[396]. Такое же положение военачальников среднего звена занимали другие Гавры до середины XI в.[397] Тем не менее, Трапезундский агиограф называет семейство Гавров «благороднейшим», а владения Гавров на Понте, видимо, были значительны. Род основывает монастырь св. Георгия в Хериане, дает ему значительные средства и плодородные земли, ктиторским уставом обязывая настоятеля и монахов снабжать продуктами неблизкий Трапезундский монастырь св. Евгения, что исполнялось многие годы[398]. [Не вполне ясно однако, был ли в какой-либо форме монастырь в Хериане подчинен мон. св. Евгения.]
Из фемы Армениак выдвинулся на высшие посты и стал императором бывший дука этой фемы Лев V Армянин[399]. Из Пафлагонии и фемы Армениак происходили и сами Комнины. Кастамон назван прародительским городом Алексея I[400]. Там находились родовые владения Комнинов. Именно опираясь на пафлагонское войско Андроник овладел Константинополем в мае 1182 г.[401] Имения в феме Армениак принадлежали и известному полководцу Григорию Пакуриану (Бакуриани)[402]. Выходцами из Пафлагонии были аристократические семейства Куркуасов, Далассинов, Лалаков, Докианов, Диаватинов, Вринг, Мавроподов. Многие знатные евнухи также происходили из Пафлагонии[403]. Впрочем, пафлагонцы имели дурную славу в империи. Евстафий Солунский вообще именовал их народом варваров, по сравнению с эллинами, не в последнюю очередь из-за их поддержки узурпатора Андроника I и учиненных их войском антилатинских погромов в Константинополе в 1182 г.[404] Но если пафлагонцы составляли влиятельную группировку в столице при Македонской династии и вошли в военно-административную и церковную элиту империи при Комнинах, и особенно при Андронике I, опиравшемся на их войско[405], то попытки инкорпорировать в нее понтийских архонтов, видимо, не увенчались успехом, за исключением (и то относительным) Гавров и Таронитов. Схоларии и Мицоматы, Цанихиты и Каваситы, известные при Великих Комнинах, не представлены среди константинопольской знати и не занимали высоких постов в столице в XI–XII вв.[406] Быть может, это еще один показатель автономистских устремлений Понта в то время, приведших затем к созданию Трапезундской империи.
Глава 2.Образование Трапезундской империи (1204–1215 гг.)
В 1204 г. Константинополь, неприступная столица империи Ромеев, стал добычей иноземных завоевателей. Ими были западноевропейские рыцари и венецианцы, участники IV Крестового похода. Территория Византии по договору, заключенному еще в марте 1204 г., подлежала разделу между победителями. Они начали постепенно захватывать земли на Балканах, островах Эгеиды и близ Пропонтиды. Так возникла Латинская Романия[407]. Вместе с тем, росло сопротивление «франкам» как в Малой Азии, Эпире, со стороны греческих архонтов, так и во Фракии, со стороны Болгарского царства. На руинах Византии стали возникать разные государства, считавшие себя ее наследниками. Одним из них была и Трапезундская империя, которую воззвали к жизни как сложные обстоятельства внутреннего развития Понтийских областей, так и международная ситуация.
Нередко складывание Трапезундского государства рассматривали в узких хронологических рамках первых двух-трех лет ее истории. Вряд ли это правомерно. Этот процесс был длительным, разные силы внутри империи и вне ее пытались существенно модифицировать как сам тип возникающего государства (универсалистская монархия, буферное княжество или региональное, собственно понтийское образование), так и его внешнеполитическую ориентацию.
Обратимся вначале к историографии проблемы, насчитывающей несколько столетий. В ней выделяется ряд основных проблем: 1) Была ли Трапезундская империя преемницей Византии, ее институтов и порядков, и если да, то в какой степени? 2) Какую роль сыграла Грузия в основании империи? 3) Какие внутренние силы способствовали процессу децентрализации Византии? 4) В какой степени образование Трапезундской империи связано с IV Крестовым походом? 5) Какие задачи ставили перед собой основатели и первые правители нового государства? Каким образом они оформляли идеологически свой суверенитет и на какие традиции при этом опирались? Помимо этих, более общих тем, научная литература затрагивала и многие частные сюжеты, преимущественно связанные с источниковедением и установлением хронологии событий.
