Несколько иначе обстоит дело с еврейскими и ранними христианскими апокрифическими «обавлениями». Влияние их на наши видения несомненно: возьмем в пример хотя бы Видение Анселла, сплошь построенное на псевдоевангелии Никодима10. Наши авторы, безусловно, пользуются апокрифами, но никогда в этом не признаются: нет ни одной ссылки ни на Видение Петра, ни на Видение Павла, ни на Книгу Еноха: «Божественная комедия» – первое видение, упоминающее об Апокалипсисе Павла11. А между тем даже по Указателю видно, что средневековые видения оперируют почти тем же материалом, что и старые апокалипсисы. Мало того, Видение Павла, безусловно, было знакомо одному из средневековых родоначальников этой литературы, Беде Достопочтенному, который использовал его в проповеди. Однако степень непосредственного влияния отмеченных памятников на наш материал выяснится только тогда, когда будет решен вопрос о текстуальных совпадениях между ними и старыми «обавлениями»; а вопрос этот еще ждет своего исследователя, и мы не будем его здесь предрешать. Отметим только в самых общих чертах, чтó Средние века могли заимствовать из видений Еноха, Ездры, Петра, Павла и др. и чего не могли. Несомненно, что старые апокалипсисы не уступают средневековым в отношении обилия образов и вторые (посредственно или непосредственно) черпали из запаса первых. Но отреченные «обавления» никогда не достигали ясности и систематического построения таких образцов, как Др., Тн., Эв.: здесь мы имеем дело с плодом постепенного развития внутри самих Средних веков – развития, приведшего к стройной схеме Дантовой комедии. Кроме того, между обеими сравниваемыми группами существует еще одно важное отличие, заключающееся в образе ясновидца; в апокрифах – это лицо священное, объект культа <…> в средневековых видениях – это простой человек и, главное, современник ближайших читателей. Это лишает старые апокалипсисы того элемента человеческой трагедии, который так силен в средневековых образцах. Пророк или апостол вступает в загробный мир спокойной стопой, заранее оправданный; он идет туда на предмет осведомления, и перед ним развертывается как бы учебник эсхатологии с картинками12; только жалость к осужденным может волновать его высокую душу13.
Средневековый ясновидец приближается к тому свету с трепетом и сокрушением; в неведении судьбы своей, в постоянном опасении подвергнуться участи осужденных, в то мерцающей, то гаснущей надежде стать сопричастником блаженства праведных он дрожит и плачет, умиляется и торжествует. Средневековый автор имеет ряд возможностей ввести своего ясновидца в действие, и он хватается за эти возможности: то ясновидец сам подвергается мучениям <…> то служит посредником между живыми и мертвыми <…> то обещает подметать могилу умершего собрата (Бар.) – словом, он становится частью самого видения, в то время как роль пророка или апостола немногим отличается от роли читателя. Кроме того, в «обавлениях» отсутствует элемент злободневности, которым обладают около восьмидесяти пяти процентов использованных нами средневековых видений: то ясновидящий встречает за гробом родных и знакомых <…> то получает какое-либо соответствующее данному случаю указание (Сунн., Мерхд.). Интерес, возбуждаемый такими видениями, где элемент злободневности преобладал, должен был быть узким и временным, но зато весьма интенсивным.
Вот этих-то черт средневековые авторы и не могли заимствовать из своих ближайших источников, а могли их взять только из жизни, рассказов ясновидцев или их окружающих. Первыми попытками собрать этот материал в широких размерах являются «Диалоги» Григория Великого и «История франков» Григория Турского. Первое из сочинений пользовалось, однако, гораздо большим влиянием, чем второе, во-первых, благодаря большей популярности имени автора, а во-вторых, благодаря внутренним достоинствам самого труда: «Диалоги» возбуждали не только местный интерес, как «История», а общецерковный; кроме того, материал в них и обильнее, и не разбросан в угоду хронологии, а расположен систематично. Но, что важнее всего, из него сделаны те поучительные выводы, ради которых стоит его записывать и опубликовывать (см. диалогические части Гр. В.). Григорий Великий дает видениям то, что могла дать только Библия, но не апокрифы и не Григорий Турский, – санкцию. И поэтому-то наши средневековые редакторы, принимаясь за работу, сознательно брали за образец наряду со Священным Писанием Григориевы «Диалоги». Пономарев (с. 165–206) посвятил целую главу своего труда отношению «Собеседований» к средневековым Visiones, но говорит об этом предмете в гораздо более общих выражениях, чем можно было бы ожидать от специальной монографии. Поэтому нелишним будет привести несколько положительных данных, подтверждающих использование «Диалогов» как образца. Уже в VII в. редактор Бар. ссылается на Григория <…> и, что особенно характерно, в поучительной части. Далее, Беда Достопочтенный, при обработке Др., в предисловии к видению прямо говорит словами «Диалогов» <…> Мы уже видели на примере Ветт., как Григорий Великий влияет не только на редактора, но и на просвещенного ясновидца (см. выше). Влияние «Диалогов» не ослабевает в течение всей нашей эпохи, о чем еще в XI в. свидетельствует Отлох в своем предисловии, признаваясь, что при составлении «Книги Видений» «следовал замыслу IV книги „Диалогов“ блаженного Григория». Но особенно ясно санкционирующее значение труда великого папы выступает в упомянутом предисловии Хинкмара к Берн., где он выражает доверие рассказчику этого видения, «ибо читал про подобное и в Книге Диалогов св. Григория, и в Истории Англов, и в писаниях св. Вонифатия, епископа и мученика; да и в наше время, в дни государя Людовика, нечто похожее открылось некоему монаху Веттину».
