отличался своей необратимостью. Институты, в которых традиционно видели элементы отрицания феодального мира (города, римское право, университеты, светский бюрократический аппарат, парламенты и прочее), были не «гостями из будущего», не реликтами античного мира и не какими-то «несистемными элементами», но органичным порождением своей эпохи, возникая не вопреки, но благодаря феодализму.
Города типично средневекового типа, на отличие которых от городов всего остального мира в свое время указывал М. Вебер, возникают параллельно с «объячеиванием», «озамкованием», григорианской реформой и «феодальной революцией». В городах, помимо прочего, складывается уникальная социальная среда средневековых интеллектуалов, способных мыслить особым образом. Именно им удается почти сразу же, на рубеже XI–XII вв., изобрести особый метод познания мира — схоластику. В силу особенностей средневекового мышления клирики-интеллектуалы соединяют то, что было несоединимо в Античности: римское право и аристотелевскую логику. В результате глоссаторы возводят практически новое здание гражданского права и уже через поколение создают совсем новое право — каноническое. Правовая система незаметно, но достаточно быстро начинает преобразовывать окружающий мир, укрепляя особое средневековое правосознание, составной частью которого стали гарантии собственности, что позволило аккумулировать солидные капиталы на протяжении нескольких поколений, без чего никакое развитие капитализма не представлялось бы возможным.
Воздействие внешних факторов, конечно, никоим образом нельзя игнорировать. Стоит напомнить еще раз, что «роскошь феодализма» Западная Европа могла себе позволить, лишь оказавшись достаточно надежно прикрытой от «гостей» из Великой степи как естественными преградами, так и стойкостью народов Восточной Европы. Когда турки, крушившие остатки Византии, начали осознаваться в качестве угрозы всему христианскому миру, османскую экспансию на несколько десятилетий приостановил удар, нанесенный Тамерланом. Но внешние факторы могли воздействовать и не столь благоприятным образом. «Второе смыкание цивилизаций», осуществленное к рубежу XIII–XIV вв. (став результатом «pax mongolica»), вновь привело к пандемиям. Пришедшая из Великой степи «Черная смерть» опустошает Европу вскоре после того, как здесь наступила фаза перенаселения, за которой, как и во всяком традиционном аграрном обществе, неминуемо должна была следовать стагнация и кризис («демографическое сжатие»). Демографические проблемы в сочетании с развитием товарных отношений ставят всю сеньориальную систему перед серьезными вызовами, чреватыми конфликтами как между фракциями феодальных элит, так и между основными группами средневекового общества. Попытки усилить личную зависимость крестьян, подчинить себе рыночные механизмы и города, усилить контроль над крепнущим государственным аппаратом, использовать войну как источник дохода наталкивались на мощное противодействие населения, заставляя элиты корректировать свою политику. Устойчивость средневекового общества, надежность и при этом относительная гибкость его социальных институтов и интеллектуальной оснастки привели к тому, что Запад, пройдя сквозь крестьянские и городские восстания, затяжные войны и феодальные мятежи, сумел самостоятельно найти выход из кризиса и начал свою впечатляющую внешнюю экспансию. О том, как это произошло, будет рассказываться в следующем, третьем томе.