Три первые проблемы рассматривались чаще всего во взаимной связи и их решение в немалой степени зависело от общей концепции авторов. Еще до того, как стали известны основные источники по начальной истории Трапезундской империи («Хроника» Михаила Панарета, Картлис Цховреба, речи Николая Месарита и др.) представления о ней были крайне неполными, а то и просто фантастическими[408]. Много сделавший для сбора и систематизации сведений византийских историков, Шарль Дюканж считал, тем не менее, что Алексей I Комнин управлял Колхидой или Трапезундской провинцией еще при Ангелах с титулом дуки и получил самостоятельность после падения Константинополя в 1204 г.[409] Этот взгляд получил свое полное оформление в «Истории упадка и разрушения Римской империи» Э. Гиббона[410], был подхвачен в истории Византии Ш. Лебо — М. Броссе, где было добавлено, что константинопольские императоры ежегодно назначали в Трапезунд губернатора-дуку[411]. Однако знание Броссе Картлис Цховреба позволило ему ввести новый компонент: помощь ивирского наемного войска и сторонников династии Комнинов удалившимся на Понт после свержения Андроника братьям Алексею и Давиду, основавшим независимое государство[412].
Первую обоснованную и фундированную им же открытыми новыми источниками концепцию образования Трапезундской империи выдвинул Я.Ф. Фальмерайер (1790–1861). Немецкий ученый пришел к выводу, что к образованию империи привели внутренние закономерности: обитатели Понта издавна тяготели к самостоятельности и образованию «торговых республик», чему препятствовала правящая клика константинопольских богачей, «чьими интересами и ненасытным корыстолюбием расшатывалась империя и истощались силы подданных»[413]. По мнению Фальмерайера, империя основывается, дабы отстоять независимость жителей равным образом и от посягательств Константинополя, и от грабительских набегов туркменов и сельджуков, и для защиты от притязаний грузин. Но как только трапезундские правители пытались ставить более широкие задачи, они неизменно теряли активную поддержку своих подданных, которые, однако, в силу упадка эллинского воинского духа, сами не были в состоянии оказать сопротивление честолюбию и гегемонизму своего нового монарха[414]. Прямую преемственность от Византии Фальмерайер видел лишь в том, что вместе с Алексеем I на Понт прибыла группа византийской знати, чужеродной местному населению и поддерживавшей в императоре продолжателя византийских традиций[415]. Для обоснования своих положений Фальмерайер привел экскурс о давнем сепаратизме Понтийской области[416]. Исходя из неверно установленной даты смерти царицы Тамар (1202 г.), Фальмерайер фактически отрицал какое-либо грузинское влияние в образовании империи, а известные сведения Картлис Цховреба относил к более раннему времени, считая поход грузинского отряда грабительским набегом[417]. Данные Панарета о том, что Алексею I оказала помощь его тетка по отцу Тамар Фальмерайер истолковал как свидетельство о некоей грузинской родственнице Комнинов, но не о царице Грузии[418]. Фальмерайер впервые поставил вопрос об образовании Трапезундской империи на научную основу, через широкое изучение разнообразных источников. Он наметил линию изучения через рассмотрение внутренних закономерностей развития Понта. Им было также отмечено, что необходимость образования империи стимулировалась внешнеполитической ситуацией. Однако, Фальмерайер не понял роль Грузинского царства в этом процессе и недооценил глубокой внутренней связи византийской и трапезундской культур, включая и государственные институты.
Все последующие историки Трапезунда не могли пройти мимо основных положений Фальмерайера, и хотя отдельные построения немецкого ученого пересматривались, многие ученые испытали на себе влияние этого труда. Это характерно и для исследования Дж. Финлея, который, однако, в противоположность своему предшественнику, отрицая закономерность образования государства на Понте, считал, что все величие этой империи существует лишь в романах и никакой необходимости в ее создании не было[419]. Порожденная тенденциозным панэллинизмом автора (понимаемым как поступательное движение «эллинского духа»), а также неразработанностью в его время экономической истории Понта, такая концепция давно уже не имеет адептов в историографии, несмотря на вклад Финлея в изучение фактического материала