Это место не только освещает зависимость от «Диалогов», но дает полную картину филиации видений.
В самом деле, филиация эта следует общему ходу развития средневековой литературы. Века VII и VIII – это время литературной гегемонии англосаксов, когда английские школы стараются усвоить все, что до них создало христианское творчество, и все, что известно было им из античного мира. Там, при участии ближайших учителей англосаксов, иров, закладывается основание первого Возрождения. Вместе со всем материалом там, конечно, реципиируются и видения, и тут, как во всех других областях тогдашней англосаксонской науки, в центре стоит имя Беды Достопочтенного. Действительно, Хинкмар ближайшим после Григория источником называет «Историю англов», которая есть не что иное, как «Церковная история английского народа» Беды, в которой помещен ряд видений и, между прочим, Др.; мы видели, что в этом отношении «История» является родной дочерью «Диалогов» и служит передаточным пунктом между ними и позднейшими видениями <…> Длительность влияния Беды доказывается многочисленными текстуальными заимствованиями из «Истории» в видениях XII в., Тн. и Эв. <…>
Хинкмар показал нам, что Беда служил образцом для авторов видений не только на Британских островах, но и на континенте, где, как мы уже видели, отчасти под влиянием Григория, такого рода литература уже была в ходу (Григорий Турский, Фурс., Бар.). Посредницей между английской культурой и одичавшим материком в середине VIII в. служила англосаксонская миссия, центральной фигурой которой является св. Вонифатий, просветитель Германии, ученик Беды. Между прочим, он перенял от своего учителя интерес к видениям, и в письмах его находятся Венл. и Вон. 112. Итак, Хинкмар правильно соблюдает хронологический порядок, когда помещает Вонифатия между Бедой и Веттином. Влияние Вонифатия на интересующую нас литературу не достигает размеров влияния Беды; все же можно отметить несомненные заимствования в Тн. и Эв. <…>
Занесенная англосаксами культура дала быстрые плоды на континенте, когда политическое могущество франкского государства и его сближение с Римом при Карле Великом дали импульс к мощному научному и литературному движению. Начавшись при ближайшем участии лангобардов, иров, готов и главным образом англосаксов в придворной Академии Карла, это движение перекидывается на монастыри, где уже в первые десятилетия IX в. достигает небывалых размеров. Вместе с общим литературным расцветом пышно развивается и жанр видений: ни от одного из разбираемых нами веков их не сохранилось так много, как от IX-го. И тут, как вообще в области художественной литературы всей каролингской эпохи, гегемония принадлежит Верхней Германии: там возникло наиболее значительное не только по размерам, но и по богатству исторического, морального и эсхатологического содержания видение того времени, вместе с тем являющееся одним из наиболее обработанных в формальном отношении произведений этого жанра – Видение Веттина14. Немудрено, что в эту просвещенную эпоху такое произведение обратило на себя внимание современников, тем более что оно вскоре было положено на стихи прославленным поэтом Валахфридом Страбоном. Поэтому ссылка Хинкмара не удивляет нас; не удивляет и то, что Б. Ж. обильно черпает из Ветт. <…> Конечно, по широте и длительности влияние Ветт. не может сравниться ни с Гр. В., ни с Др., но само по себе это крупное достижение, которое завоевывает видениям почетное место среди других жанров.
С тех пор развитие идет, в общем, все повышаясь. Правда, такого тесного взаимодействия между видениями различных стран и эпох уже не замечается15. Но время от VI до IX в. настолько оплодотворило все литературы, что, несмотря на начавшуюся дифференциацию, жанр везде продолжает развиваться равномерно, поддерживаемый и постоянно оживляемый своей неумирающей психофизической основой. Эсхатологический, моральный, политический и формальный материал видений накопился, как лавина, и, перекативши через Отлоха, через крупные видения XII в. и большие композиции XIII в. (Цезарий Гейстербахский, Рихалм и др.), докатывается до «Божественной комедии».