2 Ряд историков приписывают Гервасию Тильберийскому авторство самой большой и наиболее примечательной карты мира (таррае mundi) эпохи Средневековья. Я не из их числа. Недавно к этому вопросу вновь вернулся польский историк Ежи Стржелшчик (Jerzy Strzelczyk. Gervazy ζ Tilbury. Studium z dziejow uczonosci geograficznej w Sredniowieczu (Gervais de Tilbury. Contribution à l'histoire de l'érudition géographique au Moyen Âge) Wroclaw—Varsovie— Cracovie, 1970 (резюме на англ. яз., с. 271—278), написавший в поддержку авторства Гервасия весьма интересную работу.
3 Charles Joisten. Contes populaires du Dauphiné. Grenoble; Musée dauphinois, 1971, 2 vol., 383 et 443 pp. (Documents d'ethnologie régionale, 1-2).
4 Текст о Мелюзине находится в первой части главы XV, De oculis apertis post peccatum (O презрении после греха) (éd. Leibniz, pp. 895-896, éd. Liebrecht, pp. 4-5). См.: Ж. Ле Гофф. Мелюзина -прародительница и распахивающая новь//Другое Средневековье..., с. 184-199.
5 Классические труды Ван Геннепа: Van Gennep. Le Folklore du Dauphiné (Isère). Paris, 1932-1933, 2 vol., и Le Folklore des Hautes-Alpes. Paris, 1946-1948, 2 vol. См. также: R.-A. Meunier. Le fonds auvergnat, provençale et alpestre dans les «Récréations impériales» de Gervais de Tilbury et le «Réductoire moral» de Pierre Bersuire // Annales de l'Université de Poitiers, 1948-1954.
t.
CXCI,
pp. 1-20; KG.
Richardson. Gervase
6 См.: Raoul Busquet. Gervais de Tilbury inconnu // Revue historique, of Tilbury // History, XLVI, 1961, pp. 102-114.
7 Radulphi de Coggeshall Chronicon 121—125. Англ. пер. интересующего New York-London, 1969, pp. 251-254.
8 R. Busquet. Art. cité, p. 11.
9 «He shows himself a collector of Imperialia на французский язык, один принадлежит Жану Антиохийскому (ок. Les Oisivetés des emperieres (ок.1331).
10 Я использую издание Лейбница (G.WL.) и Либрехта (F.L.).
Речь идет о горе Эгий возле Монестье-де-Клермон (Изер); гора это прозвана Неприступной и входит в
число «семи чудес Дофине».
Жан-Клод Шмит подсказал мне, что неясное латинское выражение adolescentiae sectatores могло обозначать группы молодых людей, ходивших в горы и приносивших оттуда подобного рода рассказы (см. «Пер Гюнт» Ибсена).
12 Либрехт дает форму Эспервер (Espervel). Р. Шано установил, что речь идет о местечке Эпарвье (Eparvier) в коммуне Шарпей (Дром).
13 Это один из редких текстов, где Чистилище, географическое положение которого еще не определено, расположено в воздухе. См.: J. Le Goff. La Naissance du Purgatoire. Paris, Gallimard (Bibl. des histoires), 1981,516 p.
anglicanum, éd. Joseph Stevenson отрывка опубл. в: W.-L. Wakefield,
(Rolls A.-P.
Series, LXVI).
Evans. Heresis
London, 1875, pp. of the Middle Ages.
folklore» (art. cité, p. 109). Существуют
два средневековых перевода Otia 1282), другой Жану де Винье —
II. ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ
ПУСТЫНЯ-ЛЕС НА СРЕДНЕВЕКОВОМ ЗАПАДЕ*
Исследователи неоднократно пытались установить характер отношений между пустыней как средой и пустыней как феноменом религиозного сознания. В поисках ответа на вопрос, существует ли особая религия пустыни и предрасполагает ли пустыня к какому-либо определенному типу верования, многие, в частности, приходили к убеждению, что пустыня благоприятствовала мистицизму. Более ста лет назад, в 1887 г., в своей Истории народа Израиля Эрнест Ренан решительно заявил: «Пустыня монотеистична». Эти взгляды, основанные, по сути, на упрощенном географическом детерминизме, сегодня уже явно устарели1. Тем не менее пустыня - реальная или воображаемая — сыграла важную роль в великих евразийских религиях: иудаизме, исламе, христианстве. Чаще всего пустыня олицетворяла собой ценности, прямо противоположные ценностям городским; изучение этих ценностей представляет большой интерес для истории общества и культуры.
Культурные модели средневекового Запада изначально формируются под влиянием Библии, то есть Востока. Для Востока пустыня — реальность, историко-географическая и символическая одновременно.
Реальность амбивалентна. Авель был убит, а потомки двух других сыновей Адама и Евы создали религию и культуру. Енос, сын Сифа, первым начал «призывать имя Господа» (Быт., IV, 26) и стал основателем религии. Каин и его потомки создали культуру, прежде всего материальную, ее четыре главные составляющие2. Начало градостроительству положил сам Каин, построивший первый город; основателем пастушеского уклада стал Иавал, потомок Еноха, сына Каина, «отец живущих в шатрах со стадами» и кочующих по пустыне; основы художественной, точнее, музыкальной культуры заложил Иувал, брат Иавала, «отец всех играющих на гуслях и свирели»; основателем культу-
86 ры ремесленной явился Тувалкаин, сводный брат Иавала и Иувала, бывший «ковачем всех орудий из меди и железа» (Быт., IV, 17—22).
В Древнем Израиле пустыня долгое время обладала гораздо большей привлекательностью, нежели город, сотворенный Каином. Хотя переход через пустыню, куда Моисей увел еврейский народ, был полон трудностей, воспоминание о нем следовало навечно закрепить в памяти евреев. Господь напоминает об этом, когда повелевает учредить праздник кущей (Лев., XXIII, 42—43). В истории с Агарью Господь не стал делать различий между живущими в городе Саррой и Исааком и Агарью и Измаилом, обреченными на жизнь в пустыне, куда Авраам скрепя сердце отослал их, после чего Господь сказал Аврааму: «Не огорчайся ради отрока и рабыни твоей; во всем, что скажет тебе Сарра, слушайся голоса ее; ибо в Исааке наречется тебе семя. И от сына рабыни Я произведу народ, потому что он семя твое» (Быт., XXI, 12-13). Даже после того, как евреи стали оседлым народом, а следовательно, горожанами и образы городов-символов Иерусалима и Сиона затмили прежний притягательный образ пустыни, амбивалентность пустыни по-прежнему сохраняется. В псалмах славят Господа за создание Иерусалима («Хвали, Иерусалим, Господа!», Пс. CXLVII, 1) и сохраняют нежную горечь воспоминаний о пустыне («Провел народ Свой через пустыню, ибо вовек милость Его!», Пс. CXXXV, 16). Однако ветхозаветная пустыня не является местом уединения, это место испытаний, земля, куда, порвав со всеми прежними привязанностями, уходят скитальцы.
Я не стану подробно рассматривать сложную эволюцию образа пустыни в Ветхом Завете. К примеру, пустыня из Книги Бытия (пустыня изначального хаоса, затем место, куда в наказание изгоняется из райского сада Адам, и, наконец, место испытаний патриархов) противопоставлена пустыне из Книги Исхода — Синаю Моисея и еврейского народа, месту коллективного уединения, куда со словами Завета явился сам Господь3.
Не раз было подчеркнуто наличие тесной связи между пустыней, океаном и иудаистским царством мертвых шеол, пребывание в котором во многом напоминает пребывание в аду4. Однако эта взаимосвязь характерна только для раннего иудаизма и в христианстве уже не встречается, хотя не исключено, что, к примеру, средневековые кельтские отшельники устремлялись в поисках пустыни в океан, вдохновляясь именно чтением Ветхого Завета.
В Новом Завете образ библейской пустыни меняется. В Ветхом Завете пустыня была не только местом, но и временем, «целой эпохой священной истории, когда Господь вразумлял свой народ»5. Иудейская пустыня, где жил Иоанн Креститель, безлюдная земля, где вместо песка раскинулись выжженные солнцем холмы, становится для Иисуса Галилеянина опасным местом, где его ожидают не столько испытания, сколько искушения6. Пустыня - это обиталище нечистых духов (Мф., XII, 43), уголок, где Сатана искушает Иисуса: «Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от Диавола» (Мф., IV, 1). Но пустыня — это еще и пристанище, куда удаляется жаждущий уединения Иисус (Мр., 1, 35, 45). В Апокалипсисе (XII, 6—14) пустыня становится убежищем женщины, то есть Сиона, священного народа мессианской эры, Храма верующих. В IV в., с распространением на Востоке христианства, начинает создаваться «пустынный эпос»7. Западные христиане-латиняне унаследовали от восточных христиан основополагающие сочинения этого эпоса, где сформулированы и отражены основные духовные ценности, выработанные отшельниками за время пребывания в пустыне.
Автором самого древнего жития — Жития Антония (ок. 360 г.) — является Александрийский епископ, грек Афанасий; благодаря латинским переводам Житие мгновенно распространилось на Западе и имело большой успех. Первенство Антония в длинной череде отшельников вскоре было оспорено святым Иеронимом; удалившись в Халкидскую пустыню, что расположена в Сирии, к востоку от Антиохии, он составил Житие Павла Фивейского, первого отшельника (ок. 374—379). Но какое имеет значение историческая достоверность существования обоих святых и уж тем более принадлежность пальмы первенства среди пустынножителей? Средневековый Запад увидел в жизнеописаниях обоих отшельников два великих образца идеального аскетического служения, а Иероним гениально предположил, что девяностолетний Антоний вполне мог посетить столетнего Павла в его уединенном скиту. В исступленном порыве, до которого далеко даже героям неистового романтика Виктора Гюго, старец воздает почести превосходящему его годами собрату, состязается с ним в учтивости, а когда тот умирает, хоронит его в саване, который приносит из своего собственного скита.
Пустыня, где живет Павел, - это «гора, пещера, пальма и источник». Там он живет, одетый в пальмовые листья, и питается полови-
ной ковриги, которую каждый день приносит ему ворон. Когда Павел умер, «из самых глубин пустыни примчались два льва, и гривы их развевались на бегу». Трепетно обмахнув тело покойного хвостами, они с горестным, словно заупокойная молитва, воем когтистыми лапами роют могилу и хоронят в ней старца. Затем, «опустив головы и печально потряхивая гривой», они лижут руки и стопы Антония, с изумлением взирающего на эту сцену; Антоний благословляет львов.